Записки динозавра - Борис Штерн

– Тебе пора, – напоминаю я Владиславу Николаевичу. – Павлик подкинет тебя к самолету.

«Вы бы уступили мне свой наган», – думает Владик.

Я делаю вид, что не улавливаю…

– Да, пора, – соглашается он.

36

Мы уходим отсюда, светя фонариками. Я с Владиславом Николаевичем впереди, под ручку. Здесь до кладбища располагался парк с дорожками и летний кинотеатр со скамейками. Никаких заборов, кино бесплатно! Здесь все любили гулять, а Владислав Николаевич после лермонтовской гауптвахты чувствовал себя как на курорте. Он ходил дурак-дураком в дырявых сандалиях на босу ногу, в спортивных шароварах и в гимнастерке без ремня, подцепив на нитке к военной пуговице воздушный шарик, и вызывал испуг у нашего особиста Луки Феодосьевича, который направлен был к нам разоблачать дьяволов и охотиться на ведьм… Но, поняв однажды, чем мы тут занимаемся, Лука Феодосьевич сделал самое простое и самое умное, что было в его власти: оббил дверь своего отдела кровельным железом, запер ее на три замка – врезной, сигнальный и амбарный – и самоустранился от всякой потусторонней деятельности с речкой на удочке.

Конечно, наоборот: с удочкой на речке.

Это был Поступок по тем временам. Мы оценили его. Лука Феодосьевич честно исполнял свой долг сотрудника комитета глубинного бурения – он не мешал нам. Он оказался настоящим человеком, хомо сапиенсом сапиенсом. К сожалению, ему тоже не повезло – его могилка со стандартной гранитной плитой находится тоже здесь, среди восемнадцати.

«Лука Феодосьевич был порядочным человеком, – мысленно подтверждает Софья Сергеевна. – А вот вы с поисками своего дьявола перебрали. Весь день думаете черт знает о чем».

«Софа, не произноси этих слов».

«Ладно, молчу».

Мы выходим с кладбища и усаживаемся в «ЗИМ». Одинокий мотоциклист, как гусь, отбившийся от стаи, с ревом догоняет своих. Не гусь, пожалуй, а козел. Павлик плюет ему вслед через форточку и заводит «ЗИМ».

Не заводится.

Хорошо поговорили, хотя ничего не сказали. Зато теперь я точно знаю, что должен делать, чтобы провести ЕГО… Но об этом пока молчок! Об этом даже думать нельзя.

Завелись и поехали.

О чем же мне можно думать по дороге в гостиницу? Моргал, конечно, не дьявол и мне не соперник. Война закончилась его поражением, не успев развернуться. Так, не война, а достоевщина – приграничная стычка с каким-то Ведмедевым. И сокращать никого не надо. Без потерь, значит. Тогда, может быть, в самом деле, если уж мне все дозволено, назначить Михаила Федотовича вместо Моргала директором «Перспективы»? А Олю Белкина своим заместителем вместо Михаила Федотовича? Или кого?

Что-то я не к добру расхозяйничался.

«А что? – телепатирует Софья Сергеевна, трясясь на заднем сиденье „ЗИМа“. – Захватывайте издательство, берите власть в свои руки».

«Там работы на триста лет».

«Как раз для вас. А Миша был бы хорошим директором. Он бы эту „Перспективу“ наладил в три дня».

«Интересно: как?» – удивляется Михаил Федотович.

«Молча. В первый день ты походил бы по коридорам и позаглядывал в кабинеты. Во второй день ты бы их всех поувольнял. Ни слова не произнося. А в третий день написал бы заявление по собственному желанию».

Надо сказать, что Софья Сергеевна принадлежит у нас к той злорадной породе прокуренных редакционных дам, которые генетически напрямую происходят от нигилисток позапрошлого века. У нее так развито чувство справедливости, что в те времена она, не сомневаюсь, швырнула бы бомбу в царя. Ее замашки даже меня иногда ввергают в состояние невесомости. И смех и грех… Недавно она вогнала в столбняк самого Моргала, когда тот, согнав всех сотрудников «Науки и мысли» (кроме меня, разумеется) в издательскую типографию, заставил их исправлять политическую ошибку какого-то пьяного типографского стрелочника: выдирать из журнала портрет Президента, поворачивать его на сто восемьдесят градусов и вклеивать обратно – и так пятьсот тысяч страниц, весь январский тираж. В обеденный перерыв эти политкаторжане понуро брели в издательский буфет жевать холодные пирожки с мокрым рисом и запивать их кофейной бурдой из граненых стаканов, размешивая сахар привязанной на шнурке чайной ложечкой, – но однажды, когда сам Моргал, подмигнув смазливой буфетчице, бесцеремонно полез без очереди за бутылкой минеральной воды, Софья Сергеевна не выдержала, тронула его за плечо и доверительно предупредила:

«Не пейте эту воду, товарищ директор. Я, например, брезгую».

«Почему?» – испугался этот чистоплюй, запиравшийся с этой самой буфетчицей в потайном кабинете первоиздателя Лыкина и, запустив левую руку ей под юбку, правой набирал номер телефона нашей редакции и, охраняя нравственность «Перспективы», требовал у Михаила Федотовича исправлений в «чересчур вольной» статье по генетике.

