Ванька-ротный - Александр Шумилин

— Ты по делу ко мне?

Я стал рассказывать ему свои соображения.

— Если немцы сделают попытку перейти нейтральную зону, то нарвутся на наших ребят. Отойти назад разведчики не сумеют. Они лежат в мелких воронках или просто на голой земле, прикрываясь кустами. Их сразу всех перебьют. Раненые попадут к немцам в плен. Мне не понятно, где у нас проходит передовая? Может пехоту вывести из траншеи, а туда посадить наших ребят?

Майор молча посмотрел на меня. Возможно, он подумал, что я все сказал и пришел только по этому вопросу.

В это время майора потребовали к телефону. Пока он говорил, я вспомнил о Рязанцеве.

Это Федя молчалив и со всем согласен. Придет к майору, начнет говорить. Майор его перебьет и скажет:

— Знаем! Ладно, иди!

Рязанцев помнется и уйдет. А по дороге вспомнит, что про сапоги забыл спросить. Разговор с начальством выбивал у него мысли и пот на лбу. Вздохнет, махнет рукой. Ладно, в другой раз. К майору он потом не идет, посылает старшину. Федю от двух, трех фраз в жар и холод бросало.

Майор положил трубку и вернулся к столу.

— Как понимать все это? Кто обороняется? Стрелковые роты или разведчики? Ночью завяжется перестрелка. Наши пулеметчики дадут огонька в сторону немцев. Ведь они в темноте ударят по разведчикам.

— Что вы об этом думаете? — спросил я майора.

Майор молчал, а я продолжал:

— Может, я говорю не дело?

По-моему в Гражданскую войну выдвигали дозоры. Чапаев погиб, понадеявшись на них.

Какую боевую задачу я должен поставить разведчику? Иди, мол, браток полежи в нейтральной полосе до утра!

Я замолчал и посмотрел на майора. Он покачал головой и улыбнулся.

Командир полка может приказать нам на каком-то участке занять оборону. А охранять комбатов и стрелковые роты, такого приказа никто не может отдать.

Командир взвода разведки докладывает мне, что один из комбатов уже покрикивает на него. Я третий год на фронте, был ротным, успел побывать и на штабной работе, но такого ни разу не видел, пехота в траншее спит, а ее охраняют разведчики.

Когда я в роте был. С меня комбаты три шкуры драли. За клочок земли расстрелом грозились. А здесь что происходит?

Может комбаты бояться, |что солдаты ночью к немцам уйдут. Пусть командиры рот не спят, сами их караулят. Пусть по траншее ночью циркулируют.|

Я прошу этот вопрос решить у командира полка. Или я отвечаю за траншею и получаю от командира полка официальный приказ и участок на оборону, или я завтра снимаю с дозоров разведчиков.

Через месяц от нас потребуют взять языка, а во взводе у нас вместо разведчиков сторожа деревенские с колотушками. |Потом меня мордой по столу будут возить, что контрольного пленного не взяли.|

На днях прихожу в разведку. Смотрю, солдат на поваленной березе сидит. Подобрал под себя ноги, чтобы я не видел и смотрит на меня. Подошва у него телефонным проводом подвязана. А в полковых тылах портными и сапожниками хоть пруд пруди.

— У меня, товарищ майор все. Прошу доложить командиру полка и по этому вопросу.

— Рассказал ты все по делу! Я тебя внимательно слушал.

— В полку с людьми плохо. Оружия и солдат не хватает. Фронт полка растянут. Если ты завтра заберешь своих ребят, то мы оголим оборону.

— Для перестройки нужно время! Сделаем так, — каждую последующую ночь ты будешь посылать в ночные дозоры на двоих солдат меньше. Последнюю пару снимешь, как договорились, через неделю.

— Комбаты за это время перестроят свои боевые порядки. Если ты согласен, я иду к командиру полка и получаю от него на это добро. Завтра по полку пошлем распоряжение и полковую разведку постепенно выведем.

— Видишь, я не только понял тебя, я целиком с тобой согласен!

— Ну что, ты согласен?

— Прошу на счет обуви и обмундирования дать указание зам. по тылу.

Майор ушел с докладом к командиру полка. А я вышел наружу, позвал своего солдата и мы, отправились обратно в овраг.

Прошло две недели. Разведчиков с постов и с ночной охраны сняли. Старшина ребятам организовал баню и переодел их в чистое белье.

Для наблюдения за противником на переднем крае установили стереотрубу. Разведчиков разбили на боевые группы. И теперь каждая группа получила свой участок для ночного поиска и прощупывания немецкой обороны.

Первое с чем я столкнулся и что меня озадачило. Это то, что разведчики не умели читать и работать с картой. Возвращается из ночного поиска солдат, я ему говорю:

— Покажи мне по карте место, где ты находился ночью, и какой объект ты под проволокой наблюдал?

Он не может ничего ответить. Ориентирование на местности, хождение по карте и азимуту для разведчика первое дело.

Пришлось организовать занятия. Премудрости военной науки медленно, но верно усваивались солдатами.

Разведчиков во время войны специально не готовили. В полковую разведку набирали добровольцев из стрелковых рот. Чаще в разведку шли молодые ребята. Свежего человека сразу в дело пускать было нельзя.

Это ни романтика и не игра в казаки-разбойники. Это опасная и изнурительная работа. В разведку набрали добровольцев. От солдат не скрывали, что их ждет тяжелая и опасная жизнь.

Рязанцев лично и каждого проверял на дух, на слух и на зрение. Дух, это неотвратное желание стать разведчиком, невзирая на все трудности этой профессии. Слух! У разведчика должен быть почти музыкальный слух. Он должен различать ни бемоли и диезы, а шорохи ветра, шуршание травы под ногами идущего, приглушенный разговор часовых в окопе.

Рязанцев ставил солдата к себе спиной и отойдя от него метров на десять произносил шепотом разные матерные слова и цифры. Ну и самое главное в проверке было зрение.

Рязанцев выходил с солдатом ночью на местность и тыча пальцем в пространство спрашивал:

— Это что?

— Где што? — переспрашивал солдат.

Я предложил Рязанцеву другой метод. У морячков это называется семафор. Когда один передает другому текст отмашкой руками. Поставишь солдата от себя подальше, и пусть он повторяет твои движения руками.|, как договорились, по порядку поднимает и опускает руки. А испытуемый должен все повторить. Это первый момент. Второе! При утомлении зрения у некоторых солдат проявляются симптомы куриной слепоты. Недостаток витаминов и постоянное мучное питание вызывают эту болезнь, но не у всех. У некоторых солдат она появляется временами. Потом сама собой проходит. Главное для нас не болезнь. Главное отказ идти на задачу. Сам факт отказа психологически действует на других. Вызывает сомнение и подрывает веру.|