Полдень, XXI век, 2013 № 01 - Анна Агнич

Пришелец говорит, у них есть пара часов, и они вместе продумывают новую версию модели. Сёма никогда не работал с равными себе по скорости и гибкости мышления. Если что-то говорит в пользу неподдельности Сёмы-нижнего, то это редкие, отличного качества мозги. Поди такие подделай, тут никакой имитатор не справится. Работать с ним — наслаждение. Они обедают чаем с бутербродами, жена навезла колбасы и сыра. Смеются, им легко вдвоём.

Сёма-нижний исчезает на половине фразы. Вот он сидит на подоконнике, держит чашку, вот сквозь его свитер просвечивает низкое солнце, вот прорисовывается колодец с журавлём и соседняя бабы-Фенина изба. Пришелец полупрозрачен, лицо у него удивлённое. Потом он исчезает совсем. Чашка падает на пол, раскалывается на равные половинки и лежит, как чертёж сечения — одна половинка с ручкой, другая без.

Сёму охватывает знакомая тоска, та, что приходит, когда кто-то исчезает. Тем более вот так — навсегда. Он вертит в руках исцарапанную коробку с рычажком. Ещё немного подождать, пока машина выдаст результат, убедиться, что в нижнем мире всё путём. Потом нажать и проверить, ведёт ли эта штука на самом деле в верхний мир. Или она никуда не ведёт и всё это глупости. Сказки.

15. Рычажок

Сёма сидит на подоконнике, держит коробку, ждёт. Интересно, зачем нужны три другие положения рычажка? Двинуть, что ли? Нет, пожалуй, нет. Сёма ждёт, постукивает пальцами по колену, смотрит в окно.

По синей тропинке в снегу идет баба Феня, несёт на коромысле пустые цинковые ведра. Широкая синяя тень скользит по искристому снегу. Вёдра качаются, скрипят, сквозь двойную раму заклеенного окна слышно тоскливое «скри-и-ип, скрип, скри-и-ип, скрип».

Сёма задерживает дыхание и — двигает рычажок. Зачем он так сделал, почему не дождался отчёта из нижнего мира, он не знает сам. Может, виновато тоскливое «скри-и-ип, скрип»?

Ничего не меняется, баба Феня идёт к колодцу, вёдра скрипят на коромысле. Впрочем нет, теперь они блестят на солнце, а широкая синяя тень скользит по другую сторону тропинки.

Ага, значит вот оно как, здесь сейчас утро. В верхнем мире всё так же: шторы в клеточку — их повесила Таня, чтобы у Сёмы был уют. Этажерка, книги по геологии, стол с компьютером, топчан. На топчане кто-то спит — из-под одеяла торчит борода. Сёма садится в кресло, прижимает к экрану палец — компьютер узнает отпечаток. Тихо, чтобы прежде времени не разбудить хозяина, Сёма выходит в сеть.

Дата та же, сегодняшнее утро. В Интернете те же новости: супервулкан, конец света, выборы и демонстрации. Такое же страшное цунами в Северо-Курильске, разрушившее город. А что модель? Вот она, голубушка, родная Восьмёрочка, вот её прогнозы. Сёма ищет отличия, их нет.

В компьютере семейные фотографии. Нет-нет, он не лезет в чужую жизнь — это его жизнь: молодые мама с отцом, жена, дети. И всё же он видит их немного иначе, со стороны. Видно, это не совсем его жизнь.

Он всматривается в лицо сына — светло-серые глаза смотрят так же. Мальчик растёт, меняется, уходит — и это правильно, но всё равно грустно, каждый час прощаешься с ним прежним.

16. e2—e4

На топчане шевелится Сёма-верхний. Поднимает голову, смотрит расфокусированными сонными глазами. Ай молодец, с уважением думает Сёма, не вскакивает при виде меня, не орёт!

— e2—e4, — говорит Сёма и спохватывается, верхний же ещё не знает особенного в их ситуации смысла этих слов.

Что творится у него в голове? Ага, соображает, где мог меня видеть. Когда я проснулся, Сёма-нижний показал мне шрам, надо и мне показать. Ух, какие глаза квадратные. О чём он сейчас думает, о своих трёх гипотезах? Нет, это потом. А, помню-помню, сейчас он злится на меня, заносчивого хама. И думает, не загримирован ли я. Сёма говорит, с трудом удерживая смех:

— Нет, не загримированный, клянусь бородой. Сейчас я это… всё тебе объясню.

Он играет знакомую партию, удивляясь, насколько иначе она выглядит с другой стороны доски. И уж вовсе кажется нереальным, что сейчас он спасает свой мир от катастрофы, огромность ситуации не помещается в голове. Сейчас это просто игра, её надо как можно лучше сыграть, вот и всё. А может быть, дело в том, что Сёма уверен в успехе — было бы смешно не договориться с самим собой.

Они проводят вместе почти весь короткий зимний день, им хорошо вдвоём, одно только печалит: мысль, что скоро исчезать. Сёма-верхний, похоже, об этом не думает — слишком много свалилось на него сегодня.

Сёма сидит на подоконнике, держит чашку и замечает, что монитор на столе и шторы на двери становятся прозрачными. Сёма-верхний тает на глазах, лицо у него удивлённое. Значит, я возвращаюсь домой, думает Сёма, мой мир втягивает меня обратно. Ну-ка, ну-ка, чего мы тут понаменяли?

За окном неровным частоколом торчат новостройки — те же, что и прежде. Это уже хорошо. Колодец с журавлём тоже на месте. Бабы Фени не видно, не протоптана тропинка к её избе, окна заколочены.

В комнате всё иначе: нет клетчатых штор, на этажерке ни одной книги по геологии, все по теории игр. На двух корешках Сёмино имя крупными буквами. Он включает компьютер — пароля нет, заходи, кто хочешь. Руки дрожат. Ещё бы, страшно. А кому бы не было страшно?

Сёма сразу видит, с одного взгляда, на первых полосах газет нет ничего о супервулкане. Он читает дальше — нигде ни слова.

А как то цунами в Северо-Курильске? Ага, вот — порт залило, но город цел, почти нет жертв. Сёма сидит, уставясь в точку, — пытается осмыслить, что произошло. Получилось. Неужели получилось? Это что же, можно теперь предотвращать другие беды: войны, эпидемии и неизвестные ещё напасти? Строить модели, спасать людей нижнего мира и надеяться, что в верхнем мире найдётся кто-нибудь, кто позаботится о нас? Или кто-то уже заботится, просто мы об этом не знаем?

17. 0–0—0

Он выходит в университетскую сеть. Модели нет — ни Восьмёрочки, ни какой другой. Проверяет почту, видит письма от незнакомых людей. Что это? Сердце пропускает один удар и начинает колотиться, как сумасшедшее, — в почте письмо от Андрея Андреича. «Поздравляю с премией, ещё не нобелевка, но куда она денется! Привет Марине».

Комната едет в сторону, Сёма успевает схватиться за этажерку — ничего себе закружилась голова.

— Да, конечно, — бормочет он, — Тихоокеанское Вулканическое Кольцо… то же кольцо… Центрально-Американский жёлоб… раз мы здесь поменяли, так оно и там… семь лет назад…

Он уже всё понимает, но ещё не верит себе. Вскакивает так, что опрокидывается кресло, распахивает дверь в Юрчикину комнату — пусто. Ни игрушек, ни детской мебели. Пыль, нежилой запах и старая кровать, на которой умирала мама.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});