Предчувствие любви - Сергей Каширин

Мы слушали, забыв обо всем на свете.

— От бисовы парубки! — спохватился капитан Коса, — а моторчик-то? А, нехай перший блин будет комом. Нагоним в темпе?

— Так точно, товарищ Семен Петрович!

* * *

Класс, оборудованный для занятий по практической аэродинамике, нам нравился больше других. На стенах в нем от пола до потолка висели красочные, преимущественно самодельные, нарисованные кем-то из своих художников, схемы, диаграммы, графики и чертежи. На них в разных положениях были изображены самолеты с направленными от них во все стороны черными стрелами — векторами сил, действующими при взлете, наборе высоты, вираже, спирали, снижении.

Под потолком над дверью висели обращенные носами к слушателям модели самолетов самых различных модификаций. Три макета реактивных бомбардировщиков стояли на столе преподавателя. Слева была прибита черная школьная доска. Здесь же, в углу, угнездился широкий книжный шкаф. За стеклом на корешках книг можно было прочесть: «Очерки по истории летного дела», «Теория полета», «Динамика маневрирования в бою», «Самолетовождение», «Специальные тренировки летного состава» — и множество других с названиями подобного рода.

Справа от двери был прикреплен большой, во всю стену, красочно оформленный стенд с материалами, посвященными истории нашей эскадрильи. В рамках из самолетного плексигласа на нем помещались и фотографии, и рисунки, и страницы машинописного текста, и даже подлинные письма ветеранов. Они-то больше всего и привлекали наше внимание. Ожидая прихода командира, мы читали и перечитывали эти любопытные документы. Содержание их подчас казалось нам почти легендой.

«Аэропланы враждующих сторон вели себя в воздухе исключительно корректно. При встречах противники приветственно покачивали крыльями и разлетались каждый по своим делам. Словом, авиаторы считали летную профессию настолько опасной, что, не сговариваясь, решили не ухудшать своего положения в небе. Но это длилось недолго. В одном из очередных вылетов русский авиатор, встретив немца, подлетел поближе и в знак приветствия качнул крылом. Немец в ответ вытащил «кольт» и обстрелял вежливого коллегу. С того выстрела началась война в воздухе. Пилоты слетались, как на дуэль — с револьверами, и палили друг в друга».

О том, как воевали в те давние годы авиаторы, рассказывалось и в письме одного из летчиков-наблюдателей. Была когда-то в военной авиации такая должность, ныне ей соответствовала должность штурмана. Один из тех красных штурманов писал:

«Мы сбрасывали на противника железные стрелы и даже камни, а иногда брали на борт несколько больших тыкв с привязанными к ним продырявленными коробками из-под консервов. Эти безобидные снаряды летели вниз со страшным визгом и наводили на врага, особенно на кавалерию, прямо-таки невообразимый ужас».

Читая такое, и не хочешь, да улыбнешься. Впрочем, какие тогда были самолеты! Вот что рассказывается о них в письме бывшего авиамеханика:

«Новый, только что полученный аэроплан казался нам великолепным. Целых три прибора украшали пилотскую кабину: показатель скорости, компас и счетчик оборотов мотора. Правда, проку от последнего было немного, мотор часто отказывал. Взрывом срывало крышку карбюратора, вслед за этим пилота окатывало струей горящего бензина. Несомненно, если бы моторы в те времена не останавливались так часто, жизнь летчиков была бы менее интересной, хотя и более продолжительной».

Юморист, однако, этот бывший механик! Сам-то наверняка не летал. И совсем иным, суровым, заставляющим задуматься, было расположенное рядом как бы для контраста письмо одного из летчиков, участвовавшего в Великой Отечественной войне:

«Наш бомбовый, удар был метким, но досталось и нам. Прямое попадание зенитного снаряда разворотило кабину, был тяжело ранен штурман, осколками вдребезги разбило приборную доску. Как найти дорогу домой, если нет даже компаса? Я долго летел, что называется наобум, и вдруг чуть не выпустил штурвал, увидев подползшего ко мне штурмана. Лицо его было обмотано окровавленным бинтом, выбитый глаз закрывала кожаная перчатка, привязанная телефонным шнуром. С трудом дотянулся он до моего планшета и, водя пальцем по карте, стал показывать, куда довернуть самолет».

Да… Трудно представить себя на месте этих стойких, самоотверженных людей, хотя ты сам — летчик.

