До 1,7 секунды и после - Пётр Волкодав

Пять бессонных ночей обороны, он почти не сомкнул глаз, да и раны давали о себе знать. Он ощупал разрубленную, в не одном месте, кривыми татарскими саблями двухслойную кольчугу, изготовленную Алексой-кузнецом, и сдержал стон; не хотелось у стен храма показывать слабость — слабость тела.

Чтобы поганцы не перешли через стены, по его приказу зажгли струги стен града и всё, што осталося деревянного, а хаты отполыхали ужо как шостый дён и превратились в уголья. Продолжал догорать весь малый, обыкновенный из многих градов и сёлений Руси, малый град Козельск… Вторый дён никто в Козельске не убирал мёртвых — некому. Смрад разложения тел людей и животных; непереносимый до рвоты запах горелой плоти; распухшие до неузнаваемости тела защитников, разъедал до боли и слёз, которых давно уж не было, глаза и пустую, неузнаваемую душу. А от удущливо-смрадных запахов не помогала и тряпица вкруг лица.

— Добрынюшка, — услышал он, словно сквозь сон и из последних сил обхватил рукоять меча. С трудом, подняв веки, словно в тумане, узрел отца Игнатия. Преподобный наклонился, приподнял голову воя: — Исчас я, погодь Добрыня. Водицы, вот принесу — священник, не скрывая выступившие слёзы, помог воеводе опереться о стену. Он осторожно снял с воя изрядно помятый в рубках шлем и оторвал от рясы кусочек ткани. — Кровушку остановить нада.

— Зачем, отче — слабо возразил воевода. Отец Игнатий обернул голову Добрыни, говоря: — Исчас, я Добрынюшка, принесу маслица лампадного, ожог у тебя на лике.

— Посидь с мною. Недолго уж — улыбнулся через силу воевода. Игнасий опустился рядом.

— Не кори себя Добрыня. Скока их порезали в близкой сече на стенах, а вылазка твоя на поганцев — слава Козельска. Детушек я отправил с Марфой. Даждь наш Бог Иисус, выживут. Монах Васил завалил вход от поганцев. Тама и смертушка яго застала. — Священник отёр кровь с лица Добрыни и продолжил. — А ты не кайся-то за люд-то наш.

— Зело жаль, не убил я Дармира — Добрыня обнял старика и поцеловал. — Давай прощаться отче.

— Не гри о том и не скорби… Придет и яго смертушка. Бог наш всё зрит, а вы большое дело исделали. Сколько поганцев изрубили. Исколько градов Руси спасли от напасти. — Отец Игнасий вдруг приумолк, прислушиваясь. Вдали, за пожарищами раздавалось ржание коней и отрывистая, злая татарская речь… Войско Батыя вошло в Козельск. Добрыня со стоном горечи поднялся и изготовился к защите, когда раздался знакомый голос кузнеца Алексы: — Никаго нету живых. Одни мы осталися Добрыня. Издеся и дадим последний бой поганцам, Добрыня. Уходь в храм божий отче и ты — Добрыня, а я останусь.

— Ты жив — Добрыня удивлённо обернулся на голос, а Игнасий, вскрикнул.

Рядом с пришлым, держась за руку, стояла и вытирала измазанное слезами и копотью личико, девочка — дочь "пришлого" — Машутка. — Господи Иисусе, ты не отправил свою дочурку в подземный ход! — не сдержался Игнасий. Алекса — старейшина Дельфы мрачно улыбнулся и протянул Игнатию металлический цидиндр, а заместо ответа, попросил: — Схорони моё послание в храме божьем отче Игнатий, — схорони, авось кады и найдут. Я то баю про запас. — Алекса грустно посмотрел на дочь и наклонился. Девочка обняла и дрожа прижалась к отцу: — Тятька, — всхлипнула она — отмсти за нашу мамку. Я боюсь их! Я боюсь, тятька… на этой планете у меня больше никого нет. Мамка верила тебе. И я — верю! — она снова всхлипнула. Добрыня и священник переглянулись, ничего не уразумев. Алекса тихо объяснил: — Я не рассказывал вам. Мы пришлыи с другага мира. Зачем — вам знать не надобно. Бату — хан обещал моей дочери жизнь. Хан предложил мне быть его темником (темен, тумен — 10000 воинов), Я отказался. Мои знания опасны для вас, а заложником хана из-за дочери я быть не могу. От ея жизни зависит многая. Верьте мне. — Игнасий взглянул в спокойные и твёрдые глаза Алексы, сжатые губы и ответил: — Я верю табе богатырь, а землица-то у нас одна и ты — Алекса много исделал для защиты града.

Алекса кивнул, наклонился над дочкой и произнёс странные слова: — Прощай Варварушка и, пусть передают слово-в-слово все твои потомки… Запомни дочь, это слово и повтори — водоворот спасёт… И ты Добрыня прощай — он протянул воеводе колчан с стрелами, а отцу Игнасию подал нож. — А мне-то зачем оружие? — удивился отче. Алекса наклонился и чтобы не слышала дочь, прошептал: — Лучше исделай это сам отец Игнасий. Тартрары будут мучить тебя.

— Я не боюсь Алексушка — ответил священник. — Я служу Мому господу.

— Как знаешь старик.. — Скоро послышалось ржание татарских коней и крики. — Они здесь! — Алекса поцеловал дочь и подтолкнул священника и воеводу к входу: — Схорони железку отец Игнасий, и ты, Добрыня, ступай. Я выведу тебе на выстрел Дармира. Не промахнись.

— Я не промахнусь. Прощай брате — Глаза воеводы засветились огнём. Он порывисто поднялся на ноги.

— Прощай Добрыня. Ступайте, а тебя — Игнасий и дочурку свою, покличу погодя.

— Тятька, тятька! — девочка начала вырываться из рук священника… Старейшина пересилил себя. — Иди с отцом Игнатием дочурка, иди. — Алекса, превозмогая себя, опустился наземь и вложил в рот сухую былинку.

На лобное место городка, коих много в прави русской въехала первая сотня.

Разъярённый хан орды махнул. Голова сотника покатилась по земле, сотня продолжала стоять на коленях, склонив головы. Бату зло плюнул: — Я, дарую вам жизнь, трусы. И, это в последний раз. Мой отец, великий Теммучин за две недели взял неприступные стены Пекина! Велик Киев град — долго держался, но Ио взят мною!… А здесь!.. — он снова зло плюнул, впрыгнул в седло: — Теперь я вас поведу, трусы. Дармир!

— Я пойду рядом с тобой Бату! — вскричал князь. Бату жестом подозвал тысячного. — Две мои лучшие сотни, за мной. Я сожгу дотла этот козий злой град!

— Прости меня, великий хан, но там нечего жечь — заметил мрачный Амуха с закопчённым дымом лицом. Батый люто сверкнул глазами и пришпорил кобылицу к вратам.

— Убрать это! — он махнул в сторону горы мёртвых тел, запрудивший вход в Козельск. Только сейчас он понял, что погорячился, срубив головы сотнику и двум десятникам. Гора тел коней и воев дружины Дармира, воинов Бату, превосходила рост коня в холке. Один из раненных его батыров ещё шевелился и стонал, выплёвывая кровь.

. — Кто это сделал, кто? — Хан наклонился и спросил. У татарина на губах выступила кровавая пена. Он тяжело захрипел, но ответить не смог, хотя хан и сам догадался. Воин приподнялся из последних сил и с трудом ответил. У, стоящего рядом с великим ханом, Дармира по спине пошёл мороз: — Их было двое мой хан — прошептал в предсмертных судорогах татарин. — Тот батыр и Добрыня.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});