Иные (СИ) - Точильникова Наталья Львовна

— Звони, если хочешь! Только меня здесь не будет! Зачем ты вообще за мной увязался?

— Разве я мог тебя бросить?

— Я не ребенок! Звони, звони! Он же тебе отец. Он тебе ничего не сделает. Все удовольствия — мне: от карцера до остановки сердца.

— Кис, это не так! Он никогда не называл меня сыном. Для Высших — это неважно. И я отношусь к нему только, как к господину. Мы перед ним равны.

Катя села на кровать и расплакалась. Никки пододвинулся к ней и обнял за плечи.

— Успокойся, Кис, никуда я не буду звонить.

Утром, ровно в девять часов, они стояли в маленьком кабинете перед высоким черноволосым Высшим, очень строгим и подтянутым.

— Я беру вас санитарами. Пока. Вообще, у нас есть исследовательская лаборатория. Потом, думаю, переведу вас туда. Правда, ваш товаби дал только временное разрешение. То есть по его требованию я должен буду вас вернуть. Но, конечно, он предупредит заранее. Кстати, на это время я становлюсь вашим товаби, и у меня вы будете проходить сканирование. Когда у вас было последнее?

Ник нервно сжал губы, Катя опустила глаза.

— Больше месяца?

Ник обреченно кивнул.

— Тогда нужно срочно делать следующее, а у вас стоит защита. Поэтому сейчас, немедленно, вы едете к вашему товаби и снимаете блокировку. Сканирование ему делать не нужно. Я все равно буду смотреть.

— Это обязательно? — дерзко спросила Катя.

— Просто очень далеко… — попытался сгладить Ник.

— Есть другая возможность. Я приглашаю сюда еще одного Высшего, и мы вместе пробиваем защиту. Но это очень мучительно и далеко не полезно для вашего здоровья. Я не хотел бы начинать с этого наши отношения. Да, еще. У вас в карточках стоит совершенно непозволительная свобода передвижения. Когда вы перейдете ко мне, такого больше не будет. Только по городу. Все. Можете идти.

— Первый раз сталкиваюсь с тем, что с Иным общаться легче, чем с Высшим, — заметил Ник, когда они вышли на улицу.

— Ну, что, за рюкзаком?

— Очевидно. Только вот, куда потом? Тебе не кажется, что Христиан — значительно лучше?

— Все они одним миром мазаны.

Ник вздохнул.

— Кстати, Кэт, мы ночь не оплатили.

— Ну и фиг с ней! Улизнем, пока хозяйки нет.

— Ну, вот оно, начинается!

— Да не стремайся ты, пай-мальчик!

Улизнуть из города удалось без происшествий.

— Успокойся, Ник, — сказала Катя, когда они стояли на обочине, пытаясь поймать очередную машину. — Мы продадим мои серьги. С голода не умрем.

— О, Боже! Это же господина!

— Мы тоже «господина», — рассмеялась Кэт. — Уж, если мы украли у него себя, такая мелочь, как сережки, ненамного увеличит нашу вину.

Серьги решили продавать в очередном маленьком городке. Подпольная торговля здесь имелась, хотя и не очень бурная.

— Пойду я, — сказал Ник. — Так безопаснее.

Катя отдала ему сережки.

Нику завязал глаза вонючий беспризорный мальчишка и повел неведомыми переулками в какие-то трущобы. По крайней мере, Ник считал, что это обязательно должны быть трущобы. Повязку сняли в неприятного вида сарае. Рядом стояли трое мужчин.

— Кто твой господин? — спросил грузный мужик похожий на крестьянина или кузнеца.

— Какое это имеет значение? Вы же не полиция Иных.

— Мы-то не полиция, а вот ты — сервент.

— Как вы догадались?

— А ты нашивку забыл с куртки спороть, когда бежал!

Мужик расхохотался.

— Что хозяин попался суровый? А, деваби? А то ленту снял, а нашивку забыл.

— Я пришел сюда не затем, чтобы обсуждать моего господина.

— Да, да! Ты доставай сережки-то.

Ник достал Катины серьги, завернутые в платок. Мужик грубо вырвал их у него из рук и развернул.

— А деньги?

— Будут и деньги, деваби!

Мужик резко развернулся, и Ник почувствовал удар. Очень сильный. Под дых. Он упал. Кто-то ударил его ногой. Еще и еще. Пока он не потерял сознание.

