Посмертная речь Сталина - Сергей Эс

Евтушенко назвал этот приступ антинародного недержания «речью, достойной Перикла». Но, во-первых, Перикл, когда пил, то хорошо закусывал. Во-вторых, никогда не произносил речей в нетрезвом виде. В-третьих, он уважал своих соотечественников, в том числе демос. А наш оратор в том, что на высоких трибунах лебезил и угодничал перед властью и тут же тайно проклинал и поносил ее, он своей вины и стыда, конечно, — не видит: «Этот социализм нас всех сделал ханжами». Кто же еще!

Словом, несмотря на любовь к Хрущеву, бесчисленные издания-переиздания и бесконечные заграничные вояжи за счет Союза писателей, Аксенов внутренне давно был готов к добровольной депортации за океан. Видно, гены работали. В биографическом словаре говорится:

«В 1979 году Аксенов заявил о выходе из Союза писателей». Что-то не могу я вспомнить о таком лихом заявлении. Где заявил? Кому? И потом: заявление — это одно, а выход — совсем другое. Вот Инна Лиснянская действительно заявила, что выйдет, если будут приняты меры против участников альманаха «Метрополь», и вышла, когда меры были приняты. Позже мне довелось написать письмо секретарю Союза писателей Ю. Верченко с просьбой восстановить Лиснянскую.

Аксенов же, обретя благодаря альманаху, который он и организовал, ореол бунтаря-страдальца, в 1980 году проворно слинял в Америку. Этой автодепортации удивился один только Хрущев, правда, уже на том свете.

А в США этого бунтаря давно поджидали другие бунтари: Солженицын и Неизвестный, вскоре к ним присоединился и Евтушенко. Какой роскошный букет русской культуры образовался за Атлантикой! Вот бы еще Керенского туда. Но, увы, к тому времени он уже по душам беседовал с Хрущевым.

Дальше: «Она открыто демонстрировала свою связь с академиком Сахаровым». Это я оставляю без комментариев, пусть лучше Елена Боннэр прокомментирует.

А кого же именно из угнетенных защищала Ахмадулина? Нам говорят: Солженицына! Может быть, но вот странно. В мае 1967 года 80 писателей (в том числе автор этих строк) обратились в президиум своего IV Съезда с предложением выслушать на Съезде Солженицына (Слово пробивает себе дорогу. М. 1998. С. 217). Ахмадулина широко печатается, была уже пять лет членом Союза, но подписи ее под этим дымившимся тогда письмецом нет. Как же она его защищала? Загадка!

А еще кого защищала бесстрашная Белла? Нам говорят: Аксенова! Да от кого же надо было защищать милого Васю? Как я уже говорил, он печатался напропалую огромными тиражами, жил весьма небедно и не очень скучно, ушел от молодой прекрасной Киры, примкнул к немолодой, но влекущей Майе, вдове Героя Труда и четырехкратного Сталинского лауреата знаменитого Романа Кармена, у которого, говорят, в США лежали большие деньги за 20-серийную киноэпопею «Неизвестная война» («Великая Отечественная»), созданную под его руководством по заказу компании «Эр тайм интернэшнл». А в 1980 году, заявив, что ему все обрыдло, Аксенов вышел из Союза писателей и с новой перспективной женой укатил в Америку работать профессором. Его там и приняли за профессора, как у нас всех французов, в конце XVIII века бежавших от революции в Россию, принимали за Вольтеров. Но, как пишет живущий в США Александр Межиров:

Решить проблему пузаАмерика смогла —Но отвернулась МузаИ от нее ушла.

Куда? Да к нам же. Вернее, не ушла, а вернулась в образе Коротича, Евтушенко и Аксенова. Где еще эти люди для решения своих проблем могли найти место более злачное и надежное?

На вопрос, почему он покинул США, которые четверть века так обожал, Аксенов ответил: «По той же причине, по которой уехал из СССР. В США перестали меня издавать. Они вычистили всех авторов, которые приносят им мало доходов». Разумеется, так. Содержать антисоветчиков за свой счет американцам уже не было никакого резона, их бывшие любимцы получили полную свободу деятельности в самой России. Но как характерно! Где издают, где гонорар — там и родина.

Между прочим, именно в те годы я тоже целых восемь лет, с 1979-го по 1987-й, не мог напечатать ни единой новой статьи. И что ж это тогда не втемяшилось мне бежать в Америку или Гваделупу работать профессором?

