Весь Роберт Хайнлайн в одном томе - Роберт Хайнлайн

class="subtitle">* * *

Времени у нас было в обрез: я обещала отцу, что мы управимся быстро ну, положим еще полчаса или три четверти часа на чудесный, плавный повтор и вернемся где-то в пол-одиннадцатого, в одиннадцать.

— Я уже должна быть дома, когда ты вернешься из Арсенала, отец.

Отец согласился с моими расчетами — включая и необходимость повторить, если нам понравится в первый раз.

— Хорошо, дочка. Если задержишься — позвони, чтобы мы не волновались.

И, Морин…

— Да, отец?

— Насладись от души, дорогая.

— Oh, mon cher papa, tu es aimable! Je t'adore! <Дорогой папа, какой ты милый! Я тебя обожаю! (фр.)> — Обожай лучше сержанта Теда. Может, у него теперь долго не будет случая — так ты уж постарайся. Я люблю тебя, лучшая из девочек.

* * *

Обычно я, когда желаю быть соблазненной, решаю это загодя, создаю или помогаю создать удобный случай и содействую всем авансам номинального соблазнителя. (И наоборот: когда я не желаю быть соблазненной, то просто не допускаю удобного случая.) В ту ночь у меня не было времени на утонченный, подобающий леди ритуал. Был только один шанс и два часа на его осуществление — второго шанса не будет, Теодор уедет за море. Попрощаться с воином следовало сейчас.

Поэтому Морин вела себя не как леди. Как только мы свернули с бульвара Бентона и сумерки скрыли нас от посторонних глаз, я попросила Теодора обнять меня за талию. Когда он сделал это, я взяла его руку и положила на грудь. Большинство мужчин понимает это правильно.

Теодор тоже понял, и у него перехватило дыхание. Я сказала:

— Нам некогда стесняться, дорогой Теодоро. Не бойся ласкать меня.

Его ладонь охватила мою грудь.

— Я люблю тебя, Морин.

— Мы полюбили друг друга с первой встречи, — уточнила я. — Просто не могли об этом сказать. — Я опустила его руку за ворот своего платья, и она обожгла меня.

— Да, — хрипло сказал он, — я не смел сказать.

— Ты бы никогда и не сказал, Теодор. Так что я решила набраться смелости и сказать тебе, что чувствую то же самое. Вот, кажется, и наш поворот.

— Да, кажется, он. Мне нужны обе руки, чтобы вести машину по этой дороге.

— Да, но только пока мы не доберемся до места. А там уже твои руки… и все твое внимание понадобятся мне…

— Да!

Теодор въехал в лощину, развернул автомобиль, выключил фары, заглушил мотор, поставил ручной тормоз и повернулся ко мне. Он обнял меня, и мы поцеловались, слившись друг с другом — наши языки, соприкасаясь и ласкаясь, сказали все без слов. Я испытывала полное блаженство. Я по-прежнему считаю, что по-настоящему глубокий поцелуй более интимен, чем совокупление; женщина не должна так целоваться, если не намерена сразу же после этого поцелуя отдаться мужчине так, как он хочет.

И я без слов сказала это Теодору. Как только наши языки встретились, я подняла юбку и положила его руку себе между ног. Он еще колебался, и я направила его руку повыше.

Колебания кончились — Теодору нужно было толь ко дать понять, что я знаю, чего хочу, и что все его действия будут приветствоваться. Он нежно потрогал меня, потом просунул внутрь палец. Я дала ему войти, а потом стиснула изо всех сил — и поздравила себя с тем, что неустанно упражнялась с тех пор, как родила Этель, — целых два года. Люблю удивлять мужчин силой своего сфинктера. Дети так растянули мой проход, что я, если бы не работала над собой непрерывно, стала бы "широкой, как амбарная дверь, и расхлябанной, как старый башмак", — так говорил отец, по совету которого я и следила за собой с самого начала.

Теперь мы отбросили всякое стеснение и действовали без оглядки. Но я хотела еще кое-что ему сказать, поэтому чуть отвела свои губы и со смешком, щекочущим ему рот, проговорила:

— Ты не удивился, что я без панталон? Я их сняла, когда поднималась наверх… не могла же я прощаться с моим бравым воином в панталонах.

Смелей, любимый мой солдат, — мне ничего не будет, я в положении.

— Что ты сказала?

— Неужели мне опять надо проявлять смелость? Я беременна, Теодор; никаких сомнений, уже семь недель. Так что резинки не надо…

— У меня ее и нет.

— Значит, хорошо, что она не понадобится. Но разве ты не собирался любить меня?

— Нет, не собирался. И в мыслях не было.

— Так вот сейчас ты меня возьмешь. Теперь уж не отвертишься. Я достанусь тебе голенькая, дорогой, без резинки. Хочешь, чтобы я разделась совсем? Я разденусь, если хочешь. Я не боюсь.

Он впился в меня поцелуем.

— Морин, по-моему, ты ничего на свете не боишься.

— Нет, боюсь. Ни за что не пошла бы одна ночью по Двенадцатой улице.

Но бояться секса и любви? Что же в них страшного? И ты не бойся, милый. Я буду любить тебя, как умею. А если чего-то не сумею — научи меня, и я попробую. (Теодор, хватит разговоров — бери меня!) — Сиденье очень узкое.

— Я слышала, молодежь снимает заднее сиденье и устраивается на земле.

Там, сзади, и полость есть.

— Ага.

Мы вышли из машины, и тут произошла история прямо в духе Кейсона Копса.

Вудро.

Мой любимчик, которого я бы в тот момент охотно придушила, спал на заднем сиденье и проснулся, когда я открыла дверцу. То есть это я думала, что он проснулся — может быть, он не спал и все слышал, запоминая незнакомые слова для будущих расспросов — или для шантажа.

Ох уж этот мальчишка! И что из него только вырастет?

Вслух я произнесла полным счастья голосом:

— Вудро, негодник ты этакий! Сержант Теодор, посмотрите-ка, кто спит на заднем сиденье. — Я протянула руку назад, стараясь застегнуть Теодоровы бриджи.

— Сержант Тед обещал взять меня в Электрик-парк!

И мы, уже под присмотром, отправились в Электрик-парк.

Интересно, старалась ли еще какая-нибудь женщина "погубить себя" так же, как я?

* * *

Двадцать часов спустя я лежала в своей постели. По правую руку от меня лежал мой муж капитан Брайан Смит, по левую — мой любовник капитан Лазарус Лонг. Каждый положил руку мне под голову и ласкал меня свободной рукой.

— Брайан, любимый, — говорила я, — когда Лазарус завершил пароль, произнеся: "…но только пока не настали тяжелые времена", я чуть не упала в обморок. А когда он сказал, что происходит от меня — то есть от нас с тобой — то есть от Вудро