Аксаковы. Их жизнь и литературная деятельность - В. Смирнов

Личная его жизнь одинаково претерпела то же самое жестоко-ироническое отношение вмешательства судьбы. Мы знаем, что защита общинных укладов, артели, мира была краеугольным камнем его блестящей общественной пропаганды. Община, артель, мир – это три устоя, на которых он строил будущее счастье русского народа. Он был их истинным палладином и, закрывая глаза на факты (что, вообще говоря, должны были делать все славянофилы), не хотел знать и видеть, что уже и в его время община, мир, артель начинали трещать и разлагаться. Но – спросим себя – что же содействовало этому процессу разложения и даже обусловливало его? Очевидно, сила денег, сила капитала и капиталистический дух наживы, индивидуализма, имущественного неравенства, который с каждым днем все более широкой волной вторгался под сень «вековых устоев» и подмывал их. Между тем личная жизнь Ивана Аксакова устроилась таким образом, что сам он как директор богатого московского банка был одним из первых и самых видных пионеров капитализма в России! Увеличивая операции своего банка, рассеивая по лицу родной земли денежную силу, строя дороги, развивая кредит, создавая могущественный финансово-промышленный план, он, этот утопист, невольно и незаметно для самого себя разрушил или содействовал разрушению той почвы, при безусловной устойчивости которой его идеалы и могли иметь какую-нибудь жизненную ценность!..

Так мстит жизнь.

И. Аксаков был несомненно таким же честным и доблестным рыцарем своей идеи, как и его брат, как и те люди, под восторженные речи которых прошло его детство и юность. Тем характернее и поучительнее то обстоятельство, что он очутился во главе капиталистического предприятия и был вынужден правой рукой разрушить то, что создавал левой…

В еще более поучительном виде предстанет перед нами падение славянофильства, если мы проследим, хотя бы вкратце, процесс его вырождения. В своей первоначальной, очевидно слишком уже непрактичной, форме оно не могло долго оставаться, – во что же оно превратилось?

«История славянофильства, – говорит Владимир Соловьев, – есть лишь постепенное обличение той внутренней двойственности непримиренных и непримиримых мотивов, которая с самого начала легла в основу этого искусственного движения. Кто-то из русских писателей довольно хорошо выразил эту роковую для славянофилов двойственность, назвав их археологическими либералами. Прежде всего, славянофилы хотели бороться против петровской реформы, против западноевропейских начал во имя древней, московской Руси. Но рядом с этим реакционно-археологическим мотивом столь же существенный интерес имела для них прогрессивно-либеральная борьба против действительных зол современной им России, – той России, которая, по словам Хомякова, была

В судах черна неправдой чернойИ игом рабства клеймлена —в которой, по словам И. Аксакова,Сплошного зла стоит твердыня,Царит бессмысленная ложь.

Мы видели, как резко и рельефно отразилось это непримиренное и непримиримое противоречие в деятельности И. Аксакова, который положительно смущал своих читателей, являясь перед ними то в качестве гонимого и даже выселяемого из столицы, то – хориста катковского хора. Но ему как славянофилу ума и сердца ничего другого не оставалось делать…

«…В доктрине славянофилов не было бы никакого противоречия, если бы все русское зло было у нас произведением европейской образованности, если бы оно не существовало в России до Петра и если бы против него можно было бороться во имя каких-нибудь особых „русских начал“. Но на самом деле все было как раз наоборот. „Клеймо рабского ига“ и „черная неправда судов“ были прямым наследием старой московской Руси, остатком допетровского времени, и бороться против этих самобытно-русских явлений славянофилам приходилось вместе с западниками во имя чужих, европейских идей. Они не могли не знать, что современное им крепостное право было лишь смягченною (благодаря Петру Великому и его преемникам) формою старинного холопства, и что допетровские суды и приказы еще менее отличались неподкупностью, нежели бюрократические учреждения николаевских времен. При всем желании сваливать на Европу все наши грехи, славянофилы никак не могли, однако, видеть в бесправном холопстве и в шемякинах судах плоды европейничанья; они должны были, напротив, волей-неволей признать, что постепенное смягчение наших туземных язв происходило со времен Петра Великого под влиянием европейского образования, а в таком случае странно было бы искать окончательного исцеления в антиевропейской реакции, в повороте к допетровским началам. Никак нельзя было отделаться от того очевидного факта, что крепостники-помещики и взяточники-чиновники менее причастны были европейскому образованию, гораздо ближе по духу стояли к старорусской жизни, нежели их противники и обличители как западники, так и сами славянофилы, которые могли бороться против нашей общественной неправды единственно только в качестве европейцев, ибо только в общей сокровищнице европейских идей могли они найти мотивы и оправдание для этой борьбы».

Надо посмотреть теперь, как развивалось то противоречие. Разумеется, пока критики не трогали его, оно существовало совершенно мирно. Киреевский, Хомяков, К. Аксаков как нельзя лучше умещали его в своей груди и даже не подозревали, до чего оно грозное. Но вот что случилось.

Циркуляр министра внутренних дел, разъяснивший в 1853 году несовместимость бороды с дворянским мундиром, был если и не самым основательным, то во всяком случае самым успешным изо всех министерских циркуляров. Он сразу и навсегда положил конец тому фазису славянофильства, в котором вопрос о «русском направлении» сливался с вопросом о русском платье. Когда несколько лет спустя всем русским подданным возвращено было право облекаться в какую угодно, хотя бы азиатскую, одежду, славянофильство этим правом уже не воспользовалось, и слова Хомякова о необходимости «слиться» с жизнью русской земли, не пренебрегая даже мелочами обычая и, так сказать, «обрядным единством, как средством достижения единства истинного и еще более как видимым его образом», – остались без всякого последствия.

Итак, славянофильство вдруг оказалось гонимым, и притом с двух сторон: правительством за либерализм (мурмолка, борода и пр.), либералами – за «археологию». Доктрина, как совмещавшая в себе непримиримые противоречия, никому не показалась по вкусу. С одной стороны говорилось: «раз вы ненавидите современный строй, то вы – преступники, хотя бы и терпимые еще», с другой: «раз вы ненавидите современный строй, то будьте искренни. Ибо с какой точки зрения ненавидите вы его? С точки зрения собственного достоинства? Личной свободы? Прекрасно: все это – западноевропейские начала. Итак, искренне и откровенно примкните к нам».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});