Чертополох. Излом - Варвара Шихарева

Вэрдлик целый день молил Семёрку о заступничестве, но, поняв, что боги от него отвернулись, решил наложить на себя руки, так как второго визита брата ему не вынести…

Утомлённый долгим и страшным рассказом, Рэдлин вновь замолчал, а я, даже сквозь два плаща чувствуя воцарившийся в кромлехе леденящий холод, прошептала:

– Нечистая совесть – страшный палач, но я всё равно не понимаю, почему твой глава решит искать нас здесь…

Рэдлин вздохнул:

– Так ведь я ещё не всё рассказал тебе, госпожа… Когда наш глава прочёл предсмертное письмо Вэрдлика, то приказал нам обыскать всю комнату самоубийцы. Эта его предосторожность оказалась не напрасной: под одной из половиц мы нашли ещё одно письмо десятника. В нём он обвинял главу в том, что тот якобы пренебрегает своими обязанностями и говорит при остальных воинах, что князь Арвиген не слишком щедро платит своим ратникам и не ценит проливаемую за него кровь.

Глава приказал сжечь найденную бумагу, а предсмертную записку Вэрдлика сохранил, прибавив её к своему письму, в котором рассказывал о случае на заставе. Поскольку хранить тело самоубийцы у нас не было ни возможности, ни желания, мы похоронили его уже на следующий день, привалив как следует камнями. Что же до кромлеха, то глава сам оставил возле него щедрое подношение Седобородому, сказав, что если б не вмешательство Хозяина Троп, нашему отряду из-за клеветы Вэрдлика пришлось бы худо, и каждый из нас был полностью с ним согласен…

В общем, глава легко поймёт, где я буду искать убежища…

Когда голос Рэдлина затих, в кромлехе воцарилась тишина: возобновлять угасшую беседу не хотелось ни «карающему», ни мне, и я, глядя в темноту и слушая мерное дыхание Рэдлина, незаметно уснула.

Мне снились храмовые переходы – такие же запутанные и полутемные, как в Дельконе, но при этом богато украшенные. Свет факелов то и дело выхватывал из полумрака то пышную позолоченную резьбу, то кусок яркой фрески… Если строгую соразмерность Дельконы я понимала и принимала, то эта нарочитая пышность вызвала у меня стойкое отвращение. Мне нестерпимо захотелось выбраться из паутины коридоров к свету, но вместо этого я продолжала следовать за ведущей меня по коридорам жрицей.

За время нашего путешествия моя провожатая ни разу не обернулась и не произнесла ни единого слова, но я почему-то была уверена, что у жрицы смуглая кожа южанки и красивое, надменное лицо… Она словно воплощала в себе дух этого места, я же с каждым мгновением чувствовала себя здесь все более чуждо…

Наконец, наше путешествие закончилось около комнаты Матери, и я вошла в освещенные предзакатными лучами солнца покои хозяйки Мэлдина. Яркий блеск позолоченных светильников и статуэток Малики во всех её обличиях на мгновение почти ослепил меня, а Хозяйка Мэлдина, встав из кресла, подошла ко мне, протягивая полные, холеные руки. Её речь была плавной, как река, и сладкой, точно мёд. Я почти утонула в этом обволакивающем, грудном голосе, как тут по моей ноге что-то скользнуло. Я опустила глаза вниз и увидела, как невероятно толстый гадючий хвост исчезает под подолом длинного одеяния Матери.

Моё сердце замерло – я вновь взглянула в лицо хозяйки Мэлдина. Она ответила мне ласковой улыбкой и протянула руку, норовя взять меня под локоть, но я шарахнулась от неё, точно от огня…

В тот же миг все пропало – теперь я очутилась средь кромешной мглы, а вдалеке передо мною маячило светлое пятно. Я пошла к нему навстречу, с трудом переставляя ноги в густой, вязкой мгле, но чем больше я желала приблизиться к странному отсвету, тем быстрее он от меня удалялся – точно дразнил. Тем не менее я продолжала упорно следовать за отсветом и даже вроде бы стала его нагонять.

Неожиданно в окружающую меня мглу словно бы проник луч света: он ярко осветил то, что я с таким упорством преследовала, и я поняла, что вижу Мали. Моя кровиночка стояла предо мною – в белой, расшитой мною рубашке, с распущенными косами, в венке из бессмертников.

– Мали… – В эти мгновения я позабыла о том, что моей дочери нет в живых, но сердце защемило от боли. Упав на колени перед малышкой, я обняла её, шепча что-то бездумно ласковое.

Мали, вздрогнув, прижалась ко мне, ответив на расточаемые ей ласки, а я, подняв голову, чтобы еще раз взглянуть в лицо своей кровиночки, увидела, что обнимаю чужого, совершенно незнакомого мне ребенка!

