Комсомольский патруль - Олег Грудинин

Лепилин сидел и слушал, как выступали и горячились ребята. Слушал и вспоминал. Ведь и ему однажды пришлось очутиться в подобном же положении. И если бы не товарищи...

 

До войны Костя успел окончить шесть классов. В школе было все хорошо. Учеба давалась ему легко. Дед и мама работали, время текло спокойно, ровно, с веселыми планами на будущее, без забот и тревог.

Но вот пришла война. Все мирное кончилось. После первой бомбежки города за Костей зашли товарищи.

— Лепилин, давай в военкомат с нами, добровольцем. Люди на фронт нужны. Пошли?

У военкомата было тревожно и жутко: сотни людей в походной форме, винтовки, противогазы, непривычно нахмуренные, суровые лица. У подъезда растерянные женщины, притихшие ребятишки и слова: «Фронт, приказ, бой...»

Пробираться в военкомат пришлось через окно туалета: через дверь их не пропустил дежурный. В полутемном коридоре, куда они забрели нечаянно, на них наткнулся плотный, большого роста человек.

— Вы чего здесь? А-а? Опять пришли, герои. Сколько вас? Пять? Так, ну давайте объяснимся.

Через час Костя возвращался домой, твердо зная, что в армию его не возьмут.

Комиссар, который с ними разговаривал, был очень занят: беспрерывно звенели телефоны, без конца входили и выходили люди, звучали скупые слова распоряжений. Поминутно отрываясь, комиссар все же успел внушить ребятам, что пока их дело учиться. На прощание он открыл ящик стола, достал газету и, хмуро улыбнувшись, посоветовал:

— Нате, орлы, прочтите.

С газетного листа на Костю смотрели живые мальчишеские лица. Красным карандашом обведен был заголовок статьи «Мы куем фронту победу». Почему-то на память сразу пришел дед.

Через месяц Костя подал заявление в ремесленное училище металлистов. Узнав об этом, мама заплакала и сказала:

— Город бомбят, может, вас увезут отсюда? Вчера Колю Луговского осколком убило.

Дед отвернулся и засопел, у Кости тоже дрогнули губы. Стало жаль деда и мать. Когда он подавал заявление в ремесленное училище, то совсем не думал об эвакуации. Но через месяц Лепилин вместе с училищем уехал в Сибирь.

Еще перед отъездом Костя вступил в комсомол. Вступил, потому что шла война и потому что он однажды серьезно задумался над словами: «Сейчас нет середины, сейчас есть «за» или «против», лагерь коммунизма или лагерь фашизма».

С первых же самостоятельных шагов жизнь взяла юношу в переплет. Родные остались далеко. В эшелоне ехали трудно, мерзли, не хватало продуктов.

Один сын у матери и баловень деда, Костя привык, чтобы ему во всем потакали. Не считался с чужим мнением, был вспыльчив. Восторженные рассказы деда о заводском коллективе оказались совсем не похожими на жизнь эшелона. Одно дело, когда с товарищами встречаешься в классе, на катке или дома, и совсем другое, когда ты день и ночь с ними и все время приходится стеснять себя ради удобства других. Несколько раз Костя крепко ссорился со своими новыми друзьями. Один раз ссора возникла из-за очередного дежурства по вагону.

— Почему именно я должен дежурить ночью? — заартачился Костя. — Разве у нас мало людей? Если я не сплю ночью, у меня потом весь день голова болит. У меня организм такой. Не буду дежурить.

Как-то, когда ребята в вагоне чистили на обед картошку, Костя затянул песню.

— Замолчи, — сказал сосед, — ты этой песни не знаешь, она наша, вологодская, да и слуха у тебя нет, поешь плохо, противно.

Но Костя назло допел песню до конца.

В пути самолеты разбомбили дорогу — вместе с другими ребятами Костю послали ремонтировать ее. Он честно работал с полчаса наравне с товарищами, но потом натер на ладони мозоль и, бросив инструмент, ушел в медпункт.

За все эти «штучки» Костю невзлюбили.

«Маменькин сынок, — решили товарищи, — Гогочка, надо его поучить»

И начали учить, да так здорово, что Костя вскоре почувствовал себя несчастным. Особенно страдало его самолюбие.

Костя огрызался, злился, нервничал и этим еще больше раззадоривал ребят... Но никакая учеба даром не проходит, постепенно он уже начинал понимать кое-что.

Когда прибыли на место, где прямо посреди тайги строили большой завод, ребят разместили в деревянных дощатых бараках. И здесь однажды ночью Костя нечаянно подслушал горькие слова о себе.

— Ничего из этого Лепилина не выйдет путного, — Костя сразу узнал голос Сергея Чайкина — парня, спавшего на соседней койке, — он только и смотрит, как бы ему самому получше было, а товарищ пускай погибает себе на здоровье. Помнишь, как он не хотел Мишку Соболева в город везти, когда тот заболел.

