Химера (СИ) - Ворожцов Дмитрий

— Валяйте…

— Я тогда два вопроса задам. Кем работаешь? И где такой волшебный чемоданчик с «кладом мыслей» приобрести? Тоже хочу.

— Учителем в школе работаю. Прививаю детишкам тягу к истории Родины. А по чемоданчику расстроить вынужден — нет в нем никакой магии. Обычный он, и бутылки в нем такие же. Приходится докупать и докладывать, вот и весь секрет.

— Понятно…  Неплохо зарабатываете?

— На самом деле плохо, но решил шикануть. На «отпускные» коньяка прикупил хорошего. В гости к другу детства в Москву махнул. Исполнить хочу, так сказать, мечту юности — в мавзолей сходить. А трезвый я мертвяков боюсь до жути.

— Исполнить заветную мечту — это хорошо…  Только сбывшаяся мечта — это и не мечта вовсе, а реализованный план.

— Ну, пусть план, как хотите, называйте.

— Не обращайте внимание на старика, я так…  Значит, мы чужие презенты распиваем?

— Да нет! Все нормально. Коньяк — это уж очень хитрый предмет. Он если есть, то его сразу нет. А если серьезно, то думаю, что друг поймет. Не смог я устоять. Зашел и сразу увидел — хорошая компания подвернулась, нужно отметить.

— Ну, мы и не возражали, — воскликнул Альфред. — А вы, Артем, кем работаете?

— Он у нас заслуженный пластический хирург, — встрял с ответом Михаил. — Он за свою жизнь столько всего пришил и отрезал…  Даже орден в этом году получил — «За усердие во благо Отечества».

— Да что вы его слушаете? У него язык без костей. Единственная правда, что он про меня сказал, это то, что я врач. Анестезиологом в больнице скорой помощи тружусь. И не орден, а почетную грамоту от городской администрации получил.

— Ну, это тоже неплохо…  Доктор, значит…  — протянул Альфред.

— Может, перекурим? — переключился на другую тему Артем и обвел вопросительным взглядом компанию. — Воздухом свежим заодно подышим. Кто со мной?

Согласились все, кроме Рихтера. Он бросил курить еще до того, как я родился, и с нами не пошел.

* * *

Несмотря на глухую ночь и демонический храп пассажиров, беседа за «чашечкой почти чая» вскоре продолжилась. Темы перетекали от дорогих машин к шикарным женщинам, от женщин к трудностям работы и в обратной последовательности. Пока на каком-то этапе, между пятой и шестой, беседа не перешла в менее спокойное русло.

— А у меня ведь дед вторую мировую прошел, в боях под Москвой участвовал. Его в октябре сорок первого призвали. Старшиной второго пехотного полка был…  Василий Теркин звали…  Не сталкивался с ним, Альфред? — спросил развалившийся на полке Артем.

Тут же он получил от Михаила неодобрительный взгляд. И в нем не было следов помутнения от выпитого алкоголя. Хотя, может, мне показалось.

— Его еще заговоренным называли. Все битвы кровавые без единого ранения прошел. Без единой царапины. Как будто судьба его хранила.

Теперь почудилось, что лицо Рихтера едва заметно дернулось и опять стало спокойным. И тут он заговорил:

— Жестокое время…  Прошел я эти жернова…  Насмотрелся на то, как живых людей с землей перемешивают. Как черепа лопаются, словно икринки под пальцем, окрашивая все вокруг серо-красной массой мозгов. Как кишки на траки наматываются. И крики последние, душераздирающие…  Стойкий смрад смерти на поле боя…  Бр-р-р…

— Меня сейчас вывернет. Все гамбургеры наружу выйдут, — перебил его Михаил, но он все равно продолжал:

— А сколько я друзей схоронил в безымянных могилах, с касками на палках вместо крестов. Могилами-то их трудно, конечно, назвать — воронки от взрывов с кучей останков. Лучше не вспоминать об этом…  Не довелось мне, Артем, с ним повстречаться, к сожалению, хотя я тоже до Берлина дошел. Даже под флагом танцевал от неописуемого счастья.

— Да не могли они пересечься — десятки миллионы людей…  Такое только в книжках бывает, — высказал мнение Михаил. — А вы моложе своих лет выглядите.

