Нежнорогий возвращается в лес - Римантас Будрис

Маяк обозревает и поля, и широкие поймы, дальний берег залива. Ведь маяк умеет смотреть во все стороны. Видит маяк, кто приближается к нему из-за моря, кто мчится с полей, лугов. Тут, у маяка, перекрещиваются пути странников.

Проносятся гуси, скворцы и синицы — мимо маяка. Странствуют зяблики, горихвостки — над маяком. Тянутся зарянки — тоже мимо, мимо. К маяку прибьет ветром и паучьи суденышки.

Вот и прибыла паучья флотилия, опустилась на луга, на кусты, на самый маяк. Причалили легкие суденышки. И повисли пауки, грустные и опечаленные: кончилось их путешествие, а птицы продолжают свой полет… Потом задумались пауки, поразмыслили… А что, если бы ветер перенес их через море? Кто знает… Ни один паук из тех, кто отважился пуститься за море, не подал о себе весточки. И тогда паук, тот самый, что распорядился строить кораблики, объявил:

— Вот и все. Прибыли. Всем сойти с кораблей, ткать сети.

Засуетились пауки. Жить-то надо. Мух ловить, мошкару всяческую. Наплели пауки сети и прочно обосновались. А самый большущий развесил свою сеть на верхушке маяка.

Засели пауки в сетях, чернеют посередине и внемлют нашептыванию ветра.

А мимо летят да летят птицы…

Октябрь. День серенький, как мотылек…

Целую ночь бушевало море.

Ночь, наверное, была серая, как и весь вчерашний день. Но во тьме не различить серое, хотя от него мрак делается еще гуще.

Я ухожу в ночь, оставляю в домике свет. Не то рискую не найти свое жилье. Пока нашарю стену хижины, придется долго плутать с растопыренными руками, чтобы не ткнуться носом в березу.

Мне по душе глухой мрак осенней ночи. Невидимые ветки берез мажут по лицу. И трава не видна, только чувствуешь ее. Едва белеет во тьме дюнный песок.

В такую ночь не полетят птицы. Не видно ни звезд, ни Млечного Пути. В такую ночь светятся одни лишь маяки, если их не скроет туман. И во тьме их мигающие очи как бы искрятся золотом.

В такую осеннюю ночь в реденьком, скинувшем листву березничке мерцает окно моей хижины вроде светлячка. И вдруг приходит на ум, что не домик там на колесах, а тихий загадочный костер, у которого греется некто, только что возникший из моря, в нахлобученной старинной голландской шляпе, курит длинную фарфоровую трубку… Или это трепетный, блуждающий огонек, невесть откуда прилетевший и невесть кому светит… То ли древний, позабытый клад неярким пламенем просочился из-под земли…

Мерно задувает ветер осенней ночи. Шумит море. Нет птичьих стай в воздухе. Но прилетает птичья сказка. Я расслышу ее сквозь морской гул. Ее, должно быть, как и летящих птиц, тянет на огонек. Сегодня ночью, как и много ночей до того, она будет витать над домиком. Сказка, у которой легкие крылья и сердце птицы…

Сказка будет парить до самого рассвета.

Утро встает хмурое. Гремит не только море — стонут березы. Ветер усилился. День проступает исподволь, мерно, серо.

Вчера весь день летели зяблики. Долго смотрел на них с берега. Зяблики валили сплошняком. Птичка к птичке, стайка к стайке. Без малейшего просвета струился живой птичий поток. Он то разрастался вширь, сгущался, то истончался, редел. Одни зяблики. Или вместе с юрками.

Необычное чувство охватывает при виде этого напористого струения птиц. Точно наяву видишь, всем своим существом ощущаешь необъятные просторы земли, ширь неоглядную. Ведь каждая птица где-то выросла, где-то спела свою весеннюю песню, заложила гнездо, вывела птенцов. Каждая несет на крыльях ту частицу ветра своей земли, которую забирает всякое живое существо, покидая родину. А сколько их, птиц! Сотни, тысячи тысяч! И ведь не только по этому тракту устремляются птицы на юг. До чего же раздольна, неохватна наша земля!

При таком обилии зябликов и юрков множество их набилось и в мою ловушку. Далеко за полдень затянулась моя работа. Зябликам да юркам — каждому по колечку, по колечку…

Можно спорить, какая пташка красивее — зяблик или юрок. Оба они красавцы, оба храбрецы, оба на стройных ножках. Зяблик, в народе его иногда зовут лесным петушком, видом буренький, в синевато-седой шапочке, белые «зеркальца» на крыльях заметны издалека. Юрок — не наша птица. У нас ни гнезда не вьет, ни потомства не высиживает. Летнее его оперение: голова и плечи черны, как выходное платье. Надхвостье чисто-белого цвета, грудка розовая… Видимо, оттого, что не нашенский, многим юрок кажется интереснее зяблика. Трудно рассудить…

Все это было вчера. И зяблики с юрками, и переполненная ловушка. А нынче в клетке всего несколько заряночек, угодивших еще до рассвета, четверка перепуганных певчих дроздов в радостно крапчатом оперении — вот и вся добыча.

Быстро выпустил всю компанию на волю и опять остаюсь наедине с березами и морским ветром. Похоже, что тучки настроились на дождь. Под крепкий вест, а тем более в дождь, птицы никуда не тронутся.

Ага, попалась! Летела сойка, хоронясь за березами от ветра. Понизу двигалась и зашмыгнула в сеть. Пока усмирил ее, дралась отчаянно. Ишь, негодница, птенцов да яиц погубительница, до крови мне руку в двух местах протюкала. Злее ястреба-перепелятника. Тебе бы, душенька, шею свернуть за птенчиков дроздов и других певчих птиц… Но так и быть, получай кольцо. И убирайся подобру-поздорову. Послужи на благо науки.

И никого больше. Накрапывает. Пока не распогодится, не дождусь новых гостей. А это будет не скоро. Впереди не один серый денек, не одна глухая ночь… Потом опять замельтешат пернатые странники. Еще синицы не появлялись.

Ветер рвет с березы листья, вихрит, прижимает к сетке. Мелкие и покрупнее, ровно-желтые. Вечер сереет, точно утро. Сгущается долгая ночь. Снова наведается ко мне птичья сказка…

Спазма о птичке с отблеском зари

Бродит по свету невесть где рожденная сказка о том, как скромная пичужка, прозванная зарянкой, вернула людям похищенный у них огонь и спасла их от гибели.

Это было давным-давно. То ли в селении, то ли на стоянке жили-поживали люди. Большое было селение. А если стоянка, то огромнейшая была стоянка. В ту пору весь род людской был как одна стоянка. А возможно, обитателям этого места только представлялось, что они — это и есть весь мир.

В те времена бок о бок с людьми проживало множество божеств и духов. Всюду — в лесах и реках, в горах, облаках и под землей. Божества и люди — всяк на свой лад — занимались своими делами. Но с соседом хочешь не хочешь, а встретишься. Бывает, что и поговорить доведется, иногда и до дележа доходит. И лес тароватый, и рыбное озеро, и добытый на охоте лось — все может стать причиной раздора. Жили люди в мире и согласии с божествами и духами, но порой случалось и заспорить. Духи-то, оказывается, встречались привередливые, вздорные и даже — подумать только — злые!