Единственный вдох - Кларк Люси

Недавно она звонила домой и коротко поговорила с матерью. Пока еще ничего ей не рассказала, просто не смогла. Пусть мама думает, что их с Джексоном брак был настоящим и что они любили друг друга – тогда Ева и сама не перестанет в это верить.

– Вчера получила еще одну открытку от твоих друзей, на этот раз от Сары. Так приятно, что все о тебе волнуются.

Ева даже не помнит, кто это. От потрясения все в голове перемешалось, память отказывается выдавать информацию. Мать зачитывает добрые слова с соболезнованиями из открытки. Если бы она только знала.

Толпа сжимается вокруг, становится душно. Душевная мелодия диджериду входит в ее мысли, заставляя подумать: «Джексону понравилась бы такая музыка».

А может, и нет. Ева качает головой. Казалось, она все знает о вкусах Джексона: он любил регги, рок и блюз, но не переваривал электронную музыку; мог съесть банку оливок или анчоусов зараз, но не притрагивался к каперсам; носил только дорогую обувь, но брюки не выбрасывал, пока не протрутся колени. Вот только как теперь понять, где заканчивается правда и начинается ложь?

Ева поворачивается, собираясь отойти от музыкантов, и в этот момент замечает до боли знакомое лицо.

Быть этого не может. Он здесь?..

Ева проталкивается сквозь толпу, чтобы лучше его разглядеть.

Вот! На той стороне улицы!.. Темные и густые, коротко постриженные волосы, знакомая плавная походка… Сердце выскакивает из груди.

– Джексон!

Через такое скопление людей не протиснешься, и Ева теряет его из виду. Встает на цыпочки, вертит шеей во все стороны.

– Пустите! – кричит она, толкаясь.

Он здесь! Надо догнать его, поговорить с ним.

Ева локтями расталкивает группу пирсингованных подростков, и те хмуро смотрят на нее из-под длинных челок. Нельзя отставать! Ева подпрыгивает, опираясь на плечи и руки стоящих вокруг, и снова замечает его – он на другой стороне улицы, идет в северном направлении.

Тяжело дыша, Ева вырывается из толпы и бежит через дорогу, к Джексону…

Раздается оглушительный визг тормозов; водитель такси, остановившийся всего в метре от нее, яростно сигналит. Ева замирает, сердце вырывается из груди. Таксист снова жмет на клаксон, и Джексон оборачивается.

Только это не Джексон – просто мужчина такого же возраста и схожего телосложения. Теперь, когда его хорошо видно, становится ясно, что Ева обозналась.

Неуверенным шагом она возвращается на тротуар, прохожие внимательно ее разглядывают. По губам водителя понятно, что он говорит: «Ненормальная» и качает головой.

Сол быстро забивает последний гвоздь. Дерево старое и немного расщепляется, но гвоздь входит до конца. Темнеет, полетели комары – видимо, на сегодня пора заканчивать.

Он отходит назад, чтобы осмотреть свою работу, и удовлетворенно кивает. Почти все лето ушло; еще пара дней, и будет готово. Можно закончить и в эти выходные, раз ребята все равно не приедут. Жалко, что пришлось отменить, однако настроения веселиться сейчас нет.

Конечно, надо съездить навестить отца, сто лет у него не был… да злость не дает. Не попроси Дирк врать Еве, она, может, никуда бы не уехала. Сол откладывает инструменты, накрывает материалы брезентом, прижимает по краям камнями, чтобы не сдуло.

Взяв из дома пиво, он спускается к бухте. Прямо с Антарктиды надвигается южный ветер, а с ним и прохлада. На воде уже рябь, так что в выходные не поныряешь. Днем он ездил к Броукен-Пойнт, и там тоже были волны.

Сол гуляет вдоль берега, сбивая пену, подрагивающую на границе прилива. Сегодня тут только его следы, и от этого становится грустно. Он делает большой глоток, почти не чувствуя вкус пива, и, как и все предыдущие вечера, идет к хижине Евы – вдруг она вернулась.

Разумеется, ее вещи по-прежнему здесь. Сол садится на диван и допивает пиво. Он все убеждал себя, что Ева вернется за вещами, но вот прошло две недели, а ее нет. На звонки не отвечает. Хотя здесь остались одежда и туалетные принадлежности, понятно, что купить все новое – не проблема.

