Брат на брата. Окаянный XIII век - Виктор Карпенко

— Для того я здесь, — склонил голову Константин. — Токмо полки водить мне в тягость — недужен. — Князь ростовский закашлялся, задохнулся, тело его немощное согнулось. Отдышавшись со временем, он тихо произнес: — Я уже было смирился с тем, что Юрий на великокняжеском столе сидит, ежели бы не эта замятня…

— Ярослав начал свару, ему и ответ держать. Юрий же пусть уходит. Сегодня пошлю к нему гонца.

С тем разошлись. В стан к великому князю Юрию Всеволодовичу с посланием Мстислав отправил сотского Лариона.

Собрав братьев, Юрий зачитал: «Ссора у нас не с тобой, князь Юрий Всеволодович, а с твоим братом Ярославом, который был призван на землю новгородскую княжить, но стал врагом ее. Клянусь, мы готовы простить Ярослава, ежели он отпустит новгородцев и новоторжан, возвратит Волок и другие захваченные им волости, сам же поклянется не враждовать с Новугородом и крест в том целует. Ты же, князь Юрий, со своими братьями и дружиной уйди вольно, крови не проливая».

Братья переглянулись.

— Хитер князь торопецкий, — усмехнулся Святослав. — Знает, что ему не устоять супротив нашей силы. Что ответишь ему, брат Юрий?

Когда сотский Ларион предстал пред великим князем владимирским, тот строго наказал:

— Передай Мстиславу Мстиславичу, что я и мой брат Ярослав — одно целое и что бы ни сделал он, я в ответе.

Были еще посланцы, и от Мстислава, и от Константина, но Юрий стоял на своем: места своего Константину не уступлю, Ярослава не выдам.

Час битвы приближался.

Новгородцы, а было их немного, все больше молодые, задиристые, с северных уездов, не единожды ходившие на чудь, расположились отдельно ото всех. Так пожелал их воевода Мстислав Ярун, бывший посадником в Ржевке и уже успевший схватиться и со Святославом Всеволодовичем под стенами своего города, и совсем недавно с Ярославом Всеволодовичем, вернее, с его дозором, состоявшим из полутора сотен всадников. Тридцать три из них Ярун взял в плен, семьдесят положил на месте, остальные ушли, спасаясь в Твери.

Среди молодежи оказались и Фрол с Лукой. Фрол после голодной зимы еще не оправился и потому при каждой возможности что-нибудь жевал, нагуливая былую силу.

— Ты знаешь, сосед, — лежа у потрескивающего костерка, медленно тянул слово за слово Фрол, — как наскочили мы на дозор Ярославова войска, такая меня злость взяла, что готов был один всех мечом посечь. Мужиков трех, а то и четверых порубил, пока воевода меня не остановил.

— Почто же ты так озлобился? — спросил, так же не торопясь, Лука Меньшой. Он сидел рядом, на большом валуне, и вострил меч, сплевывая на лезвие и проверяя его остроту большим пальцем.

— А вот как вспомню глазенки детишек голодных, торчащие из снега руки, ноги замерзших, волна поднимается неуемная, страшная, горячая. И жар тот токмо кровью загасить можно. — Помолчав, он тихо добавил: — Деда Пантелеймона жаль, преставился в эту зиму, сердешный.

— И дочка моя меньшая тоже не дождалась. Женка говорит, что все меня высматривала в окошко, рассказывала всем, как много я хлеба принесу… Только-то четыре денька и не дождалась, — дрогнул голосом Лука. — Вот ты о мести твердишь, — отложил он в сторону меч, — а на ком помститься? На мужиках володимирских иль переяславских? На суздальских мастеровых? Пришли мы в их землю, сколь деревень пожгли, сколь народу обездолили… Ты скажи, чем они перед тобой провинились? Молчишь? Вот то-то и оно! Вина на князьях, а не на мужиках!

— Тише ты, дурья голова, с такими-то речами недолго и в порубе оказаться, — оглядываясь по сторонам, зашипел Фрол на своего соседа. — Не дай Бог кто услышит. Во, гляди, никак воевода наш от князя возвертается, — приподнялся на локте Фрол. — С ним кто-то из князей пожаловал. Вона корзно малиновым отдает. Чей же такой? — вспоминая, закатил глаза Фрол.

— Чей, чей! Не узнаешь, что ли? То киевского князя сынок — Всеволод. Ему-то чего в Киеве не сиделось?

— Может, киевские полки пришли? — предположил Фрол.

— Вряд ли. Чего им здесь делать. Да сражения-то, видится мне, не будет. Погрозятся да помирятся. Не пойдет же брат на брата.

— А ну пойдет, что тогда?

— Тогда нам смерть! — тихо произнес Лука Меньшой и принялся опять острить свой видавший виды меч.

Пришло уже третье по счету послание от Мстислава Удалого с предложением о мире:

«Мы пришли, брат князь Юрий и брат князь Ярослав, не на кровопролитие, крови не дай нам бог видеть, лучше управиться прежде, — читал Юрий своим братьям и воеводам, — мы все одного племени: так дадим старшинство Константину и посадим его во Владимире, а вам Суздальская земля вся».

