Слепящая пустота - Андрей Чернецов

— В прошлой жизни история была моим маленьким хобби, — признался Харон.

— А кто вы по образованию, если не секрет?

— У меня два образования, гуманитарное и техническое. Я окончил Харьковский авиационный институт и заочно — исторический факультет Каразинского университета.

— Лучшие вузы города, — кивнул Бригаденфюрер, — были… м-да. Ну и как же вы дошли до такой жизни?

— Простите, не понял?

— Мутант-апологет, покинувший насиженный форт… — сняв очки, Дэреш задумчиво поглаживал переносицу. — Скажите, вас за что-то изгнали?

— Нет.

— Тогда в чем же дело?

— Важные дела в городе.

— Такие важные, что вы решили рискнуть благополучием вверенного вам поселения?

— Именно.

— И можно поинтересоваться, откуда вы пришли… Хотя не утруждайте себя ответом, и так ясно, что из тринадцатого форта. Значит, бравые вояки на время вашего отсутствия остались без прикрытия. Любопытно-любопытно… Вам очень не повезло, дружище. Если бы не докучающие нам в метро мутанты, мы бы спокойно пропустили вас к станции Советской Армии.

— У вас еще есть время это осуществить, — улыбнулся Харон.

— Нет-нет, — бригаденфюрер шутливо погрозил пальцем. — Отныне вы всецело и только наш. Как говорится, что с воза упало, то пропало.

— Желаете войны с «Лимбом»?

— Какой-такой войны? Вы ушли в свободное плаванье без сопровождения, один. Наверняка никто точно не знает, где вы находитесь. Если нас спросят, мы сообщим, что беспрепятственно пропустили вас, и даже предоставим в качестве неоспоримого доказательства соответствующие записи. А там среди руин… ищи ветра в поле…

«М-да, весьма хитрые ребята, смекалистые», — грустно подумал апологет.

— Вижу, у вас довольно занятный балахон, — Дэреш указал на латинскую надпись на груди.

— Много лет назад в этой одежде я спустился в метро, когда на город посыпались бомбы.

— Значит, вы горячий поклонник группы «Nokturnal Mortum»?

— Более того, я даже был знаком с их клавишником Алексеем Горбовым, больше известным под сценическим псевдонимом Сатуриус.

— О, даже так! — бригаденфюрер явно заинтересовался темой разговора. — И каким он был человеком?

— Приветливый, интеллигентный парень… а почему вы, собственно, спрашиваете?

— Потому что в той жизни я был фанатом «Nokturnal Mortum». Эти музыканты настоящие патриоты Украины. Я все надеялся, что кто-то из них смог спастись после Катастрофы. Но, увы. Я встретил только вас, человека, лично знавшего одного из них.

Харон внимательно изучал собеседника, пытаясь понять, в какую игру тот с ним играет.

Мечтательно прикрыв глаза, Дэреш тихо продекламировал по памяти слова из песни «Nokturnal Mortum» «Украина»:

— Я беру в долонi землю, що э чиста, як душа. Я кохаю тебе, ненько, вiчна матiнко моя…[2] М-да… Кстати, мои люди обнаружили у вас очень любопытные вещи…

Бригаденфюрер резко выдвинул один из ящиков стола, аккуратно выкладывая на полированную крышку CD-плеер и кляссер с компакт-дисками.

— А мой пистолет у вас в столе, случайно, не завалялся? — шутливо поинтересовался апологет.

— Вполне возможно, что и завалялся! — усмехнулся Дэреш, добавляя к плееру с дисками блестящую «гюрзу». — Забирайте!

Харон недоверчиво смотрел на фашиста.

— Думаете, это какая-то провокация? Зря. Я совершенно искренен. Вижу по вашим глазам, вы не способны выстрелить в человека. Впрочем, там все равно нет патронов.

Апологет протянул руку. Взял пистолет. С щелчком выдвинул пустую обойму. Затем, пожав плечами, сунул оружие за пояс.

— Видите, насколько я вам доверяю, — развел руками бригаденфюрер. — С вашей стороны рассчитываю на то же самое.

Расстегнув молнию, фашист с интересом принялся листать пластиковый кляссер.

— М-да, весьма впечатляющая подборка. Как жаль, что в вашей коллекции нет «Nokturnal Mortum». Помните их альбом две тысячи девятого года?

— «Голос стали»! Настоящий шедевр.

— Да, шедевр! А какие там тексты про Украину. Просто сердце сжималось, когда их читал. М-да… все ушло…

Вот уж кого Харон не ожидал встретить среди развалин Харькова, так это разбирающегося в тяжелой музыке неофашиста.

— Давайте поступим так… — Дэреш отложил коллекцию дисков и плеер в сторону. — Мне очень не хочется расставаться с конфискованным у вас сокровищем, но, с другой стороны, отныне вы наш апологет… Вы вот, говорили, знаете историю. Сыграем в маленькую игру?

