Интервью с вампиром - Энн Райс

– Лестат не ошибся: я был еще голоден. Потрясенный увиденным, я безропотно позволил вывести себя из гостиницы через черный ход. Ступив на узенькую улочку, мы тут же оказались в гуще толпы. Люди шли из танцевального зала на Конде-стрит, в соседних гостиницах проходили званые вечера, и на каждом шагу встречались семьи плантаторов в полном составе. В этой невообразимой толчее мы с трудом протискивались вперед. Мне казалось, что я схожу с ума; впервые с тех пор, как я оставил смертную жизнь, у меня на сердце лежала такая страшная тяжесть. Потому что Лестат сказал правду. Я знал, что только в миг убийства моя душа обретает мир и покой, что кровь животных вместо человеческой только усугубляет жажду, что именно эта жажда толкает меня к людям и я смотрю на их жизнь словно сквозь стекло. Я так и не стал вампиром. Из глубины своей боли я задавал себе детские, нелепые вопросы: а вдруг еще можно вернуться назад? можно стать человеком? Теплая кровь девушки струилась по моим венам и наполняла меня силой, но я все равно терзался сомнениями. Лица проходивших людей напоминали огоньки свечей в темном, безбрежном море ночи, и мне казалось, что я тону в нем, мучимый тоской и жаждой. Я кружил по улицам, смотрел на звезды и повторял про себя: «Это правда: только убийство дает мне облегчение. Но эта правда невыносима».

И вдруг я очнулся. Улица, на которой мы очутились, была тиха и пустынна. Она пролегала рядом с крепостной стеной, вдали от старого города. Здесь не было фонарей. Лишь кое-где в окнах горел свет, слышались отдаленные голоса и смех. На самой же улице не было ни души. Легкий и влажный ветер с реки вливался в горячий ночной воздух. Лестат стоял рядом, неподвижный, точно каменное изваяние. За длинными рядами низких остроконечных крыш вздымались тени могучих дубов, и их кроны, покачиваясь, рождали мириады звуков, заполнявших все пространство от мостовой до низко висящих звезд. Боль на мгновение оставила меня. Я закрыл глаза и слушал легкое пение ветерка и тихий плеск воды. Мне удалось забыться… ненадолго. Я знал, что это скоро кончится, что покой, словно птица, выскользнет из рук и улетит прочь, а я в отчаянии брошусь следом, тщетно пытаясь обрести его вновь, более одинокий, чем любое из существ, сотворенных Богом. В тот же миг я услышал голос, тяжелым рокотом ворвавшийся в волшебную паутину звуков ночи: «Делай то, что велит твоя природа. Призрак, за которым ты гонишься, всего лишь тень настоящего. Отбрось сомнения и следуй своим путем». Все исчезло. Я стоял потрясенный. Подобно девушке из гостиницы, я готов был согласиться на все, что угодно. Лестат кивнул мне, и я машинально повторил его движение.

«Твои мучения ужасны, – сказал он. – Ты так сильно чувствуешь боль, потому что ты – вампир. Ты же не хочешь, чтобы так продолжалось дальше?»

«Да», – ответил я. Он сжал мою руку.

«Тогда не отворачивайся от того, что тебе суждено. Пойдем».

Он быстро повел меня по улице, оборачиваясь и с улыбкой протягивая руку каждый раз, когда я отставал. Я снова был зачарован его близостью, как в ту ночь, когда он вошел в мою жизнь и убедил стать вампиром.

«Зло – абстрактное понятие, – шептал он. – Мы бессмертны, и перед нами открыты двери обильных пиров и празднеств, радость которых недоступна человеческому разуму и рождает у смертных скорбь и тоску. Бог берет без разбору богатых и бедных. Так станем поступать и мы, потому что нет на свете существ, стоящих ближе к нему, чем мы – демоны, не заключенные в смердящих кругах ада, но вольные гулять по его царству где вздумается. Ты знаешь, чего я хочу сегодня ночью? Ребенка. Во мне проснулось материнское чувство… Я хочу ребенка!»

Мне следовало догадаться, что он имеет в виду, но он словно заколдовал меня. Он играл со мной, как с человеком, вел за собой и повторял:

«Твоя боль скоро пройдет!»

Мы завернули за угол и вышли на улицу, освещенную яркими окнами. Здесь сдавались комнаты для приезжих и матросов. Вслед за Лестатом я вошел в узкую дверь и очутился в пустом каменном коридоре. Там было так тихо, что собственное дыхание напомнило мне шум ветра. Лестат прокрался вперед, и его тень появилась в пятне света, упавшем из открытой двери, рядом с другой тенью, тенью человека. Я увидел головы, склонившиеся друг к другу, и услышал шепот, похожий на шуршание сухих листьев, такой тихий, что нельзя было разобрать ни слова.

«В чем дело?» – спросил я, когда он вернулся, и подошел к нему поближе. Я боялся, что вспыхнувшее во мне возбуждение может угаснуть. Я увидел снова страшную ночную пустыню одиночества и вины.

«Она там! – сказал он. – Та, которую ты ранил. Твоя дочь».

«Я не понимаю, о чем ты говоришь!»

«Ты спас ее, – прошептал он. – И я это знал. Ты оставил окно открытым. Прохожие услышали детский плач, нашли ее и принесли сюда».

«Девочка! Она здесь!» – я чуть не задохнулся. Но он уже вел меня за собой, в длинную палату, заставленную деревянными кроватями. На них под тонкими белыми одеялами лежали дети. В дальнем конце, склонившись над маленьким столиком перед единственной свечой, сидела больничная няня. Мы медленно пошли по проходу между рядами коек.

«Голодные дети, сироты, – говорил Лестат. – Дети чумы и лихорадки».

И вдруг он остановился. На кровати перед нами я увидел ту девочку. К нам подошел мужчина в белом халате. Он что-то прошептал Лестату, тот ответил так же тихо, чтобы не разбудить малышей. В соседней комнате кто-то заплакал, няня встала и поспешила туда.

Доктор склонился над девочкой, завернул ее в одеяло и взял на руки. Лестат вынул из кармана деньги и положил их на постель. Врач говорил, как он рад, что мы пришли за ней, потому что все дети в его больнице – сироты. Они приплыли в город на кораблях. И некоторые, совсем маленькие, даже не могли узнать тело матери среди мертвых тел. Он не сомневался, что Лестат – отец ребенка.

Мгновения спустя мы уже были на улице, и Лестат с девочкой на руках поспешил назад к гостинице. Я бежал за ним. Белый сверток у его груди светился на фоне черного плаща, и даже моим глазам – глазам вампира – временами казалось, будто одеяло летит по ночному городу само по себе, словно лист, уносимый ветром. Мне удалось догнать его только возле фонарей на площади. Девочка покоилась на его плече. Ее бледное личико не утратило детскую припухлость, несмотря на потерю крови и близость смерти. Она приоткрыла глаза, или, точнее, веки сами собой слегка приоткрылись, и под длинными изогнутыми ресницами я увидел две белые узкие полоски.

«Что ты задумал? Куда ты ее несешь?» – спрашивал я, хотя точно знал, что он несет ее в наш номер, только не понимал зачем.

Все было по-прежнему. Тела девушек лежали там же, где мы их оставили: одно на кресле, другое – в гробу, словно приготовленное для похорон. Лестат даже не взглянул на них. Я смотрел на него. Свечи уже догорели, и темноту гостиной нарушал только свет уличных фонарей и луны. Лестат уложил девочку на кровать и уселся рядом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});