Костя замер, прислушиваясь к разговору.

— Зря ты, — возразил кто-то. — У него воспитание такое. Он без отца рос, а ты, Сергей, преувеличиваешь, не такой уж он плохой.

— И Мишу Соболева, хотел не хотел, все-таки повез в больницу. Да и в комсомоле он недавно, — добавил чей-то уже сонный голос.

— А я бы таких выгонял из комсомола! — почти крикнул Чайкин. — Зря его приняли.

Костя, не выдержав, шевельнулся, кровать скрипнула, и разговор затих. Но в памяти Лепилина он остался надолго.

С комсомолом у него тоже не ладилось. Ему не нравилось обязательное посещение собраний, к комсомольским поручениям он относился равнодушно.

Ему часто казалась, что люди, которые дают ему поручения, глупее его, менее начитанные, менее грамотные, и он считал зазорным: подчиняться им без споров. Он спорил до хрипоты, доказывая; какие-то ему одному понятные вещи. Тогда на него махали рукой и отходили. Людям было некогда. Коллектив комсомольцев школы жил сам по себе, Лепилин — сам по себе.

Так прошло около года. Завод рос, требуя от людей много сил. Продукция завода шла по срочно построенной, ветке на большую железнодорожную магистраль. А обратно составы двигались переполненные сырьем, и снабжение рабочих оказывалось на втором месте. В училище четыре месяца подряд ребят кормили овсяным супом в обед и ужин.

Однажды Костю вместе с заведующим хозяйством послали за шестьдесят километров в колхоз, чтобы привезти мясо — новогодний подарок колхозников.

— Смотрите там, не съешьте дорогой все, — шутили ребята, провожая подводу.

— Ничего, — успокаивал их завхоз, старыми валенками притаптывая хрустящий снег вокруг саней и накидывая на перекладины охапки мерзлого сена. — Восемьдесят шесть килограммов нам с Лепилиным вдвоем не одолеть. Малость и вам оставим.

Заночевать пришлось в лесу, старик завхоз простудился и еле добрался до колхоза.

— Крупозное воспаление легких, — объявил фельдшер. — Вам, молодой человек, придется здесь задержаться. Раньше чем через месяц я больного не выпущу.

Утром Лепилин пошел в правление колхоза.

— А пошто тебе его караулить? — удивился бородатый одноногий кладовщик, слышавший разговор Кости с председателем колхоза. — Целый месяц даром хлеб есть. Бери убоинку и вези. Провожатого дадим. А мужика твоего вылечим. Не у чужих, выправится и приедет.

Эта мысль Косте понравилась.

— Верно, — сказал он, вопросительно посматривая на худенькую женщину — председателя колхоза, — что я тут месяц буду сидеть. Не маленький. Люди вон на фронте воюют. Дорогу я знаю.

— Давай действуй, — подумав, сказала председатель. — Наши парни ездят, а провожатого отрядим, одному несподручно, да и другой дорогой поедешь, кружной, чтобы засветло в деревню на ночевку поспеть. В лесу теперь ночевать негоже, опасно. Иди, выписывай документы.

— А мы ночевали в лесу, — вставил было Костя, но, увидев, что брови председателя нахмурились, пошел к выходу.

— Беда с городскими, — услышал он уже у порога ее голос, — наших условий не знают. И то удивляюсь, как доехали по-хорошему.

Получив восемьдесят килограммов мороженой, но жирной говядины — хозяева выбрали куски получше — и проведав на прощание завхоза, Костя собрался уезжать.

— Не надо мне провожатых, — заявил он щуплой, невзрачной девушке в тулупе и платке, — зачем я вас буду от работы отрывать. — Костя насмешливо посмотрел на нее сверху вниз. — Опекунша, сама в пяти няньках нуждаешься...

— Ты, паря, не ерепенься, — покачала головой девушка, — председатель сопровождать велела, волков у нас много, а я долгую дорогу знаю, тракт там, и люди ездят. В деревне ночуем.

— Волков много? — Костя махнул рукой. — А мы волков не боимся, у нас на волков вот что есть. — Он вытащил из-под сена дробовик, который завхоз на всякий случай захватил с собой.

— Я ведь на фронте был, — вдруг соврал он, — меня по ранению отчислили. А председательнице вашей я не подчинен.

Он на секунду представил себе, как будут смеяться товарищи, если он приедет с девчонкой-провожатым. Скажут — трус, Гогочка! Нет, он им покажет, какой он Гогочка.

— Ну, как знаешь, — помявшись, нерешительно сказала девушка, — мое дело маленькое.

— Ладно, — усмехнулся Костя, — беги домой, не в таких переплетах бывали. Прямой дорогой, как приехал, так и вернусь. — Он взял в руки вожжи. — Ну, сена как будто хватит, н-но, милая...