Он очнулся на ночной мостовой под летним дождем и попытался встать. Над ним закружились бледные размытые фонари. Он ухватился за столб. Все тело болело. К горлу подкатывала тошнота, и рядом не было товаби, который бы снял боль и восстановил функции внутренних органов. Чудом Ник добрался до того места, где они договорились встретиться с Кэт. Она его ждала. Бросилась к нему, заплакала, и он снова потерял сознание.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Потом была серая каморка. Наверное, чердак. Ник лежал на полу, на рваном тюфяке, и Катя приносила ему еду.

— Откуда это? — спросил он, когда ему стало лучше.

— Неважно. Ты ешь.

— Катя, что ты делаешь? Откуда у тебя деньги?

— Не кричи на меня! Это не то, что ты подумал. Я ворую. Режу сумки.

— О, Боже!

— Не кричи! Я, в отличие от тебя смогла тогда продать свои часы, и меня не ограбили!

— Тогда ты была сервентом Христиана Поплавского. Я думаю, тебя просто побоялись тронуть. Теперь мы никто.

— Ты думаешь, это важно?

— Они очень интересовались моим господином и догадались, что я скрываюсь. Только тогда начали бить. Мы обрели свободу и потеряли защиту.

— Надо было вернуться, да?

Ник горько усмехнулся.

— После карманных краж? Я не уверен, что теперь Христиан оставит тебя в живых при всем его либерализме. А твоей смерти я не переживу.

Так продолжалось до начала осени, когда Ник окончательно поправился и стал выходить на улицу. Они жили в квартале полуразрушенных брошенных домов, служивших приютом для таких же отверженных, как они. Квартал давно собирались реконструировать, но не хватало средств.

Ник пытался найти работу, на которую не требуется разрешение. Воровать он не мог. Патологически. Только разводил руками. Иногда удавалось кому-нибудь что-нибудь починить. Техника была столь же старой и заезженной, как все здесь. И даже такой техники в трущобах было мало. А никто из приличных людей (даже homo naturalis) никогда не вызовет мастера из этого квартала. И Ник брался за любую работу. Хоть ассенизатором.

— Ты только бросай это дело, Кэт. Я заработаю. Нам хватит. Перебьемся как-нибудь.

Но Катя только отрицательно качала головой.

Так прошел сентябрь.

В начале октября в дверь постучали.

— Откройте, полиция!

— Здесь можно уйти по крышам, — прошептала Катя и схватила Ника за руку. — В окно!

Мокрые крыши отчаянно скользили под ногами. Старинные, с двумя скатами, крытые ржавым железом. В узком, как расщелина, переулке они спустились вниз по пожарной лестнице и бросились из города. Как можно дальше! Быстрее! На окраину, к лесу!

Только в лесу они позволили себе перевести дух. Потом медленно шли, взявшись за руки, шурша опавшими листьями, все дальше в глубину. Дождь кончился. В сумерках они развели костер и сели у огня.

— Как ты думаешь, мы сможем жить в лесу, как Костя Поплавский? — спросила она.

— Вряд ли, Кис, у нас нет его силы. Мы слишком привыкли к устроенной жизни и власти товаби. Товаби накормит, оденет, отведет за ручку в школу, потом в колледж, потом возьмет на работу, к себе же. Заболел? — Товаби вылечит. Случилось что-то? — Товаби защитит. Надо что-нибудь — попроси у товаби. От дома до носового платка. У тебя нет ничего своего. Даже своей воли. Наверное, все это придумали специально для того, чтобы мы остались вечными подростками, наполовину детьми. Так им безопаснее. Косте Поплавскому было легче. В его времена эта система еще не была настолько разработана. Но и его убили. У нас выбор между смертью от руки товаби и казнью после лесных скитаний. В первом случае есть шанс. Возможно, Христиан тебя помилует, чтобы окончательно не потерять меня. Шанс есть и во втором случае. Леса велики. И одному Богу известно, когда нас найдут. Думаю, шансы почти равны. Осталось только выбрать.

Двое сидели у костра и смотрели в огонь. Рядом в лес уходила осенняя тропа цвета запотевшего золота, и с деревьев медленно падали листья.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Уже под утро лес прорезали лучи фонарей. Одновременно. С нескольких сторон. Ник вскочил на ноги.

— Не с места! Вы арестованы.