— Не хочет Константин волю отца исполнить, мнится ему стол великокняжеский! — с раздражением воскликнул Юрий.

— Да боятся они нас! — выкрикнул со своего места Святослав. — Трусят, потому и гонцов шлют. Надобно нам Мстиславу место указать, а новгородцев раз и навсегда отвадить от веча. А то вольность взяли: хотим этого князя, не угоден — другого подавай!

— Дозволь слово молвить? — подал голос самый древний боярин, добрый советчик князя Всеволода Большое Гнездо Андрей Станиславович. — Прости, великий князь, что не всем по нраву речь моя придется, но выслушай. Предлагают Рюриковичи мириться не из-за боязни, а из-за того, что на земле прожили немало, мудры и осторожны. Храбрости же Мстиславу не занимать, ибо Богом ему храбрость дадена и он никому еще в бою не уступил, да и другие князья немало в свое время потрудились на ратном поле. Привели же они за собой воинов тоже не робких. Что новгородцы, что смоляне не раз доказывали храбрость свою. Так что послушайте старого: не горячите кровь понапрасну, замиритесь, отдайте Константину Владимир, не гневите Бога!

— Зачем ты князей в сомнение вводишь? Не след тебе на склоне лет идти супротив Всеволодовичей! — возмутился воевода Дорофей Федорович, обращаясь к боярину Андрею Станиславовичу. — Ни при прадедах, ни при дедах наших, ни при великом князе Всеволоде Юрьевиче, упокой его душу, Господи, не было такого, чтобы вошла рать вражеская в землю суздальскую и вышла из нее целой. И хотя бы собралась против нас вся земля русская: и Галицкая, и Киевская, и Смоленская, и Черниговская, и Новгородская, и Рязанская — им не устоять! А эти-то полки — мы их седлами закидаем!

— Верно!

— Верно говорит воевода!

— Веди нас, великий князь!

— А что ты скажешь, Жирослав Михайлович? — обратился Юрий к сидевшему в дальнем углу воеводе суздальскому. По чину быть ему надлежало вблизи князя владимирского, но старому воеводе почет был в тягость, как в тягость и вся эта мешкотня вокруг великокняжеского стола. Воевода медленно приподнялся с лавки, расправил свою окладистую бороду и, оглядев присутствующих на совете князей и воевод, прогудел, словно сполошный колокол:

— Ты, великий князь, поди, уже принял решение, и потому скажу одно: как повелишь, так и будет.

Юрий согласно кивнул.

— Битве быть! — сказал он решительно. — Передайте слово мое дружине: все, что у ворога есть — платье, брони [48] , лошади, — пусть себе забирают, а кто вздумает взять кого-нибудь в полон, тот будет сам убит! Неча смуте по Белой Руси расползаться. Кто же побежит и схвачен будет, того казнить! Ежели кому достанет князя пленить, от меня награда! Все! Готовьте полки к битве.

Оставшись одни, князья принялись делить шкуру неубитого медведя. Ростов Юрий оставил для себя, Великий Новгород определил Ярославу, Смоленск — Святославу, Владимиру и Ивану тоже по городу досталось, а Киев отдали черниговским князьям. Об этом соглашении были написаны грамоты и учинили для крепости целование креста.

Утром были отправлены гонцы к Константину и Мстиславу с вызовом на бой. Вызов был принят, и торопецкий князь двинул свои полки к Липице. Но перед ними возникло препятствие — труднопроходимый заболоченный луг. Обойти его можно было только по Авдовой горе, на которой стояли полки Юрия и братьев его. С флангов лагерь Всеволодовичей был укреплен плетнями и вкопанными встречь врагу заостренными кольями. Мстислав прислал в лагерь Юрия гонца с просьбой пропустить его полки к Юрьевой горе, на которой стоял Константин с ростовцами, но великий князь Владимирский, рассмеявшись, заявил:

— Вы прошли через всю землю, неужто эта дебрь [49] вас остановит? Идите, как шли.

Сам же, подозвав воеводу Кузьму Ратьшича, приказал ему:

— Как только Мстислав пойдет через дебрь, сойди с горы и ударь по нему суздальцами.

День выдался светлым, солнечным. Луг парил, и белая дымка стелилась над ручьем со странным названием Туген. Мстислав, словно почувствовав угрозу, не повел все войско через дебрь. Он послал впереди себя молодых воинов во главе с воеводой Яруном. Те наскочили на ничего не подозревавших городчан, а затем, наделав шуму, откатились назад, выманив их за линию укреплений. Опять навалились и снова отошли. Так продолжалось до обеда. В полдень солнце скрылось за тучами, стало холодно, поднялся леденящий ветер и заморосил дождь. В этот самый момент через заболоченный луг Мстислав повел свои полки. Им никто не препятствовал, ибо воины князей-братьев укрывались от непогоды кто как мог и им было не до противника. А когда Кузьма Ратьшич, сумев собрать суздальцев, повел их с горы к ручью, лишь полк новгородской молодежи встал на их пути. Да и то, не приняв боя, они ушли на Юрьеву гору.