Но не о защите ли Ахмадулиной своих друзей пишет, однако, поэт Салуцкий: она «не без вызова тогдашним порядкам дала своему пуделю кличку Вося — в честь Вовы Войновича и Васи Аксенова»? Да, видимо, это и есть «смелость на грани безумия». Представьте, услышал бы случайно кто-то из КГБ, как Ахмадулина кличет своего пуделька: «Вося! Вося!..» — сразу все понял бы, и загремела бы безумная вольтерьянка бог знает куда…

Битов сказал: «Она всегда умела поставить себя против власти». Но Аксенов его опроверг: «Эту власть она просто не замечала». Действительно, если не замечала, не видела, то как же могла ставить себя против невидимого? Однако факты опровергают и того мэтра и другого: у себя дома Ахмадулина, возможно, и не замечала власть, но как могла не замечать, когда надо было идти получить премию или орденок, бесплатную квартирку, по выражению «ЛР», в «элитном доме» или бесплатную дачу в Переделкино? Я склонен думать, что тогда божественная женщина прекрасно замечала эту ненавистную власть. Может, очень даже замечала! Не исключаю, что назубок знала все нужные имена, адресочки и телефончики. С годами ее известная нам прозорливость юных лет не могла не возрасти.

Много и проникновенно говорили с экрана о мужестве и несгибаемости, явленных Ахмадулиной и ее друзьями в истории с антисоветским альманахом «Метрополь». Среди всего, что там было, сказал один из участников телепередачи, самым антисоветским надо признать рассказ Беллы «Многие собаки и собака»— но антисоветское шило она своими изящными пальчиками так тщательно упрятала в мешке, что его никто не заметил. Тут на помощь самозабвенному бесстрашию пришло уникальное мастерство. Словом, залепила оплеуху, которую никто не ощутил. Нечто вроде пуделя, названного в честь Васи и Вовы с целью сокрушить советскую власть.

Но главное в другом. 23 участника альманаха поклялись на крови, что если хоть один из них будет как-то наказан, то все остальные гордо и гневно покинут Союз писателей, как некогда Короленко и Чехов вышли из Академии наук в знак протеста и товарищества с Горьким, избрание которого в академию великомученик Николай II не утвердил.

И вот Виктора Ерофеева, зачинщика альманаха, и Евгения Попова исключили из Союза. И что ж воспоследовало? «Никто не писал покаянку!»— гордо заявил Попов. Ну, правильно, только исключенные, как признается сам закоперщик, недолго мешкая, обратились в Союз писателей с письменной просьбой вернуть им драгоценное членство. Надо полагать, в их заявлениях были какие-то слова о своей ошибке, какое-то сожаление, печаль, — иначе на что рассчитывать? Увы, ни того ни другого вольнодумца тогда не восстановили. Ерофеев уверяет: только потому, что накануне начальник Генерального штаба позвонил Феликсу Кузнецову и доложил: «Завтра наши войска вступят в Афганистан». «Ах, так! — подумал Феликс, — чего ж теперь стесняться с этой литературной шпаной!» И не восстановили.

И что же остальные 21? Хлопнули они дубовой дверью Союза? Ерофеев рассказывает об этом: «Помня, как в разгар драки (ну уж — драка! — В. Б.) Андрей Вознесенский (тоже участник альманаха) растворился в экспедиции на Северный полюс, мы с Поповым, на всякий случай, призвали их в дружеском письме, написанном мной с очень легкой дозой иронии, оставаться в Союзе. Битов, Искандер и Ахмадулина осмотрительно послушались». Писать второе письмо или уговаривать еще и устно не потребовалось. Послушались и все остальные, кроме Семена Липкина и его жены Инны Лиснянской. Правда, пишет Ерофеев, «Аксенов тоже вышел… Вскоре он получил приглашение от американского университета и красиво улетел первым классом «Эр Франс» сначала в Париж». Больше Чеховых и Короленок среди «метропольцев» не обнаружилось…

* * *

Но пение псалмов продолжается. Нам говорят: и вот это небесное создание всю жизнь с юных лет подвергалось гонениям, преследованиям, экзекуциям. Как так? За что? Кто посмел? «В 1959 году за защиту Пастернака ее выгнали из института». Странно. Ведь история с Пастернаком была раньше. «Выгнали под предлогом неуспеваемости по главному предмету — истории марксизма-ленинизма». Ну, это еще удивительней. Во-первых, такого предмета — «истории марксизма-ленинизма» — не было. Во-вторых, марксизм-ленинизм изучали на первом курсе, а в 1959 году Одинокая Флейта была уже на четвертом, и никакого марксизма там не было.

А если ее и исключали из института, то очень быстро вернули обратно: она окончила его в 1960 году, когда ей было, как и полагается, 23 года, и даже получила «красный диплом». О чем же звон? Да и мало ли кого исключали на Руси! Можно выстроить длинный ряд больших людей от Белинского до Ленина, но никто из них не изображал себя жертвой истории марксизма и не канючил по этому поводу, тем более — спустя полвека по телевидению. Однако точно ли, что при таком конфликте с «главным предметом» ей выдали именно красный диплом? Сомнительно…