— Стараюсь себя в форме держать. Вот вам один стариковский совет. Запомните, реальность порой, как кривое зеркало. Не все на самом деле такое, как кажется. Истина в том, что правды нет и быть не может, хотя и это, возможно, ложь. А проще всего обманывать детей, которые думают, что жизнь безумно прекрасна. Их глаза не способны увидеть зло, потому что их разум еще не делит мир на зло и добро…  — произнес Рихтер и почему-то перевел взгляд на меня. — Особенно тем, кому года три отроду…  Хороший у вас коньяк. Может, еще плеснем?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Новые знакомые смотрели на него с недоумением, хотя и я тоже не особо понимал, о чем говорил Рихтер. Но странным казались не только его слова. Сейчас меня больше волновало другое. Я где-то уже слышал о дедушке Артема, а в памяти всплывали обрывки воспоминаний о его биографии. Размытые образы личности…  Абсурд…  Может, действительно читал про Теркина где-то. Или пить надо меньше…

— Ну, вы хоть первую мировую-то не застали? — пошутил Михаил, «выжимая» последние капли в стакан. — Все, реквизит закончился, требуется обновление. Голосуем за рестарт…

— Еще бы в Куликовскую битву меня записал, которая в тысяча триста девяносто первом году была. Столько живут только боги, а я простой смертный, затянувший игру с неизбежной смертью. А она все не переходит к завершающей фазе…  Хоть бы годик еще протянуть. Может, забыла про меня…  Дела более важные.

— Ну, это уже перебор. Слишком давно уж битва с Золотой Ордой была, — сказал Михаил. — А я бы тоже не отказался от того, чтобы у смерти при воспоминании обо мне сразу память отшибало и склероз начинался. А можно еще поспрашиваю?

Рихтер кивнул и приготовился внимательно слушать. Ну, или сделал такой вид.

— Почему у вас цвет глаз разный?

— Да вы что? А я и не знал…  Дайте, скорее, зеркало.

— Вы прикалываетесь?

— Шучу, конечно, — ответил Альфред и через некоторое время продолжил: — Ничего необычного, всего лишь редкая врожденная версиколоральная экзофтальмия, вызванная отсутствием в организме церебрума. Но не буду загружать вас медицинскими терминами и вдаваться в подробности. Это никому, кроме Артема, интересно не будет.

— Ну и зараза, — сморщив лицо, высказался Михаил.

— Это не заразно. А вы долго держались. Обычно люди не выдерживают намного раньше. Вынужден вас расстроить — неизлечимо и ничего с этим не поделаешь. Но я уже за длинную жизнь привык. Хотя был у меня знакомый доктор — убирал это на некоторое время, царство ему небесное…

— Печально…  Ну, а линзы? — спросил Артем.

— Глаза не то, что их носить ни минуты не могут, веки даже вставить их не дают. Сопротивляются всеми ресницами.

— Не сталкивался раньше с такими людьми. И ничего не слышал об этом. Альфред, а вам с таким именем не тяжело было воевать? — продолжил задавать вопросы Михаил, тщательно пережевывая что-то в набитом под завязку рту.

— А что с ним не так?

— Ну, оно же немецкое! С ним с противоположной стороны сподручнее бы было.

— И что? Я русский до мозга костей, до самого кончика носа. Я всегда жил и буду жить на этой земле. Я патриот своей Родины. А имя…  Это вопрос к покойным родителям, а не ко мне. Я, может, и хотел возразить, но не смог, а их и так все устраивало. Они не могли предвидеть эту бессмысленную войну.

— А давайте выпьем за тех, кого с нами нет…  Не третий тост, конечно. Но лучше поздно, чем никогда. Стоя, молча и до дна, — с грустью в глазах произнес Артем и встал в проходе коридора.

— За тех, кого с нами нет, — поддержали остальные.

Выпили, не закусывая, и простояли с минуту в режущей уши, словно острым ножом, тишине.

— А фамилия немецкая? — не успокаивался Михаил.

— Кто вам сказал, что немецкая?

— Вроде, Володя упоминал. Или проводница…  Точно не помню. Могу и ошибаться.

— Вы правы, моя фамилия Рихтер. Это всего лишь глупое стечение обстоятельств, — произнес он и натянуто улыбнулся, вытащив из-под подушки толстую книжку.

— Так бывает разве?

— Какой настырный. Я сменил ее в далеких девяностых, для солидности была нужна. Доверия у людей к иностранцам больше. Мы ведь рассказывали, что с Владимиром работаем в антикварном бизнесе? — по-прежнему улыбаясь, сказал Рихтер.