«А потому, что в ней рыбы ……, как вы в своем кабинете», – меланхолично, но так, чтобы все услышали, ответила Софья Сергеевна, употребив то самое слово, от которого синие чулки перекрашиваются в лиловые.

И смех и грех. Представляю, как обалдел Моргал, как онемела очередь, и как буфетчица, глупо хихикнув, налила Софье Сергеевне настоящий двойной кофе в настоящую чашку с ручкой и с персональной ложечкой.

Такая вот у нас Софа.

Подъезжаем к гостинице. Там опять происходит какая-то суета. Я сегодня везде поспеваю и кручусь по Кузьминкам туда-сюда, как это самое в проруби.

– Ну, не прощаемся, – говорю я Владиславу Николаевичу, и он понимает, что это «не прощаемся» сейчас лучший способ прощанья.

Софья Сергеевна целует Владика, Михаил Федотович жмет ему руку.

– Татьяне передавайте привет, – говорит Владик.

– Передам. Прилетишь в Москву – позвони. Я все равно спать не буду.

– Позвоню уж лучше из госпиталя.

Зря он произносит это слово, зря.

– Держи… Будешь там чай пить.

Я сую Владику на счастье серебряный подстаканник и выбираюсь из «ЗИМа».

Все-таки получилось прощанье.

«Вы бы лучше вместо подстаканника подарили мне наган», – телепатирует Владислав Николаевич.

– Самому нужен, – отвечаю я вслух и хлопаю дверцей. Опять он за свое. – Трогай! – машу я Павлику.

Но Павлик не спешит. У гостиницы под елкой опять что-то стряслось… Опять мотоциклисты, опять милиция, опять Оля Белкин оправдывается, показывая пальцем на мое окно. Сделать, что ли, Белкина своим заместителем? Конечно, с условием: пусть женится на Маринке.

Что там у меня в окне?.. Ба, да там же окна нет! Мне окно выбили! И не просто выбили, а раму вынесли! Вместо окна в моей комнате зияет черная дыра оконного проема, а оконная рама повисла на верхушке канадской ели… Что бы это значило?

А это значит, что охота за мной не прекращалась, а я, как дурак, потерял бдительность, решил, что мне уже все дозволено, уши развесил, назначаю своих людишек на тепленькие местечки, а сам не владею поступающей информацией и не понимаю, что здесь происходит: то ли милиция остановила мотоциклистов на этом рубеже, не давая им перерезать железную дорогу, то ли, наоборот, эти дьяволы обложили гостиницу и пытаются взять ее штурмом?

Нет, они, кажется, собрались отомстить Андрею Ивановичу за то, что он у Дома ученых дал по соплям ихнему предводителю, – они, не обращая внимания на двух милиционеров, боязливо прижимают Андрея Ивановича к елке и помахивают цепями, а он, скинув пиджак на руки царице Тамаре, закатывает рукава. К нему из гостиницы уже спешат на помощь пьяненькие Дроздов с Ашотом, а от нас – Софья Сергеевна с Михалфедотычем. Павлик хватается за монтировку.

– Сидеть! – ору я на него. – Езжай, без тебя справимся! За Владика головой отвечаешь! Посадить в самолет и ожидать, пока не улетит!

Павлик нехотя подчиняется, а я, схватив трость за обратный конец палки, азартно устремляюсь в драку, потому что без меня в драке никак нельзя, драка – дело святое.

Но, поскользнувшись…

37

Ах, какая была драка! Жаль, что я, поскользнувшись, так и не смог подняться и наблюдал за дракой со стороны. Какая красивая была драка в метели, освещенная мотоциклетными фарами и лучом прожектора, который телевизионщики бросили с автобусной крыши, чтобы получше снять эту драку для воскресной молодежной программы. Жаль, что я уже не смогу увидеть ее по телевизору, потому что во время этой драки наступило 29 февраля, мой последний день.

Очень жаль. Я с удовольствием посмотрел бы в видеозаписи, как взлетали над свалкой громадные кулаки Андрея Ивановича, обозленного тем, что ему растоптали веник, как Дроздову нос расквасили, и тот протрезвел, и как царицу Тамару перетянули цепью пониже спины по лисьим хвостам… Поделом им! Не хвостам, а Дроздову с царицей.

А в замедленной записи я бы еще раз взглянул, как сдали нервы у крекеров, когда на подмогу «Науке и мысли» выскочил сам марсианин, размахивая выломанными перилами от лестничного пролета гостиницы. Кто-нибудь видел генералов с перилами в уличной драке? Я – нет. Это страшно. Крекеры тоже не видели. Они не выдержали этого зрелища и побежали к мотоциклам, но там их уже встречала усиленная опергруппа милиции, подрулившая на «черном воронке». В итоге, как я и предсказывал, были проколоты шины у двух мотоциклов, разбиты четыре фары, семерых крекеров загребли, а остальные рассеялись в пространстве, как нечистая сила после шабаша.