Сол ставит на столик пустую бутылку и берет книгу по фридайвингу – она лежала открытая. Ева очень заинтересовалась фридайвингом, и они с Солом вели долгие беседы на эту тему. Вспоминаются их совместные вылазки: Ева уверенно набирала воздуха в легкие и изящно погружалась под воду.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Сол и не предполагал, что будет так скучать по ней. Думать о том, что все это значит, вообще нельзя. Ева оживила эту бухту, и теперь без нее здесь пусто.

Вздохнув, он поднимается и уходит. Завтра надо снова зайти.

Когда-то мы с Солом были близки. Мне нравилась роль старшего брата, и я все делал первым, например, показывал Солу, как потрошить кальмара, как снимать поплавок или как затачивать палку.

Больше всего мы любили прыгать с утесов. Это пошло еще из детства, когда мы ныряли с невысоких обрывов и скал Уотлбуна. Мама с папой снимали наши храбрые прыжки на старый пленочный фотоаппарат. Тогда мы ныряли метров с десяти, не больше, так что надо было доказать друг перед другом свою ловкость: решиться на двойной поворот или в свободном падении в последний момент изобразить прыжок ласточкой.

После лесного пожара мы не бывали на Уотлбуне, пришлось искать новые утесы для прыжков. Папа уже за нами не следил: пытался удержать на плаву бизнес и уверял себя самого, что может бросить пить в любой момент. А мы с Солом при первой возможности норовили выбраться из дома.

Наши прыжки становились все рискованнее, обрывы – все выше. Сол всегда был осторожен: предварительно нырял с маской и ластами, чтобы измерить глубину, посмотреть, нет ли на дне камней, и найти, откуда удобнее выбраться на сушу. А мне нравилось стоять и смотреть вниз с обрыва, пытаясь инстинктивно понять, безопасно ли здесь нырять. Наверное, Сол считал меня смелым… Зря. Я решался на безумные прыжки, не исследуя заранее дно, потому что мне было все равно, что ждет внизу и вернусь ли я вообще. Мне просто хотелось прыгнуть.

Глава 19

Атмосфера выходных чувствуется и в баре у берега: посетители громко и оживленно болтают, все энергичные и загорелые.

Впитать бы в себя эти яркие ощущения… Настроение у Евы мрачное, тягостное. Ее будто тяжелым камнем бросили в стремительную реку – поток голосов и музыки несется вперед, но не проникает внутрь.

– Ева, милая, все нормально? – спрашивает Кейли. Они стоят у столика рядом с другими девушками. – Если хочешь, найдем местечко потише. Или можем пойти домой.

В квартире давят стены, зато здесь, в толкотне бара, Ева чувствует себя чужой. Это Кейли предложила развеяться, и Ева старалась поддержать ее затею изо всех сил. В ресторане она без аппетита ела суши, запивая вином, – лишь бы не волновалась Кейли.

– Все хорошо? – повторяет вопрос подруга. – Только честно.

– Я… просто… – Просто что? Замучена? Сломлена? Ничего не чувствует? – Просто принесу нам еще коктейлей.

Перекрикивая музыку, Ева заказывает два «Лонг-Айленда» и, пока ждет, выпивает стопку обжигающей горло самбуки. Затем вытирает губы тыльной стороной ладони, надеясь, что крепкий напиток избавит ее от ощущения утомленности.

Бессонница не отступает. Каждую ночь один и тот же кошмар, в котором Ева идет по коридору к кухне, где видит счастливых Жанетт и Джексона – так явственно, что просыпается в холодном поту и скомканных простынях, выкрикивая его имя.

Вдруг она осознает, что хочет вернуться в Англию, увидеться с матерью. Хочет отмотать время на два года назад и не сесть в том самолете рядом с голубоглазым загорелым незнакомцем, а пройти дальше. Тогда он не стал бы частью ее жизни.

Но еще хочется, чтобы Джексон был здесь, прямо сейчас. Чтобы можно было почувствовать его крепкие объятия. Чтобы внутри по-прежнему рос их ребенок, и Джексон клал руки на ее округлившийся живот. Чтобы он шептал на ухо: «Я тебя люблю», чтобы говорил: «Ты все не так поняла».