Компьютерная лингвистика для всех: Мифы. Алгоритмы. Язык - Анатолий Анисимов

Интересен сон английского поэта С. Колриджа, описанный Борхесом. В один из летних дней 1797 г. Колридж после приема наркотического средства во сне сочинил поэму «Кубла Хан», посвященную дворцу монгольского императора, построенному в XIII в. Проснувшись, он успел записать несколько десятков строк. Неожиданный визит прервал это занятие. Кол- риджу так и не удалось восстановить всю поэму. Интересно, что, как свидетельствуют исторические источники, монгольский император увидел план дворца во сне и затем построил его согласно этому плану. Колридж не мог знать о сне императора — перевод персидских источников появился только 20 лет спустя. Сон в XIII в. о прекрасном дворце повторился в XVIII в. в форме поэмы о нем. В XVII в. от дворца остались лишь руины, поэма тоже существует в виде фрагмента. Удивительные совпадения!

«Первому сновидцу было послано ночью видение дворца, и он его построил; второму, который не знал о сне первого, — поэма о дворце. Если эта схема верна, то в какую-то ночь, от которой нас отделяют века, некоему читателю «Кубла Хана» привидится во сне статуя или музыка. Человек этот не будет знать о снах двух некогда живших людей, и, быть может, этому ряду снов не будет конца, а ключ к ним окажется в последнем из них».[82]

Ньютон и Шопенгауэр верили в абсолютное время. Шопенгауэр считал, что равномерность течения времени в наших головах как ничто другое указывает иа то, что мы все — сон единого существа. Эта идея провозглашается в древних восточных религиях. Борхес рекурсивно развивает ту же мысль: и жизнь, и сон, и персонажи жизни-сна — все только чей-то загадочный сон в еще более загадочном сне. В этих рекурсивных играх есть определенный реальный смысл — мир рекурсивен независимо от того, чем его объявить: сном, жизнью, сном сна или лабиринтом снов.

В литературе нового времени все чаще и чаще появляется мотив странных, страшных снов. В них выделяется несколько уровней сна. Проснувшись, человек вдруг с ужасом замечает, что сон продолжается. Разум генерирует новые кошмарные образы. Человек опять в страхе просыпается, возможно, снова во сне. Теряется восприятие реальности мира, тревога усиливается, возможен даже трагический исход. Такие сны встречаются крайне редко и свидетельствуют о серьезных нарушениях психики. Эта тема уже исследовалась ранее,[83] но к ней полезно вернуться еще раз — с новыми данными. Уровней вложенности подобных сиов в реальной жизни обычно не более двух — но и это уже вызывает страх. Писатели описывают рекурсивные сны глубины вложенности 3 и более. Они всегда ассоциируются с трагическими событиями.

Анна Каренина накануне трагического финала увидела такой сон. Художник Рябинин из рассказа В. М. Гаршина «Художники», заболев тяжелым нервным расстройством, не может выкарабкаться из круговерти кошмарных снов. В довершение ко всему, во сие он видит самого себя, занесшего над собой, корчащимся на земле, тяжелый молот. Классическое описание рекурсивного сна глубины три привел Н. В. Гоголь в повести «Портрет».

Художник Чартков купил загадочный портрет старика. Больше всего художника удивили глаза. Они казались живыми, грозная сила ощущалась во взгляде старика. Во сне Чартков видит, как страшный старик выходит из рамы и пересчитывает золотые монеты. Бедный художник, всегда нуждавшийся в деньгах, сделав отчаянное усилие, дотягивается до закатившейся монеты и просыпается. Немного придя в себя и успокоившись, он вдруг с ужасом замечает, что старик протягивает к нему руки, пытаясь схватить его. С криком отчаяния Чартков опять просыпается. Наконец, в третий раз художник наблюдает, как старик старается сбросить простыню, которой накрыт портрет. В полубезумном состоянии художник опять просыпается.

Комиссара Рубашова, героя романа А. Кестлера «Слепящая тьма», со времени первого ареста преследует кошмарный сон. Здесь автор натуралистически передает ощущения переживающих сны во сне.

«А за час до этого, когда два работника Народного Комиссариата внутренних дел стучались к Рубашову, чтобы арестовать что, ему снилось, что его арестовывают.