— Почему бы и нет, — согласился апологет, терять которому было отныне нечего. Фашисты теперь отпустят его из тридцатого форта разве что ногами вперед.

— Назовите дату и место рождения человека, изображенного на портрете за моей спиной?

— Двадцатое апреля тысяча восемьсот восемьдесят девятого года, австрийский городок Браунау-на-Инне.

— Плеер и диски снова ваши. Можете забирать!

Харон встал с кресла, бережно сунув за пазуху плеер, а вслед за ним и кляссер с дисками.

— Существовала такая интересная наука — френология, — проговорил он, пристально глядя на портрет вождя немецкой нации. — Ее родоначальник, доктор Ламброзо, пытался определять преступные наклонности человека по строению черепа. У Вашего любимого фюрера в этом смысле весьма любопытное лицо. Лоб между бровями и линией волос низкий, но необыкновенно широкий, что говорит об уме и бесстрашии. Грубые брови указывают на презрение к закону. Маленькие площадки между бровями и глазами твердые и приподнятые, а это означает железную волю. Кожа на лице натянута туго — признак безжалостного характера. Под глазами впалость, благодаря которой видна линия, проходящая вниз по щеке, — черта сатанинского характера.

— Вы закончили? — бригаденфюрер с легкой усмешкой смотрел на Харона, только что нагло препарировавшего характер немецкого фюрера. — Охрана, отведите нашего нового друга в выделенное ему помещение.

* * *

«Выделенное помещение» оказалась тюремной камерой с одной-единственной обитой листовым железом дверью и тусклой лампочкой, свисающей на унылом красном проводе. Обитель аскета. Панцирная сетка, установленная на кирпичах, — аналог местной кровати, в углу ржавое ведро для отправления естественных надобностей.

Бесславный конец короткого пути.

Апологет присел на жалобно заскрипевшую сетку. Провести остаток жизни в подобном месте — пытка изощренного изувера. Здесь не было времени, лишь серые облупленные стены…

Еду приносили два раза в день, утром и вечером. Пару раз выводили подышать свежим воздухом в сопровождении неразговорчивых угрюмых солдат. Один из конвоиров всегда держал на поводке злобного черного пса по кличке Рэм, с ненавистью смотрящего на пленника. Рэм мечтал, чтобы Харон попытался бежать, и тогда собаку, наконец, спустят с цепи. Наивная хищная тварь. Можно попробовать застрелить конвоиров. Те наверняка не знали, что у пленника есть оружие. Вот только где достать патроны к «Гюрзе»? Но он не мог выстрелить в живого человека. Не поднималась рука. Даже в фашиста. В хищного зверя или мутанта — запросто, но только не в человека.

Сколько апологет пробыл в своем вынужденном плену? Ему казалось, прошел целый месяц, хотя на самом деле минула едва ли неделя. Неофашистский форт жил, судя по всему, довольно скучной жизнью. Время от времени из рейдов возвращались фашистские сталкеры — закованные в серую камуфлированную броню суровые бугаи. За пределами форта регулярно кого-то вешали, а по ночам порой мешали спать доносящиеся из глубоких подвалов вопли допрашиваемых. Кровавая опостылевшая рутина. Нудные будни примитивного человеческого зла. С апологетом никто не разговаривал. Бригаденфюрер больше не удостаивал его аудиенции, и только верный CD-плеер не позволял окончательно свихнуться от безудержной тоски и одиночества. О том, что случится, когда сдохнут батарейки, думать не хотелось.

Чужак в стране чужаков.

Ценный винтик в насквозь ржавом механизме, по какому-то нелепому недоразумению упорно продолжающем работать. На что он мог надеяться? Наверное, только на чудо. Но бывают ли чудеса в обреченном вымирающем мире? Если бы Харон по-прежнему верил в бога, то он попросил бы у него помощи. Но апологет давно утратил всякую веру. Утратил в тот момент, когда потерял тех людей, ради которых только и жил. Банально? Именно так. А потом его вера пошатнулась во второй раз, когда произошла Катастрофа. Как Господь Бог мог допустить такое? Или, быть может, это очередная проверка. Тест на прочность. Страшный, чудовищно жестокий тест, потому что испытываемых почти не осталось. Что скажут они, когда с неба неожиданно спустится небесное воинство, чтобы судить. Да и кого судить? И зачем? Все и так давно ясно. Выжившим дорога только одна — в ад. Но что им какой-то ад, когда они уже давно живут в нем! Наверняка там намного комфортнее, чем здесь. Хотя бы потому, что теплее… Но кто-то (Бог? Дьявол?) все-таки услышал его молитвы. Долгожданный день избавления настал. Но не было от этого никакой радости, потому что впереди ждал долгий путь боли, обагренный чужой и собственной кровью. Этот путь навеки менял Харона, превращая его в такое же чудовище, с которыми он все жизнь боролся.