Вернадский - Геннадий Аксенов

Сам дух государства в Москве выдыхался и слабел. Если в Петербурге все было подчинено двору, оттуда поступали указующие циркуляры, то в Москве даже символ неимоверного евразийского государства — Кремль — воспринимался уже не как источник власти, а скорее исторически и художественно.

Если в предыдущее царствование власть и общество еще находили общий язык, то теперь расхождение перерастало в нечто более серьезное. Москва приобретала значение центра новых идей, либерализма и оппозиции «приказному строю».

Если в центре Северной столицы стоит Зимний дворец, то в Москве — университет. Он определяет всю жизнь города, во всяком случае его умственную жизнь. Часто вся Москва считает своим долгом пойти на публичную лекцию, которую потом обсуждают в гостиных. Профессор университета — виднейшая фигура в городе.

Вернадский сразу вошел в круг интеллигенции, ее интересов, или, точнее сказать, ее идеалов. С некоторыми москвичами он познакомился еще в Париже, на Всемирной выставке, например с профессором-юристом Павлом Ивановичем Новгородцевым, с историком Павлом Николаевичем Милюковым, с философом Сергеем Николаевичем Трубецким. Разумеется, новый приват-доцент везде принят, как-то сразу став своим.

Одновременно с Вернадским в Москве обосновался Иван Ильич Петрункевич, которого все признают лидером либералов.

В некотором смысле земляк Вернадского, поскольку происходил из дворян Черниговской губернии, Иван Ильич рано вступил на политическую стезю, если это слово применимо к России того времени. Будучи земским гласным, он хотел превратить свою общественную деятельность в политическую трибуну и открыто произнес речь о введении в стране конституционного строя, об «увенчании здания» реформ. Несмотря на либеральное время, речь его показалась все же излишне смелой, и Петрункевича на шесть лет сослали в Пермскую губернию под надзор полиции.

Когда ссылка кончилась, Иван Ильич покупает имение Машук в Тверской губернии, рядом со знаменитым Премухином — старым бакунинским гнездом. Оно принадлежало теперь брату Ивана Ильича, Михаилу, женившемуся на представительнице известной фамилии.

Жена Ивана Ильича Анастасия Сергеевна (по первому покойному мужу графиня Панина) с увлечением разделяет взгляды мужа. В Москве Петрункевичи приобрели дом на Смоленском бульваре, и их салон становится одним из центров умственной и оппозиционной жизни Москвы.

Знакомство с Петрункевичами — событие в жизни молодого преподавателя Вернадского. Часто по вечерам он у них в гостях. Несмотря на разницу в 20 лет, они поддерживают теплые и близкие отношения, вскоре переросшие в дружбу. Объединяет общая цель.

* * *

Каким-то странным образом центр братства перемещается вместе с Вернадскими. Сначала оно выехало в Европу, теперь — в Москву. К тому времени в Петербурге остаются лишь Иван Гревс и Сергей Ольденбург. Остальные концентрируются вокруг Москвы.

Федор Ольденбург обосновался в Твери, где служит педагогом в учительской семинарии Максимовича, выпускавшей сельских учительниц. Часто наезжает в Первопрестольную. Сюда приезжает после непродолжительной службы в Царстве Польском комиссаром по крестьянским делам Адя — Александр Корнилов. Оставив службу, он некоторое время живет в Москве.

И у Дмитрия Шаховского служба по земским делам в Весьегонии оказалась недолгой. С учителями у него сложились прекрасные отношения. Демократичный и простой, он заражал всех своей энергией. Основал уездную библиотеку для учителей, всячески их опекал, вывозил в Москву на выставки и концерты. В уездном образовании буквально началась светлая эра.

Но его деятельности по народному образованию глухо сопротивлялось местное начальство. Еще большее подозрение вызывал отнюдь не княжеский образ жизни и его, и его молодой жены Анны Николаевны, разделявшей толстовство Дмитрия. Началось с того, что от половины своего жалованья в 1200 рублей Шаховской отказался в пользу земства. Молодая чета жила очень просто. Местные обыватели косились, когда он выезжал мужиком, то есть в санях и одиночкой; они были уверены, что князь обязан выезжать не иначе как на тройке. Короче говоря, Дмитрий быстро стал уездной белой вороной. И на всякий случай за ним установили негласный надзор. Узнав об этом, Шаховской немедленно оставил службу в земстве. Остался только гласным уездного собрания.

В Москве Дмитрий принят повсюду. Его знают все как известного либерала, который стоит за расширение прав земских собраний, за превращение их в центр самоуправления в полном объеме. Шаховской ведет самостоятельную научную работу по экономическому описанию Весьегонского уезда и одновременно входит и во многие создающиеся общественные организации и сам их создает.

В письмах жене Вернадский неизменно восхищается энергией и высокими запросами Шаховского, его бурной деятельностью. Часто упоминает Митю, как правило, с такими глаголами, как «рыщет». «Где-то рыщет», что и характерно для быстрого человека. Без всякого сомнения, Шаховской наиболее близкий, даже любимый из друзей. Может быть, по контрасту с собственной основательностью, Вернадскому безотчетно нравятся подвижность, живость Шаховского, его напряженный общественный темперамент. Из всех братьев с ним больше всего общего во взглядах. Они так удивительно близко думали, замечал Вернадский, что особенно сговариваться по отдельным общественным вопросам нет надобности. То есть были заочно уверены в мыслях друг друга.

Поскольку братство к тому времени приближалось к пятилетию своих свадеб и обросло детьми, вновь возникла идея Приютина. В его качестве фигурировало ярославское имение Шаховского, а иногда — дом в Москве. Некая коммуна.

Вернадский против совместного житья. Интуиция и здравый смысл подсказывают, что можно сколь угодно близко сходиться с людьми душевно и в мыслях, но в быту следует соблюдать дистанцию. Конечно, их жены как одна из той породы русских, тургеневских женщин, что раз и навсегда разделяют устремления мужей и отдают им все силы, а Шурочка Ольденбург, например, еще более, чем мужчины, страстно ненавидит гнет и произвол. Но все же, считает Вернадский, в первую очередь жены — матери маленьких Гревсят и Гагунов. Нужно прежде всего исходить из интересов детей, создавать им хорошую гигиеническую обстановку. В детском саде такое, как правило, не удается. Но еще более важно, что никто не может заменить матери и семьи в индивидуально организованном воспитании малыша.

Эту проблему он решал в интересах личности ребенка и его прав. Отвлекаясь мысленно от своего кружка, он писал о первенстве права детей на образование и даже о принуждении родителей посылать детей в школу. Права человека должны быть не только у родителей, которые из религиозных, а чаще из экономических побуждений заставляют детей работать, лишают их грамотности.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});