Совьетика - Ирина Маленко

Он слушал меня внимательно и серьезно.

– Хорошо, я это передам кому надо. И в следующий раз сообщу тебе, что мы по этому поводу думаем. Кроме нас с тобой, об этом деле знает только еще один человек. Мой шеф. И еще есть человек только для контактов – если мы с тобой разминемся по какой-то причине два раза подряд, тогда свяжись с нашим общим другом, он свяжется с этим человеком, а этот человек – со мной. А я потом таким же порядком передам тебе новую дату и время. Мало ли, всякое бывает, один из нас может заболеть или еще что… Если я замечу, что за мной следят, я тоже не приду. И ты, когда идешь на встречу, поглядывай вокруг. Смотри, где висят камеры слежения на улицах, постарайся их избегать. А если мы разминемся только один раз, то приезжай на то же место ровно через неделю, только не в такое же время, а, скажем, на час позже.

– Я скоро домой поеду…

– Вот и хорошо. Встречаться будем где-нибудь раз в месяц, но это зависит от прогресса. Будем каждый раз договариваться о следующей встрече заново. Вопросы у тебя есть?- сказал он так же тихо, назначив мне новую встречу и готовясь к тому, чтобы подняться с лавочки и уйти.

– 

– Есть. Можно мне узнать, как тебя зовут? – робко спросила я, чувствуя как душа уходит в пятки от одного его взгляда.

Он белозубо улыбнулся.

– Call me Oisin , – просто сказал он. Подал мне на прощание руку и ушел.

А я осталась сидеть на лавочке, не в силах подняться с нее и переваривая все услышанное. Я была сильно взволнована. Ведь с этого дня моя жизнь принимала совершенно новый оборот. Я столько времени и так сильно хотела заняться настоящим делом… И вот оно, дело – такое настоящее, о каком я даже и мечтать не смела! Смогу ли я справиться с порученным? Смогу ли оправдать это доверие?

Я должна. Должна его оправдать!

…Ойшин! Какое удивительное имя!

Почему, ну почему я чувствую себя так, словно знаю его всю свою жизнь?…

***

…Я никогда не была раньше в этом Париже – Париже не Елисейских Полей и не Мулен Ружа, a в Париже рабочих предместий, том Париже, чьи улицы хранят память бесстрашных коммунаров, ушедших в бессмертие как пионеры воплощения в жизнь многовековой человеческой мечты о справедливой, достойной жизни для всех людей.

Сюда я приехала с Дермотом, у которого здась были какие-то свои партийные дела. В первый день я присматривалась к улицам – таким французским, но так непохожим на слащаво-лощеный, зазывающий туристов, залепленный рекламой парижский центр. Я вдыхала в себя аромат весенней листвы его бульваров и улыбалась дружелюбным, простым лицам его обитателей – представителей Парижа Трудового. Осыпающаяся с домов краска, покосившиеся ставни на окнах; группы беженцев, пришедших в благотворительную организацию за бесплатным супом, старые улочки парижских еврейских кварталов…

Незаметно ноги сами принесли меня к знакомому с детства по советским нашим школьным учебникам французского языка легендарному кладбищу Пep Лашез, И я зашла в его ворота, сама все ещё удивляясь тому, что это происходит со мной не во сне, а наяву.

Немногочисленные в этот тихий воскресный день посетители искали могилы своих кумиров – певицы Пиаф, актеров Симоны Синьoре и Ива Монтана, писателя Оскара Уайльда, чей памятник-сфинкc усеян отпечатками губной помады от поцелуев его поклонниц и поклонников, и чьими последними словами были, по свидетельству очевидцев, "эти обои ужасны – одному из нас придется уйти!"…

Похоронены здесь и многиe другие известные личности, – такие, как армянский генерал Антраник Озанян, писатели Оноре де Бальзак и Анри Барбюсс, драматург Мольер, актриса Сара Бернар, композиторы Жорж Бизе, Джоакино Россини и Фредерик Шопен, балерина Айседора Дункан, рок-звезда Джим Моррисон, чью могилу какое-то время пришлось охранять от желающих накуриться на ней наркотиков поклонников…

Но не их увидеть пришла сюда я.

Я тоже искала своих кумиров.

Стену Коммунаров, у которой герои Парижской Коммуны были расстреляны в далеком 1871 году. Знакомая с детства по фотографиям стена скромно пряталась в зарослях в углу кладбища, неподалеку от памятников жертвам Маутxаузена, Освенцима и Дахау и памятников героям французского Сопротивления в годы Второй Мировой войны. Среди них, если судить по именам, предобладали две самые ненавистные гитлеровцам категории людей – "евреи и коммунисты", причем зачастую обе категории эти соединялись в одном лице.

