Легенды Арбата - Михаил Веллер

Тем временем стиль плавания рыбы никак не сказывается на ее аппетите. Дохлая не дохлая, она исправно делает то, что от нее и требуется — она клюет! Причем сильно так, бодро клюет. И не сопротивляется при вытаскивании. Эх, зеленая, сама пойдем, подернем-подернем — да ухнем! И являет во-от такой размер и умильную упитанность.

Эта оголодавшая падаль клюет всеми местами! Ельцинский карп схавал крючок спинным плавником. А хасимотовская форель подбежала и ударилась об острие животом.

Увеличенные линзами глаза Хасимото делаются как марсианские летающие блюдца.

Тонко поет одинокий неприкаянный комар...

Назревает тихий и ехидный международный конфуз. Уже проступают в небе роковые буквы — издевательские заголовки желтых газетенок.

И тут мимикрирующий под рыбака-ассистента охранник находит и осуществляет изящное решение. Перехватывая вздетую из воды рыбину и активно дрыгая под ней сачком, он легким ювелирным движением фехтовальщика смахивает этим сачком с японца очки. Тот даже почувствовать ничего не успел, только хрупкий шепот послышался — это стекла об камень брызнули.

Все раскрыли рты. Кроме японца, который наоборот, сощурил все лицо с выражением обороняющейся подслеповатости. Охранник содрал рыбу с крючка, плюхнул в ведерко, поозирался на окружающие выражения и с душераздирающими ахами стал бить себя по голове. Всем поведением он демонстрировал решимость встать на колени и сделать харакири.

В воздухе распустился розовый вздох всеобщего счастливого облегчения. Утешают японца и аж тают от сочувствия.

— Ковригин! идиот! смотреть! думать! рапорт! вон! — гремит начальник охраны, как майская декоративная гроза, а сам ручку ему жмет и глазами лижет до дыр.

— Виновный будет строжайше наказан! — вытягивается он перед Хасимото и как бы невольно кидает взгляд на рыбацкий тесак.

— Ничего, рыба крючок сама найдет!.. — уверяет старший рыбинспектор.

— Сейчас — поджарим — и — после стопки — по-русски — мимо рта — не пронесешь! — гудит Ельцин, подмигивая и похлопывая.

Что же коварный самурай? Он достает из кармана запасные очки. Детально крепит свой оптический прибор на носу и ушах. Теребит и дергает, проверяя на прочность. И машет небрежно: Япония богатая страна, очков хоть всеми местами носи.

Молодецким взмахом он со свистом посылает блесну на середину реки. В самую гущу этого пейзажа после битвы. И опять сразу по-крупному клюет. Топит и тянет.

Свита азартно вскрикивает, обеспечивая звуковую поддержку. Хасимото крутит катушку силой и откидывается, словно выбирает якорь линкора. Леска звенит опасно в натяге! Удилище рвется из рук и буксирует рыбака в воду.

Помощник, охранник и секретарь вцепляются в своего премьера, согласно национальной русской инструкции «дедка за репку, внучка за жучку». Сползают, бороздя упертыми каблуками. В эту ночь решили самураи перейти границу у реки. Перетягивание каната. И-эххх!.. Кий-яяя!!!

И н-а-к-о-н-е-ц показывается из воды...

Большое! Лоснящееся. Черное. Круглое. Длинное. Как кашалот. Лох-несское чудовище.

Оно бьется, пузыря воду!!! Огромное!!! Загадочное... Раздвоенное!!! Мощное и страшное.

Боже, что это...

Это зад аквалангиста в гидрокостюме. Двоих доставили из Москвы, чтобы они рыбу на крючки под водой нацепляли. Обычное дело, так часто делают.

А здесь мелко. По колено, можно сказать. Местные эксперты предупреждали. Приходится аквалангисту лежать на дне на брюхе и переползать по-пластунски. Сделал одно неверное движение — и выставишься.

И вот эта дрянь недорезанная, имперский реваншист, всадил ему крюк в ягодицу. Такой блесной только акулу ловить. Резина костюма прочная, толстая, а бурлак узкопленочный на радостях тащит, как тральщик!

Вся береговая братия уставилась на несвоевременное явление Христа народу. А у японцев переклинило мозги — они тащат! Вообще жестокий народ.

— Ковригин, твою мать, любимый мой... — бессмысленно шипит и гаснет начальник охраны; а сам щиплет больно...

Рыбак-охранник-ассистент с суетливым криком:

— А вот я помогу! сейчас!., сейчас!., дайте... — забегает в воду, хватается за натянутую леску, кряхтит от верноподданности и чиркает ножом.

Черное и глянцевое исчезает бесследно, как и подобает мифическому чудовищу. Только плавником взмахнуло, словно погрозило кулаком. Типа: сволочи, я в Красной Книге.

Японская рыболовная артель, неожиданно лишившись противовеса, посыпалась на спины, задрав ноги. Самый удачный камень попался под затылок Хасимото. Снопом брызг из глаз очки сорвало с креплений и унесло в неизвестность.

Уловив полет очков, наемный убийца Ковригин буквально преобразился в сокола. Хищно подобравшись, он прыгнул на цель и одним поворотом каблука растер стекло по гальке. При этом он не переставал заботливо смотреть на Хасимото, руками в то же время оказывая ему первую и вторую помощь: поднимал, щупал, гладил по затылку и отряхивал как мать родная. Когда он убрал каблук с очков, там искрилась радужная пыль.

Хасимото наощупь идентифицировал своего благодетеля и вежливо пожал ему руку.

Американцы сбросили на японцев атомную бомбу от отчаянья. Их ничто не брало, самые эффективные средства борьбы отскакивали. Упрямый народ! Азиаты. Островитяне. Трудоголики.

Секретарь достает металлический футляр, из футляра — очки, кидает кинжальный взор по сторонам, и с поклоном подает Хасимото. Странно, что он при этом не закричал: «Хэйко банзай!»

Сломить их нельзя, но наказать можно. Футбольным пинком в ноги секретарю летит ведерко с рыбой — как косой его скосило. Вездесущий Ковригин подхватывает стремительное тело и встряхивает, вроде тигр жертву, вышибая очки из цепкой ручонки. То, что осталось от очков после этой дипломатической процедуры, можно выставить в витрине «Личные вещи жертв холокоста», но увидеть сквозь них можно только близкую смерть.

...Ну, а дальше все было прекрасно и даже неплохо. За утесом на катере бросали из бочек рыбу, она плыла, президент и премьер закидывали спиннинги, аквалангисты цепляли добычу, подручные подхватывали ее сачками, свита палила костер и готовила уху и шашлыки.

В заздравном тосте, у огня под таежными кронами, Хасимото сказал, что никогда в жизни не был на такой замечательной, веселой и обильной рыбалке. А насчет очков его друг Ельцин-сан прав: все главное без очков видно даже лучше. Двусмысленность предпочли не заметить. Рыба была вкусной.

Также японский премьер удостоил своего благосклонного внимания Ковригина. Он поинтересовался, много ли у него родственников и в каких областях экономики они трудятся? Он впечатлен умелостью и квалификацией российских специалистов. С такими людьми успехи вашей экономики закономерны, и будущее не вызывает сомнений.

В азиатском комплименте усмотрели гнусную издевку. Дедушка загремел с гримасой оскорбленной добродетели, но поскольку орать на японского премьера после 1945 года не принято, пришлось виновному Ковригину служить пуделем для пинков и огребать неподъемный груз монаршей благодарности. Кто высунулся — тот и громоотвод.

Начальник охраны сожрал глазами верховное начальство и загнал Ковригина вон в темь и кусты, улюлюкая вслед.

А японцы дули на уху и улыбались сладко, как садисты.

...Вследствие ли того, или просто после того, но продавить на переговорах Хасимото не удалось. Бетонное нежелание Ельцина вернуться к обсуждению отдачи Южных Курил, оно же возвращение Северных Территорий, вызывала у него острое неодобрение. Япония вложила в развитие Дальнего Востока и Приморья ровно одну иену. За неимением монеты мельче Хасимото кинул ее в фонтан во Владивостоке — примета, на счастье, чтоб вернуться. Он пообещал вернуться обязательно. И глянул вдаль, словно к воротам города приближалась Квантунская армия.

Поскольку ни одно хорошее дело не остается безнаказанным, ответственного за культурную программу выгнали с госслужбы. А Ковригина на эхе президентского крика уволили из охраны, о чем исправно доложили наверх, но президент работал с документами так регулярно и углубленно, что фамилии различал не каждый день. И уволенный Ковригин устроился на хорошую зарплату в хорошую фирму, где друг по Девятому управлению возглавлял службу безопасности.

В тех кругах прошел слух, что он, поддавшись моде, тоже решил написать книгу о Ельцине; но это домыслы. Академический словарь русского языка содержит около двухсот тысяч слов и выражений — но ни одного из той сотни, какими Ковригин вспоминает Ельцина; кроме числительных. Ограниченный же лексический запас «Словаря ненормативной лексики» не позволяет создать сколько-то масштабное литературное произведение.

К чести Ельцина надо заметить, что через год он, уже на другой рыбалке, вспомнил с улыбкой сметливого охранника, поинтересовался, и приказал наградить к ближайшему празднику орденом «За заслуги перед Отечеством» 4-й степени. Наименование награды, все давно и ехидно отметили, несколько неудачное: не то заслуги у тебя четвертой степени, не то отечество третьестепенное и еще незначительней. Пока награда искала героя, спускаясь все ниже по вертикали власти, чиновничек на одном из этажей перехватил орденок себе. Видимо, по заслугам и отечеству он счел это для себя как раз подходящим.