Ощущение невосполнимой потери едва не придавило меня к земле – горечь затопила душу. Я почувствовала себя подло и жестоко обманутой. От разочарования и боли хотелось кричать, но темноволосый хрупкий мальчик лет восьми смотрел на меня такими полными тревоги и надежды глазами, что я просто не смогла оттолкнуть его от себя.

Так мы с ним и стояли: я – на коленях и он – тесно прижавшийся к моему плечу, а вокруг нас перекатывались маслянисто-чёрные волны тьмы…

Проснулась я неожиданно и резко – меня точно под бок толкнули. Несколько мгновений я со страхом всматривалась в окружающую мглу и лишь потом сообразила, что по-прежнему нахожусь в кромлехе и страшно замёрзла, а дыхание сидящего около меня Рэдлина изменилось. «Карающий» больше не спал.

Почувствовав, что я зашевелилась, Рэдлин наклонился ко мне и едва слышно прошептал:

– Молчи и слушай…

Я вместо ответа нащупала в темноте его ладонь и слегка сжала огрубевшие, мозолистые пальцы «карающего» – после ночных мороков душа сама тянулась к человеческому теплу, от кого бы оно ни исходило. Рэдлин, видно, понял это, ответив на мое слабое пожатие своим, и тут откуда-то снаружи раздался грубый громкий голос:

– Ты ведь схоронился вместе со жрицей в этом каменном мешке, «карающий»?.. Можешь не отвечать – я знаю…

Говоривший замолчал, и в то же мгновение до нас донёсся сердитый ропот многочисленных голосов и громкие злые выклики – разбойники всё же сообразили, в каком укрытии нас следует искать…

Я в отчаянии прикусила губу – мое вечернее предположение о том, что душегубы попытаются выкурить нас из кромлеха, точно лис из норы, вот-вот должно было воплотиться в жизнь!

Ропот же голосов на поляне, достигнув всей своей мощи, постепенно стих, и первый разбойник вновь взял слово:

– Ты слышал, «карающий», – нас здесь много! Мои ребята могут раздавить тебя, как мокрицу, да возиться с тобою нам неохота, а потому у меня к тебе есть предложение. Отдай нам жрицу, «карающий», и мы тебя не тронем. Если хочешь, можешь сидеть в этом кромлехе до тех пор, пока сам Седобородый к тебе не явится! Я не лгу. Ты неплохо потрепал засаду, но с твоей шкуры навар все одно невелик, а кровь мы тебе сможем пустить и в следующий раз. Жрица же – иное дело. По содержимому сумок с её лошади я понял, что она травница, а лекарка нам очень даже нужна… Да и выкуп за неё храм даст неплохой… Подумай о том, что я тебе сказал!..

Разбойник умолк, а Рэдлин вновь с силой сжал мою руку и громко произнёс:

– Коли тебе, боров лесной, так нужна служительница Малики, попытайся взять её сам!

Его ответ породил новую волну разгневанного ропота и криков, но главарь, успокоив своих людей, заговорил снова:

– Я не такой дурак, чтобы лезть прямиком под твой меч. Проще будет подкоптить вас там немного. Едкий дым порою действеннее любых посулов!..

Главарь снова умолк – видно, давал нам время на осознание грозящей участи, но вскоре вновь заговорил – с нарочитой глумливостью:

– Раз уж этот олух в красной куртке решил подохнуть, то обращусь к тебе, жрица. Ты нам к своим травам живой нужна, так что никакого убытка тебе от гостевания в лесу не будет. Накормим, обогреем и приголубим как следует!.. – На последних словах он резко хохотнул и добавил: – Можешь считать, что ты нас так благословлять будешь от имени богини. Сама подумай – когда тебе ещё подол задерут!

Его последние слова потонули в хохоте остальных разбойников – они были свято уверены, что загнали жертв и теперь добыча никуда не денется. Предложение главаря являлось откровенной насмешкой – было бы глупо рассчитывать на милосердие с его стороны… Готовясь дать достойный ответ, я коснулась висящей на шее ладанки, но Рэдлин меня опередил:

– Коли тебе так хочется бабы, что аж свербит, поди и отымей какое-нибудь древесное дупло, а уж после этого с людьми разговаривай!

Это было, конечно, не совсем то, что я собиралась сказать разбойнику, но суть моего несостоявшегося ответа слова Рэдлина отразили настолько метко, что я невольно хмыкнула. «Карающий», уже в который раз за ночь, ободряюще сжал мне руку, а стоящий снаружи главарь разразился смачной бранью.

Пока разбойник поминал всех предков «карающего» до седьмого колена, тот повернулся ко мне и прошептал:

– Наш глава успеет – я верю…

У меня такой уверенности не было, но моё отчаяние или слёзы вряд ли бы сослужили сейчас добрую службу, поэтому я не стала посвящать Рэдлина в свои сомнения и страхи. Лишь посмотрела в сторону смутно белеющих во мгле остатков своей сорочки и прошептала: