Картахена - Лена Элтанг

Маркус залпом выпил остывший кофе и оглянулся вокруг: фонари еще не зажгли, синие тени лежали на мраморном полу террасы, люди в кафе были свежи и красивы в сумерках, только знакомый клошар, сидевший за крайним столиком, выглядел так себе в своем рыжем дождевике, забрызганном белилами. Маркус поймал себя на том, что упорно называет старика клошаром: дело было не в очевидной бедности, а в какой-то французистой, неулыбчивой подвижности его лица с крупным носом и высокими надбровными дугами. Это наблюдение следовало занести в блокнот, но блокнота не было – он остался в мотеле. Пришлось обойтись салфеткой.

Подавальщик принес графин с домашним вином – в «Колонне» их разносили по всем столикам после семи вечера, и если посетитель не соблазнялся, то вино сливали обратно в бочку, стоявшую под стойкой вишневого дерева. Маркус взял вторую салфетку и продолжил писать, краем глаза отметив, что клошар кивает ему, слегка приподнимая стакан.

– Это наш Пеникелла, – сказал самоанец, хотя его никто не спрашивал. – Присматривает за кладбищем. Живет на лодке, бедняга, дома у него вроде как нет совсем. А в море не ходит, старый пьяница.

Маркус уже знал, что подавальщика зовут Ваипе, но посетители «Колонны» так и не научились произносить его имя, так что для всех он был просто самоанцем. У него было вялое лицо, красноватые склеры алкоголика и татуировки, в деревне его считали матросом, списанным в Неаполе с грузового судна.

– Я тебя знаю, – внезапно произнес клошар, постучав пустым стаканом по столу.

– Ну, это вряд ли, – заметил подавальщик.

– Я тебя знаю, англичанин. Ты раньше работал там, на холме. Проклятый холм, заросший терновником. Бесплодная земля, которую никто не хочет покупать. Может, тебе нужна апельсиновая роща у самого подножия?

– Не обращайте внимания, он всегда такой, – сказал самоанец, покрутив у виска толстым пальцем. – Заговаривается, когда переберет.

– Могу я угостить его вином? – спросил Маркус, но подавальщик пожал плечами и вышел в кухню.

Невесть откуда взявшийся сквозняк хлопнул входной дверью, занавеска вздулась просторным парусом и медленно опала. Со стороны террасы резко потянуло лавровой свежестью, где-то далеко над морем раскатился грохот, блеснула острая молния, и снова начался дождь.

* * *

Два года назад, прилетев в Англию по приглашению издателя, Маркус взял в аэропорту машину и отправился в Ноттингем, сам толком не зная почему. Объяснить, какая сила тянет его на берега реки Трент, он был не в состоянии, и всю дорогу, крутя баранку маленького синего «форда», ругал себя последними словами за то, что не остался в столице. Город встретил его теплым дождем, пансион, где он намеревался остановиться, оказался закрытым, и Маркус решил зайти в семейный паб Фиддлов, где они с другом когда-то разливали портер и подметали засыпанный опилками пол.

В пабе было пусто, горели только тускловатые лампы над столами; хозяин не узнал его, и Маркус был этому рад. На стенах паба по-прежнему висели коровьи шкуры, черные и белые, хозяин повесил их в честь кожевника, который построил здание в каком-то замшелом году, еще до войны англикан с пуританами.

Заказав пинту портера и омлет, он сел за стол у окна, достал портмоне с документами, вытащил оттуда красный английский паспорт и положил перед собой на стол. С фотографии на паспорте на него смотрел узколицый парень в старомодных очках с круглыми стеклами. Волосы у него вились так мелко, что прозвище Балам, барашек, никого не удивляло, хотя простаком друг Маркуса никогда не был, он был крикетистом, гребцом, душой общества и большим любителем кислоты. Ему было двадцать три года, когда он умер от передоза, заснул на чужом диване во время вечеринки и не проснулся.

– Я только сегодня приехал в Англию, – быстро сказал Маркус, увидев хозяина в дверях кухни, – у вас ненастная погода, не так ли? Как там мой омлет?

– Все под контролем, сэр, – сказал хозяин, – я подам его через двенадцать минут.

– Я, собственно, зашел, чтобы вернуть вам паспорт, – тихо сказал Маркус. – У меня остался паспорт вашего сына. Еще тогда, в девяносто девятом.

– Вернуть что? – Хозяин застыл у стойки бара, даже в тусклом свете было видно, как он побледнел. В руках у него были две бутылки с красным вином, он держал их за горлышки, будто подстреленных уток.