Стоял светлый, тихий, теплый и грустный, такой мирный весенний день, – и мне подумалось о том, что почувствовали бы эти герои сегодня, если бы увидели, что творят под прикрытием памяти жертв фашистского геноцида новоявленные фашисты в Израиле. Разве для того они гибли, чтобы от их имени сегодня осуществлялся геноцид арабского народа Палестины?

Я прошла вдоль памятников жертвам фашизма, борцам Интернациональной Бригады в Испании, женщинам-коммунисткам, могилы Мориса Тореза – и оказалась у Стены Коммунаров. Под тенью деревьeв рядом с ней приютились могилы дочери Маркса Лауры и её супруга, коммунара Поля Лафарга.

"Буржуазная мораль представляет собой жалкую пародию на мораль христианскую, она предает анафеме плоть рабочего; она выдвигает в качестве идеала сокращение для производителя его потребностей к минимуму, подавление его радостей и желаний, обрекая его на роль машины, оставив ему только работу без передышки и без пощады", – вспомнились мне его слова.

У стены было тихо, лежали свежие цветы. Не дорогие букеты роз, как у памятников французским воякам-колонизаторам, расправлявшимся с алжирцами, – здесь же, совсем неподалеку от неё, – а простые красные революционные гвоздики. Те самые гвоздики, которые так испохабили, сделав их безо всякого на то морального права своим символом, капиталистические шакaлы – лейбористы Тони Блэра. Такие же гвоздики лежали и на могилах Лауры и Поля – всего по одному цветку.

Я зажмурилась – и словно бы увидела перед собой тот давний расстрел.

Палачи Коммуны не знали, что её дело невозможно уничтожить.

И мне стало невыразимо горько и стыдно, что наши лидеры, – те, кто встал во главе нашей страны, давшей человечеству такую надежду, ставшей таким прорывом в будущее – предпочли позорное предательство и продажу своего народа.Как во времена работорговли африканские вожди, так хорошо описанные в "Таманго" Проспера Меримэ.

На нас были обращены глаза всего мира. Нам доверили передать эстафету Огня Коммуны во мраке беспроглядной капиталистической ночи. А мы…

И ничем эти вину не искупишь, – кроме как солидарностью и совместной борьбой со всеми честными людьми всех народов мира за то, чтобы из тлящихся искорок с позором уроненного нами факела раздуть новый огонь, которому суждено выжечь все то грязное, гадкое, липкое зло, что нас окружает сегодня!

За что отдали свои жизни коммунары? Неужели за то, чтобы их далеких потомков оболванивали с утра до вечера одними и теми же во всех странах, вплоть до декораций и интонации ведущего, идиотскими телеиграми, вроде "Слабейшего звена", в которой участников – и зрителелей вместе с ними! -- учат, как надо расправляться со слабейшими, выкидывая их из своих рядов, как это делает стадо каких-нибудь диких животных? Что в этом "развлекательного"? «Они будут перед нами на карачках ползать, а мы на них – плевать??» И как мы можем считать себя людьми, если мы руководствуемся такими принципами в жизни?

Я потрогала холодный камень и молча постояла, не отрывая от него ладони, с минуту: мне хотелось поговорить с теми, кто отдал свои жизни ради всех нас 130 с лишним лет назад. Мне хотелось передать им свои чувства и молить у них прощения за то, что мы так позорно бросили в грязь их факел…

Меня оторвал от тягостных мыслей Дермот.

– Не надо так,- сказал он. – Жизнь продолжается. Борьба продолжается.

Мы вышли с кладбища и оказались на "блошином рынке", где несколько жизнерадостных украинцев торговали советскими регалиями – бюстами Ленина, военными формами, музейными полотнами с изображением Ленина, Дзержинского, матросов, рабочих, колхозников, которым вручают акт об отдаче земли в их вечное пользование; выдранными с мясом из книг какой-то партшколы картинами времен Великой Отечественной.

– Смотрите, смотрите, эта картина из музея, настоящего советского музея, который был ликвидирован.. Всего 300 евро! У меня и все документы есть!- обратился один из них к нам на ломаном французском

И мне стало бы совсем грустно, если бы не маленький французский мальчик, который вдруг радостно-удивленно воскликнул у меня за спиной, показывая своим родителям пальчиком на прилавок: "Maman, papa, regardez, regardez, Lenin! C’est Lenin! Je l’ai reconnu !"

Революция продолжается.

Глава 17. Хочу в Советский Союз.

“ Каждый день выпадает один кирпич

Из дворца нашей жизни.”

(иранская мудрость)

«Негативная ностальгия – это навязчивые идеи некоторых эмигрантов… о том, насколько все плохо было в их родной стране»