А это что? В центре стенда среди пожелтевших писем и рисунков — свежая газетная вырезка:

«Комиссия по атомной энергии в очередном докладе конгрессу США бодро оповещает, что производство атомных бомб достигло самого высокого уровня, что продолжаются работы над водородной бомбой и над «бомбой-ядом». Журнал «Атомик сайентист» сообщает о новом оружии массового уничтожения — смертоносном песке. В меморандуме «комитета по изучению европейских проблем» говорится об употреблении бомб, микробов, ядов и насекомых для повсеместного уничтожения людей, скота и растений, а также о «метеорологической войне»».

Черт знает что! Это уже не история, это — современность. О таком не хотелось бы ни читать, ни думать.

— Садитесь, ребята, за столы, — взглянув на часы, сказал Зубарев. Он был сегодня дежурным и напомнил нам, что время приближается к началу занятий. Вот-вот в класс должен был войти Филатов.

Через минуту-другую открылась дверь. При появлении командира мы поспешно встали. Приняв рапорт Зубарева, майор разрешил садиться, снял с плеч меховую куртку, грузно сел сам. Стул под ним жалобно скрипнул. Полное добродушное лицо Ивана Петровича было красным от мороза, а нам подумалось: «Сердит!» Обычно улыбчивые глаза его смотрели сурово, недовольно.

В ожидании неприятного разговора мы чувствовали себя как на иголках. А Филатов молчал, словно испытывая наше терпение. Потом негромко спросил, колюче взглянув на Пономарева:

— Опять?

Валентин поднялся из-за стола, но ничего не ответил, лишь тихонько вздохнул. Любопытно, в самом деле он испытывал неловкость или опять притворялся, играл?

— У многих из нас, — строго сказал майор, — сложилось впечатление, что вы возомнили себя готовыми тактиками и стратегами. Предупреждаю: рано! Училище дало вам основательные знания, но запомните: летчик учится всю жизнь. Не мне вам напоминать: успех в воздухе куется на земле. Две третьих своего времени — теории, и лишь одну — полетам. — Помолчав, он заключил: — Все. Садитесь, Пономарев. Приступим к занятиям. — И добавил, пряча усмешку: — Протирайте штаны…

Мы переглянулись: и об этом знает!

— Однако шутки в сторону! — продолжал комэск. — Мы со дня на день ждем реактивные самолеты. Вы обязаны изучить и освоить эту сложную технику в сжатые сроки. Предупреждаю, кто получит хотя бы одну тройку, пусть о полетах и не мечтает. Это у нас закон…

В училище было немало хороших преподавателей, и все же, казалось, никто еще так доходчиво не объяснял нам законы аэродинамики. Мы до сего времени относились к авиационной терминологий, так сказать, с почтением, а Иван Петрович по-хозяйски распоряжался словами и перекраивал формулировки, сдобривая речь летным жаргоном. Тем самым он как бы давал понять: ничего сложного в этой науке нет и не надо робеть перед столь рядовым делом, каким является полет на реактивном самолете.

Теоретические положения Филатов обязательно дополнял интересными примерами из своего летного опыта и вскоре всецело овладел нашим вниманием. Увлекшись, мы перестали замечать, что от дощатого пола немилосердно сифонило холодом, словно в старой деревенской избе.

— Сел в первый раз на реактивный — ноги от страха на педалях морзянку выбивают, — посмеиваясь, рассказывал майор. — До того летал — самолеты нормальные были. Глянешь — палка крутится, значит — летишь. А тут спереди дыра, сзади тоже. Разве это машина? Примус какой-то, а не самолет. И кабина наглухо задраена, не слышишь ни черта. То ли гудят движки, то ли давно заглохли…

Мы понимающе заулыбались. Палка — это воздушный винт, пропеллер. Дыра — реактивное сопло. А у Филатова всему свое, земное, даже как бы пренебрежительное наименование.

Мысли невольно обращались к истории развития авиации. Давно ли, кажется, в небо поднялись беспомощные, покорные ветру воздушные шары? За ними — громадные, неповоротливые, как звероящеры, дирижабли и примитивные, как таратайки, четырехкрылые аэропланы. И вот перед нами человек, который освоил реактивный самолет. А вскоре на таком будем летать и мы.

Какая же у этой машины скорость? Подумать только, она мчится быстрее артиллерийского снаряда! Сумеем ли мы оседлать ее? Должны!..

Хотя черт его знает! Заранее утверждать трудно. Каких только страстей не рассказывали нам об этих, пока еще неведомых, машинах. В училище ходили легенды о капитане Бахчиванджи, который погиб в испытательном полете на реактивном истребителе. А еще говорят, что необычайной мощности двигатели взрываются и до сих пор. Говорят, будто при пилотировании таких самолетов у летчика от перегрузок сами собой закрываются глаза.