– Я был его другом. – Маркус вертел паспорт в руках, чувствуя, как рот заполняется горечью. – Он одолжил мне документы, чтобы я мог съездить в Италию со своей девушкой. Мы были похожи, понимаете? А когда я вернулся, Балам уже погиб. Я забыл вернуть вам паспорт, а потом мне пришлось уехать за границу, и надолго.

– Балам? Я много лет не слышал этого прозвища.

– Так вы возьмете паспорт?

– Покажите. – Хозяин поставил вино на стойку бара, подошел к столу и взял паспорт в руки. – Господи боже. А мы-то думали, куда он подевал свои документы, в комнате нашли только страховку и членский билет гребного клуба.

– Простите. – Маркус поднялся со стула. – Ради бога, простите. Я был словно во сне. В этой итальянской поездке я потерял девушку. А когда приехал, узнал, что потерял и друга. Я даже на кладбище не смог пойти, так мне было плохо.

– Долго же вы ждали. – Низкий женский голос не был насмешливым, скорее удивленным.

Маркус обернулся к входной двери и увидел там младшую сестру Балама, заводившую велосипед в железную стойку, которая в «Грязной Нелли» была устроена прямо в коридоре. Маркус не помнил ее имени, помнил только, что брат называл ее Сис.

Справившись с велосипедом, девушка повесила дождевик на крючок, пригладила мокрые волосы и подошла поближе:

– Как ваше имя?

Маркус назвался, и она покачала головой:

– Я вас совсем не помню. Но вы упомянули Италию. Вы долго там жили? Может быть, то странное письмо предназначалось вам?

– Какое письмо? – Краем глаза Маркус видел, что старик вышел с омлетом на подносе, помедлил, махнул рукой и скрылся в кухне. – Письмо из Италии?

– Мы получили его спустя десять лет после гибели брата. Все тогда ужасно расстроились. – Она села напротив и наклонилась поближе, понизив голос. – Представляете, получить письмо на имя мертвого человека, да еще и из страны, где он сроду не бывал. Отец хотел его сжечь, но я не позволила. Это толстый пакет. Там довольно много бумаг. Какие-то записи на итальянском и еще письмо, где моего брата называют почему-то Садовником. Больше я ничего не смогла разобрать.

– А откуда оно отправлено?

– Не знаю. – Сис поднялась и направилась к лестнице. – Я вам его покажу.

Маркус знал, что деревянная лестница ведет на галерею, а оттуда в квартиру над пабом. Комната Балама находилась над стойкой бара, и время от времени он говорил, что, сделавшись хозяином заведения, вырежет в полу люк и проведет шланг от бочки с портером, стоявшей под стойкой, прямо к своей кровати.

– Выходит, вы и есть тот литовский друг из колледжа? – спросила Сис, перегнувшись через перила галереи. – Теперь я вас, кажется, припоминаю. Тогда почему эта девушка написала на конверте нашу фамилию, а не вашу? Здесь какая-то история? Любовь?

Она смотрела на него сверху, улыбаясь и помахивая толстым конвертом.

– Любовь? Скорее ненависть, – весело сказал Маркус, задрав голову и глядя на ее голые коленки, похожие на собачьи мордочки. – Хотя, черт его знает. Я и сам их иногда путаю.

* * *

В тот день в Ноттингеме лило с самого утра, и, выйдя из паба, он решил отправиться прямо в отель и выспаться наконец. Толстый конверт был заклеен заново и запечатан прозрачным скотчем. Маркус открыл его прямо под дождем, из конверта выпала пенковая трубка, и он машинально сунул ее в карман. Потом он вытащил папку, в которой лежали отпечатанные на принтере страницы, приличная такая стопка. Из конверта высыпались сухие цветы, будто из школьного гербария, их тут же унесло сточной водой, мчавшейся по тротуару.

Он начал было читать, встав под козырьком зеленной лавки, но лепестки продолжали сыпаться, тогда Маркус взял папку за концы обложки и крепко потряс, чтобы избавиться от них раз и навсегда. Вместе с цветочной крошкой на мокрый асфальт выскользнул лист бумаги, мелко исписанный от руки.

«…Я посылаю это тебе не затем, чтобы напомнить о твоем преступлении, ты и так о нем помнишь, ты ведь такой чувствительный. А затем, чтобы ты знал: прошлое не умерло, оно даже не прошло. Я знаю, что ты замешан в убийстве моего брата. Знаю, что ты сделал это ради марки, которую продал за хорошие деньги и, наверное, стал богачом. Ты все делал очень аккуратно, но прокололся в нескольких мелочах. Теперь я знаю, кто ты, ливийский флейтист. Я прочла твой блог, распечатала его и отнесла в полицию. Вместе с копией этого досье. Комиссар прочтет его, и – не сомневайся – тебя станут искать…»