Стук стал громче, и Рубашов напрягся, стараясь прогнать привычный сои. Он умел выдираться из ночных кошмаров, потому что сон о его первом аресте возвращался к нему с неизменным постоянством и раскручивался с неумолимостью часовой пружины. Иногда яростным усилием воли он останавливал ход часов, но сейчас из этого ничего не вышло: в последние недели ои очень устал, и теперь его тело покрывала испарина, сои душил его…

Часы остановились; стук стал громче; двое людей, пришедших за Рубашовым, попеременно барабанили кулаками в дверь и дыханием согревали окоченевшие пальцы. Но Рубашов не мог пересилить сон, хотя знал, что начинается самое страшное: они уже стояли вплотную к кровати, а он все пытался надеть халат… Бредовая беспомощность нескончаемо длилась — Рубашов стонал, метался в кровати, на висках у него выступил холодный пот, а стук в дверь слышался ему, словно приглушенная барабанная дробь; его рука дергалась под подушкой, лихорадочно нашаривая рукав халата, — и наконец сокрушительный удар по голове изба- вял его от мучительного кошмара.

С привычным ощущением, испытанным и пережитым сотни раз за последние годы, — ощущением удара по уху пистолетом, после чего он и стал глуховатым — Рубашов обычно открывал глаза. Однако дрожь унималась не сразу, и рука продолжала дергаться под подушкой, пытаясь найти рукав халата, потому что, прежде чем окончательно проснуться, он должен был пройти последнее испытание: уверенность, что он пробудился во сне, а наяву снова окажется в камере, на сыром и холодном каменном полу…»[84]

Карташов, герой рассказа Ф. Искандера «Мальчики и первая любовь», в тревожных, беспокойных снах все время искал свою первую юношескую любовь — девушку Зину. Однажды во сне он нашел ее в полной уверенности, что видит не сон, а явь.

С точки зрения программирования жизнь и сон можно трактовать как две подобные алгоритмические процедуры, циклически вызывающие друг друга. В нормальном состоянии психики человека процедура «жизнь» считается главной, жизнь вызывает сон, а после окончания процедуры «сна» управление опять возвращается к жизни. В случае рекурсивных снов после достижения состояния окончания сна управление допускает сбой и возвращается не в процедуру «жизнь», а снова в сон. Обычно рекурсивные сны, последовательно закрываясь, все-таки достигают возвращения к процедуре «жизнь». Человек во сне не фиксирует вызовы снов, хотя известно, что сон связан с погружением по некоторым слоям сознания. Зато окончания снов (просыпания) четко регистрирует сознание. Поэтому описания рекурсивных снов содержат только фазы просыпаний. Само погружение в сны часто остается незамеченным.

В принципе возможны разнообразные варианты рекурсивных снов. Например, сон 1 вызывает сон 2, сон 2 вызывает сон 3, сон 3 закрывается, сон 2 закрывается, продолжается сон 1, сон 1 закрывается (рис. 10).

В программировании процедуры при вызовах получают информацию от вызывающей процедуры. Применительно к снам это означает, что некоторые объекты из реальной жизни, изменяясь, могут действовать в снах и наоборот. Такой прием создает психологическое ощущение загадочной иллюзорности жизни и реальности сновидений. Для обуздания Пегаса Беллерофонт получил волшебную уздечку во сне. Герои Гоголя часто появляются в снах, а в реальной жизни наблюдают эффект своих действий. И, наконец, вспомним сны А. Тарковского.

Рис. 10. Вариант сложного сна

Иногда процедуры «жизнь» и «сон» в результате взаимодействия могут даже обмениваться именами — жизнь становится сном, а сон жизнью. Например, герой рассказа Кортасара «Ночью на спине, лицом кверху» после автокатастрофы во сне попадает в другую жизнь, которая становится реальностью.

«В последней надежде он стиснул веки, пытаясь со стоном пробудиться. Секунду ему казалось, что он вот-вот проснется, потому что он снова неподвижно лежал в постели, хотя н чувствовал, как болтается все его тело и свесившаяся вниз голова. Но пахло смертью, н, открыв глаза, он увидел окровавленную фигуру жреца, готового приступить к жертвоприношению: жрец двигался к нему с каменным ножом в руке. Ему вновь удалось закрыть глаза, но теперь он уже знал, что не проснется, что он уже не спит и что чудесный сон был тот, другой, нелепый, как все сны; сон, в котором он мчался по диковинным дорогам удивительного города, навстречу ему попадались зеленые и красные огни, не дававшие ни пламени, ни дыма, и огромное металлическое насекомое жужжало под ним. В бесконечной лжи того сна его тоже подняли с земли, и кто-то с ножом в руке приблизился к нему, лежавшему с закрытыми глазами навзничь, лицом кверху, среди костров».[85]