Оно - Стивен Кинг

«У Билла тоже есть такая же», — подумала Бев, и внезапно покраснело, похоже, все ее тело: от волны жара голова закружилась, и чуть ли не схватило живот. В тот момент она чувствовала то же самое, что и Бен Хэнском в последний учебный день, когда смотрел на ее браслет на лодыжке и наблюдал, как он поблескивает на солнце… но только к тем ощущениям не подмешивалось охватившее ее чувство ужаса.

Она вновь оглянулась. Теперь проход между автомобилями, ведущий к спасительной Пустоши, значительно прибавил в длине. Она боялась шевельнуться. Если б они узнали, что она видела их штучки, ей бы от них досталось. И крепко. Они могли сильно ее поколотить.

Рыгало Хаггинс внезапно взревел, заставив ее подпрыгнуть, а Генри закричал:

— Три фута! Ни хрена себе, Рыгало! Три фута! Так, Вик?

Вик согласился, и они все зашлись диким хохотом.

Бев попыталась еще раз выглянуть из-за «студебекера» с обрубленной передней частью.

Патрик Хокстеттер повернулся и приподнял зад так, что чуть ли не коснулся им носа Генри. В руке Генри держал какой-то серебристый, поблескивающий предмет. Через мгновение Бев поняла, что это зажигалка.

— Ты вроде бы сказал, что уже на подходе, — услышала она голос Генри.

— Да, — ответил Патрик. — Я тебе скажу, когда. Готовься!.. Готовься!.. Уже идет! Го… давай!

Генри щелкнул зажигалкой. Одновременно раздался характерный звук пердежа. Ошибиться Бев не могла. Звуки эти регулярно слышались в ее доме, обычно по субботним вечерам, после бобов и сосисок. Ее отец любил поесть тушеные бобы. И в тот момент, как Генри щелкнул зажигалкой, а Патрик перднул, Беверли увидела такое, что у нее отвисла челюсть. Струя ярко-синего пламени вырвалась из зада Патрика. Таким же пламенем горел запальный фитиль в газовой колонке.

Мальчишки вновь загоготали, а Беверли нырнула за автомобиль, подавляя безумный смех. Она смеялась, но не потому, что находила увиденное смешным. В каком-то смысле — да, это было забавно, но в основном смеялась она потому, что испытывала глубокое отвращение к происходящему, помноженное на ужас. Она смеялась, потому что не знала другого способа отреагировать на увиденное. Как-то сказался тот факт, что впервые она вживую посмотрела на мальчишечьи штучки, но, с другой стороны, ее чувства по большей части определялись не этим. В конце концов, она знала, что у мальчишек есть штучки, точно так же, как она знала, что у девчонок есть другие штучки; то есть она получила всего лишь подтверждение. Но в остальном то, что они делали, казалось таким странным, таким нелепым и одновременно настолько примитивным, что она, несмотря на приступ смеха, отчаянно боролась с охватывающим ее отвращением.

«Прекрати, — говорила она себе, как будто в этом был выход, — прекрати, они услышат тебя, поэтому просто прекрати, Бевви!»

Но не получалось. Единственное, что ей удалось, так это смеяться, не вовлекая в процесс голосовые связки, поэтому смех вырывался из нее практически беззвучно, благо руки крепко зажимали рот, но щеки у нее стали красными, а глаза наполнились слезами.

— Срань господня, больно! — взревел Виктор.

— Двенадцать футов! — прокричал Генри. — Клянусь Богом, Вик, двенадцать гребаных футов! Клянусь именем моей матери!

— Мне без разницы, даже если бы были двадцать гребаных футов, ты обжег мне жопу! — негодовал Виктор, и эти слова вызвали еще более громкий гогот; все еще пытаясь молчаливо смеяться под прикрытием автомобиля, Беверли подумала о фильме, который видела по телику. Там играл Джон Холл. Рассказывалось в фильме о племени из джунглей, у которого был какой-то тайный ритуал, и если ты видел этот ритуал, то тебя приносили в жертву богу этого племени, здоровенному каменному идолу. Мысли эти не оборвали ее смешки, наоборот, придали им истеричности. Они все более напоминали безмолвные крики. У нее болел живот. Слезы ручьем катились по лицу.

3

В тот жаркий июльский день Генри, Виктор, Рыгало и Патрик оказались на свалке, поджигая «выхлопные газы» друг друга, благодаря Рине Давенпорт.

Генри знал, что происходит, если плотно подзаправиться тушеными бобами. Результат скорее всего лучше всего описывался детским стишком, который он выучил, сидя на колене своего отца, когда еще носил короткие штанишки: «К бобам в радость музыки сладость. Чем больше ешь, тем дольше поёшь! Чем дольше поёшь, тем лучше живешь! И снова к еде — бобы на столе!»

Рина Давенпорт и отец Генри обхаживали друг друга почти восемь лет. Рина была толстой, сорокалетней и обычно грязной. Генри предполагал, что Рина и его отец иногда трахались, хотя представить себе не мог, как кто-нибудь мог улечься на Рину Давенпорт.

Рина гордилась своими тушеными бобами. Она замачивала их в субботу вечером, а потом тушила на медленном огне все воскресенье. Генри полагал, что бобы ничего — во всяком случае, годились на то, чтобы набивать ими рот и жевать, — но после восьми лет приелось бы что угодно.

Причем малые количества Рину не устраивали: бобов она тушила много. И когда показывалась в воскресенье вечером на своем стареньком зеленом «Де Сото» (под зеркалом заднего вида болталась маленькая резиновая кукла-голыш, которая выглядела, как самая юная жертва суда Линча), то на пассажирском сиденье стояло двенадцатигаллонное ведро из оцинкованного железа, в котором дымились тушеные бобы. Вечером они втроем ели бобы: Рина без устали нахваливала свою стряпню, Буч Бауэрс что-то бурчал, подбирая подливу куском хлеба с отрубями, или просто предлагал ей заткнутся, если по радио шел какой-нибудь спортивный репортаж, Генри молча ел, глядя в окно, думая о своем (именно над воскресной тарелкой бобов ему в голову пришла мысль отравить Мистера Чипса, собаку Майка Хэнлона). На следующий вечер Буч подогревал бобы. По вторникам и средам Генри брал с собой в школу пластиковый контейнер с тушеными бобами. К четвергу или пятнице ни Генри, ни его отец есть бобы больше не могли. В обоих спальнях пахло пердой, несмотря на открытые окна. Буч брал остатки, смешивал с другими объедками и скармливал Бипу и Бопу, двум свиньям Бауэрсов. Рина появлялась с полным ведром дымящихся тушеных бобов только в воскресенье, и цикл повторялся. В этот день Генри прихватил с собой огромное количество оставшихся бобов, и вчетвером они съели их в полдень на школьной игровой площадке, сидя под тенью старого вяза. Съели столько, что едва не лопнули.

Пойти на свалку предложил Патрик, зная, что во второй половине жаркого летнего дня там никого не будет. К тому времени, когда они добрались до свалки, бобы уже исправно выполняли возложенную на них функцию.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});