Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

Снова пришла Руфь звать их за стол. Марк как раз описывал ночь на откосе, когда в его лагерь явились стрелки. Она хотела настоять на том, чтобы они наконец пошли к столу, но увидела их лица, замолчала и стала слушать, и лицо ее становилось все более бледным и напряженным.

Он рассказал о Воротах Чаки, о том, как искал могилу деда и как на него охотились, а когда закончил, все молчали. Наконец Шон встал, глубоко, шумно вздохнул и наконец сказал:

— Почему ты не сообщил об этом?

— О чем? Кто бы мне поверил?

— Ты мог обратиться в полицию.

— У меня нет ни единой улики против Дирка Кортни, за исключением абсолютной уверенности. — Он опустил взгляд. — История такая невероятная, что до этой минуты я не решался поделиться ею даже с вами.

— Да, — кивнул Шон. — Понимаю. Даже сейчас я не хочу в это верить.

— Простите, — просто сказал Марк. — Я знаю, что это правда, но сам не хочу верить.

Шон покачал головой и опустил подбородок на грудь. Руфь, стоя за ним, положила руку ему на плечо, успокаивая.

— Боже, сколько мне еще страдать из-за него? — прошептал Шон и снова поднял голову. — Отныне ты в еще большей опасности, Марк.

— Не думаю, генерал. Он знает, что я под вашей защитой.

— Дай Бог, чтобы этого было достаточно, — сказал Шон, — но что мы можем противопоставить ему? Как остановить этого… — он помолчал, подыскивая слово, и свирепо закончил: — Это чудовище?

— Нет никаких доказательств, — сказал Марк. — Мы ничего не можем использовать против него. Он слишком умен.

— Доказательства есть, — с непоколебимой уверенностью возразил Шон. — Если все это правда, доказательства найдутся.

* * *

Широкая спина Троянца под Марком казалась бочонком; солнце жгло так, что на спине и под мышками выступили темные пятна пота; Марк спускался по берегу Бубези, а Спартанец, второй мул, тяжело груженный, шел за ним в поводу.

На белоснежном речном песке он позволил мулам войти в воду, и они начали шумно пить. Марк почувствовал, как раздувается у него между коленями брюхо животного.

Двойная корзина на спине вьючного мула была не самой тяжкой ношей, какую Марк прихватил с собой из многолюдного мира цивилизации. Он вез с собой груз вины и сожалений, печаль об утраченной любви и досаду — ведь он не выполнил свой долг. Но теперь, под утесами Ворот Чаки, он чувствовал, как бремя становится легче, а плечи набирают силу.

Казалось, из-за долины Бубези к нему тянулось нечто неощутимое — сознание судьбы, движущейся предопределенным курсом; больше того, чувство возвращения домой. «Да, — с неожиданной радостью подумал он, — я возвращаюсь домой».

Марк вдруг заторопился. Он оторвал упрямого Троянца от реки (с его вислых, словно резиновых губ все еще лилась вода) и заставил войти в быстрое зеленое течение; когда мул перестал доставать до дна, Марк соскользнул с его спины и поплыл рядом.

Большие плоские копыта снова коснулись дна, и он опять сел в седло боком и въехал на противоположный берег; брюки липли к ногам, с промокшей рубашки текла вода.

Неожиданно, впервые за неделю и без всякой явной причины, Марк рассмеялся — легким неудержимым смехом, который еще долго окружал его, словно аура.

* * *

Звук был очень слабым, а копыта серого мула Троянца ритмично стучали по мягкой почве, поэтому Марк вообще не был уверен, услышал ли что-то.

Он остановил Троянца и прислушался. Тишина была такой полной, что, казалось, шуршит, как статическое электричество, и когда милей выше по реке меланхолически и мелодично свистнул лесной голубь, казалось, он совсем рядом.

Марк покачал головой и подобрал поводья. Когда копыто снова ударилось о землю, звук повторился, и на этот раз ошибиться было невозможно. Волоски на шее Марка встали дыбом, и он, только что спокойный и расслабленный, настороженно выпрямился в седле. Такой звук он слышал всего однажды и был уверен, что никогда его не забудет.

Близко, очень близко — доносится из густых прибрежных кустов, непролазной чащи дикой локвы и свисающих лиан, типичного укрытия для такого зверя.

