Зов - Юрий Стерх

перед тем как я очнулся.

— Понятно, — задумчиво проговорил он, — где-то что-то такое я уже встречал.

Я с надеждой посмотрел на него.

— Ты знаешь… а ведь ты был на грани, сынок! Еще бы один укус, и всё… не помогла бы тебе никакая регенерация и сыворотка. Тем более ты еще очень юный по нашим меркам, не прошел инициацию и не набрал еще свою силу, — он посмотрел на меня строго. — Как его там зовут, ты говоришь — Сергей? Найди его потом… долги надо отдавать с процентами.

Я кивнул.

Отец задумчиво потер подбородок.

— На грани… да уж. Чёрт!

Он резко встал с кресла и подошел к столу.

— Давай-ка, мы кое-что проверим!

Наклонившись над столом, отец нажал на какую-то неприметную панельку, она отошла немного в сторону, обнажив маленький рычажок.

— Подержи за край, — попросил он и аккуратно потянул за этот рычажок.

Я взялся за край столешницы, под ней что-то щелкнуло, и она легко отъехала в сторону.

Под столешницей обнаружился небольшой сейф дверцей вверх. Набрав комбинацию цифр, отец потянул дверцу на себя.

— Вот она, родимая!

Он бережно достал из несгораемого сейфа какой-то продолговатый сверток. Снова потянул за рычажок, и столешница со щелчком встала на место.

— Что это?

— Эта древняя книга и, к большому нашему сожалению, далеко не вся летопись нашего рода! Первая часть манускрипта была безвозвратно утеряна еще во времена Римской республики — сгорела от рук варваров при штурме города. И вот этот фолиант… в этой летописи наш ученый предок Авксентий начал делать записи уже в пятидесятом году до нашей эры. Он тогда жил в Греции, недалеко от Афин. Рукопись переписывалась несколько раз и дошла до наших дней вот в таком вот состоянии. В ней вскользь упоминается о том, как были утеряны те первые свитки, и написано кое-что на память о некоторых предках из того самого первого манускрипта. Но повторюсь, к нашему большому сожалению, далеко не обо всех…

Отец бережно провел рукой по фолианту.

— Здесь описаны великие дела нашего рода, все значимые события, в которых принимали участие наши предки, да их личные подвиги. Эта книга передается по наследству от отца к сыну, и к сыну она попадает на хранение только тогда, когда тот войдет в свою полную силу.

Отец бережно начал развертывать упаковку.

— После того, как был уничтожен ее первый и единственный экземпляр, — продолжал он, — ввели новое правило: если предок покидает род навсегда, то он обязан сделать копию этой книги для себя, а оригинал остается с младшим из рода, но только с тем, у кого уже есть сын. Так повелось издревле, и такой закон неукоснительно исполнялся всеми нами уже почти пару тысяч лет. Способ печати рисунков и текстов с рельефных деревянных досок придумали в Китае еще в десятом веке, но мы начали немного раньше переходить с манускриптов, хранившихся в свитках, на инкунабулы и фолианты…

С благоговением я смотрел на то, как отец развернул обертку и положил Родовую книгу на стол. Она была в потертом кожаном переплете с массивными железными застежками, совсем без надписей и каких-либо рисунков на обложке. Я дотронулся до нее дрогнувшей от волнения рукой и глянул на отца. Тот одобрительно кивнул и показал глазами, что мне разрешается к ней прикоснуться.

Осторожно расстегнув ремни переплета, я бережно открыл первую страницу. Там убористым почерком на нашем семейном шифре говорилось о неком советнике греческого полководца Мельтиада по имени Аристид. Этот Аристид сражался рядом с ним в битве при Марафоне и командовал особым отрядом гоплитов под названием «Дети Богов». Из описания становилось понятно, что наш предок был довольно крупным военачальником своего времени, участвовал в битве при Саламине и умер в возрасте двухсот семидесяти одного года.

Я перевернул с десяток страниц и ткнул пальцем в первую попавшуюся строчку. Там говорилось о римском врачевателе по имени Леммах, прожившем в Риме всю свою жизнь и погибшем от удара копья в спину в возрасте ста сорока двух лет. Убийцей был один его ученик из знатной римской семьи.

Я перевернул последнюю страницу.

Незаполненными были еще с десяток страниц, и я нашел последнюю запись: «Сергей Илларионович Стругов, год рождения одна тысяча восемьсот двадцать первый».

Дальше лист был чист.

Я с удивлением посмотрел на отца.

— Не всё еще известно! — правильно понял он мой взгляд. — Надо кое-что уточнить, собрать побольше материалов и только потом из черновика перенести всё в книгу. Это мой священный сыновний долг, и я его рано или поздно выполню.

Он взял книгу у меня из рук и грустно улыбнулся.

— Не забыл язык и грамоту, я вижу.

— Нет, запомнил крепко! А сейчас как будто всю жизнь на нём писал и читал.

— Это тоже загадка нашего рода. Язык и письменность передается у нас от отца к сыну уже не одну тысячу лет. И когда его изучаешь, то такое ощущение, что ты как будто бы его вспоминаешь. Ведь так, вспоминаешь?..

Я утвердительно кивнул.

— Возможно, это заложено у нас генетически вот здесь! — отец пальцем постучал себя по лбу. — Предполагаю, что это и есть родной язык тех первых, что когда-то попали на эту планету. И мы просто обязаны этим нашим древним языком владеть в совершенстве. Все родовые письмена идут только на нём.

Отец поднял указательный палец вверх.

— И вот еще для примера! Я тут совсем недавно как-то попросил одну очень грамотную и способную к языкам девушку повторить хотя бы пару слов на нашем родовом. После десяти минут тщетных попыток выдавить из себя правильный звук она охрипшим голосом сообщила мне, что окончательно сорвала свое горло и в таких экспериментах больше не участвует. Вот так вот! Теперь будем практиковать этот язык как можно чаще и при любом удобном случае.

Отец открыл книгу и начал медленно листать страницы, вглядываясь в ровные убористые строки, через несколько минут задумчиво проговорил:

— Я пару лет назад перелистывал ее и на что-то такое натыкался.

Затем ткнул пальцем в только что перевернутую страницу и воскликнул:

— Ага, вот! — он быстро пробежался глазами по тексту. — Потом почитаешь сам, но в двух словах так: при штурме Константинополя османами наш с тобой родич Никифор был сильно ранен. Одиннадцать ранений в руки, ноги, грудь и один удар копья в спину. С поля боя его вынес и выходил сын Виктор. Двое суток Никифор метался в горячке, а когда очнулся, то сказал сыну следующее: было ему дьявольское видение, что он тонет в море, а там