Странный нездешний звук, переливчатый и непрерывный, точно жидкость льется на землю из каменного кувшина… только тот, кто слышал его раньше, распознает в нем предостерегающее рычание взрослого леопарда.

Марк отвернул мула в сторону и повел вверх по склону. Достигнув навеса деревьев, он стреножил под их пологом мула и ослабил подпругу.

Потом достал из чехла «манлихер» и быстро проверил магазин: толстые медные патроны с медными же колпачками по-прежнему ярко блестят, скользкие от смазки; Марк захлопнул затвор.

Он нес ружье в левой руке, нес небрежно и легко, потому что не собирался им пользоваться. Напротив, его приятно согревали возбуждение и ожидание. Прошло уже два месяца с тех пор, как он вернулся к Воротам Чаки, все это время он провел в седле и на ногах, но впервые у него появилась возможность увидеть леопарда.

По берегам Бубези леопарды водились во множестве, Марк почти ежедневно видел их следы, а по ночам слышал их кашель. Леопард и куду всегда последними уступают человеку и цивилизации. Природная хитрость и умение скрываться защищают их, когда остальные виды уже истреблены. И теперь у Марка появился шанс увидеть зверя. Тропа в густых прибрежных кустах была короткая, и ему хотелось увидеть хотя бы промельк желтого цвета в глубокой тени, что-нибудь определенное, точное доказательство для дневника; он хотел добавить еще один вид в список подлежащих охране. Марк осторожно обходил кусты, его взгляд перемещался с густой зеленой стены на землю под ногами: нужно увидеть если не самого зверя, то хотя бы его след.

Сразу над крутым речным обрывом он резко остановился и посмотрел вниз, а потом опустился на одно колено.

Это были не следы леопарда — другие, которые он сразу узнал. Никаких отличительных признаков: ни отсутствующего пальца, ни шрама или уродства, но наметанный глаз Марка сразу узнал форму и размер следа, особенности походки этого человека с отставленным большим пальцем, ширину шага и то впечатление осторожности, которое оставляет след с сильно вдавленным отпечатком большого пальца.

— Пунгуше, — негромко сказал Марк.

Шакал снова за работой. След двойной, он углубляется в чащу и выходит из нее. Тот, что ведет внутрь, глубже, расстояние между отпечатками меньше, как будто человек нес какую-то тяжесть; выходящий след мельче, человек шел налегке.

Марк медленно двинулся по следам в сторону чащи. Каждые несколько шагов он надолго останавливался и внимательно разглядывал подлесок или приседал под нависшими ветвями и лианами, чтобы лучше видеть.

Теперь, когда он знал, что найдет, приятное возбуждение сменилось холодным гневом и сознанием опасности.

В густой тени зарослей его внимание привлекло что-то белое. Он несколько мгновений смотрел, прежде чем понял, что это: сорванная когтями терзаемого болью зверя кора, длинные рваные полосы на темном стволе. Гнев проскользнул в живот, как разворачивающая кольца змея.

Он двинулся в сторону и чуть вперед, теперь держа ружье низко, у бедра, наготове; сделал три шага и остановился.

На краю чащи — участок примятой травы, мягкая черная почва взрыта и потревожена, как будто здесь таскали туда и сюда что-то тяжелое; одинокий солнечный луч осветил красное пятнышко, которое могло быть лепестком цветка или каплей крови.

Здесь Марк услышал другой звук, звон металла о металл, звена о звено; в темной глубине зарослей трясли стальную цепь. Теперь Марк знал, где лежит зверь, и пошел в ту сторону, осторожно делая шаг за шагом, сняв ружье с предохранителя и держа его высоко, у груди.

Снова что-то белое, неестественное белое, круглое пятно на фоне темной листвы. Он застыл, глядя на него. Прошли долгие секунды, прежде чем он понял, что это — срезанный ствол, короткий, раздвоенный, толщиной в запястье девушки; срез недавний, смола еще выделяется каплями винного цвета. Марк увидел изгиб ворованной проволоки, которой цепь крепилась к срезанному стволу. Этот ствол служил якорем, он удерживал пойманное животное, не позволяя потянуть очень сильно, порвать свою плоть, но освободиться.