Беспокойный человек - Любовь Воронкова

— Витька, забегай справа! — донесся до Катерины голос Николая Иваныча. — Вправо, вправо беги!

— Коровы разбежались! Так и есть! — ахнула Катерина и бросилась обратно к стаду.

Ей навстречу, ломая сучья и запрокинув рога, бежала седая Нежка.

— Нежка! Куда ты, куда ты, Нежка! — закричала Катерина и раскинула руки, словно могла удержать обезумевшую от страха корову.

Нежка пронеслась мимо, не узнав доярки, не услышав ее голоса. Хлынул дождь, и сквозь густую гремящую массу ливня Катерина увидела Тонину Касатку, которая так же бессмысленно бежала куда-то. Вдали мелькнула маленькая фигурка Витьки, мчавшегося изо всех сил.

— Витя! Витя! — закричала Катерина. — Сюда, сюда! Вот они, в ельник ринулись!..

— Катерина, ты? — отозвался Витька, стараясь перекричать дождь.

— Я! Я! Беги сюда, мы их сейчас воротим!

И тут же увидела еще одну корову — рыжую Аграфенину Зорьку, которая с разбегу, выскочив из кустов, остановилась перед Катериной.

— Зорька! Зорька! — ласково позвала ее Катерина. — Ну что ты, матушка! Ну куда ты? — И хотела к ней подойти.

Но Зорька вдруг фыркнула, покрутила головой и бросилась в кусты — она не узнала Катерину.

— Ау! Эй! — послышался издали голос Николая Иваныча. — Витька! Эй!..

— Эй! — голосисто ответила Катерина. — Мы здесь!..

Долго блуждали по лесу пастухи и с ними Катерина, отыскивая разбежавшихся коров. Постепенно ливень затих. Лес озарился солнцем и заблистал мокрой листвой и огоньками капель, обильно падающих с ветвей. Мокрое платье на плечах Катерины слегка задымилось, высыхая под солнцем, но тут же широкая еловая лапа, которую Катерина зацепила нечаянно, снова облила ее густым дождем. В затихшем лесу голос доярки звучал знакомо и приветливо, и коровы, успокаиваясь, выходили на этот голос или откликались из кустов.

Николай Иваныч, сам промокший до нитки, сочувственно поглядел на Катерину:

— О-ёй! Беги домой, Катерина! Застыла, небось!

Мокрое платье неприятно прилипало к спине и к плечам, тапочки хлюпали, расцарапанные ноги саднило. Но щеки блестели, как полированные, и горели румянцем.

— Ничего! — засмеялась Катерина. — Обсохну, не сахарная.

— Когда ж обсохнешь? День-то прошел, вечереет.

День прошел!.. День-то прошел! Тот самый день, которого она ждала… Душно и тесно стало на сердце у Катерины. Ведь если бы поспешила, убежала бы вместе с доярками… Катерина, словно затуманившись, приподняла одну бровь, усмехнулась с легкой грустью, глядя без цели в зеленую чащу. Смутно ей было в эту минуту, будто ждала праздника, а праздник-то взяли и отпраздновали без нее. И все-таки Катерина знала только одно: повторись еще раз такой же случай в жизни, и опять она поступит так же, как поступила сегодня.

Катерина помогла пастухам выгнать стадо из лесу. Солнце склонялось к вершинам. Лиловые клочья тучи медленно уплывали и таяли в темнеющей синеве.

— Иди-ка, Николай Иваныч, в табор да надень сухую рубаху, — сказала Катерина, — и ты, Витька, беги. А я с коровами побуду.

И как ни отказывались пастухи, не переспорили Катерину. Один — стар, другой — мал. А она сильная, здоровая, и платье на ней почти высохло. И коровы успокоились, рады свежей траве, не поднимают головы…

Катерина отправила пастухов, а сама принялась бегать взад и вперед по опушке, чтобы согреться.

— А ну-ка, перепрыгну через вон тот пень или нет?

Катерина разбежалась, приподняла мокрый подол и перепрыгнула через широкий еловый пень.

— А ну-ка, через этот?

Березовый пень был повыше, но Катерина и через него перепрыгнула. Ей стало жарко и весело. Хотела и через третий перепрыгнуть, да спохватилась: а вдруг кто-нибудь увидит? Вот-то смех поднимут!

Витька, уже во всем сухом, прибежал в стадо.

— Беги домой, — сказал он, — тетка Прасковья тебе скорей велела. Ступай сушись!

Катерина засмеялась:

— А что мне сушиться? Я уже высохла.

— Катерина, Катерина, — сказала ей стоявшая на крыльце Дроздиха, — и где же ты была! А ведь Сергей Рублев приходил! Ух и парень — соколиного полету! Шел, вишь, мимо да от дождя прятаться к нам забежал. Уж Антонина ему и то и се, а он то в окно, то в дверь: зырк, зырк!.. И ничего не спрашивает. Чудно! А нас не обманешь, мы всё видим. Так и ушел, не дождался — на работу, вишь, нужно, опаздывать нельзя!

Катерина слушала ее, а сама расплетала косу, чтобы она поскорей просохла. И, ничего не ответив Дроздихе, распустив влажные волосы, осталась стоять на ветру. Дроздиха договорила свое и ушла. А Катерина стояла, слегка запрокинув голову, и, разбирая руками нежные пряди, подставляла их ветру. Был! Ждал! Что еще нужно для счастья, когда и от этого сердце полно до краев!

Планы деда Антона

Подступила горячая уборочная пора. Еще не закончился покос, а уж хлеба побелели. Колхозники так и жили в поле с зари до зари: косили траву, сушили сено, возили, метали стога… А там уже и жнейки застрекотали, замахали крыльями и комбайны вышли на широкие поля.

Тоню и Дроздиху на горячее время вызвали из табора и отправили в поле. Тетка Прасковья часть Тониных коров приняла на себя, а часть разделила среди оставшихся доярок.

Но и тем, кто остался, уже не было привольных часов: ни почитать, ни подремать на солнышке, ни побегать по лесу… Подоили коров — и беги на ближайшие лесные делянки, где еще не убрано сено, помогай ворошить, помогай сгребать.

Толстая тетка Аграфена очень уставала. Она обливалась потом от зноя, но все поднимала и поднимала на граблях большие охапки сена.

— А ты помаленьку, помаленьку, — говорила ей тетка Таисья, — не жадничай, по силам бери.

— Да что «не жадничай»! — возражала тётка Аграфена. — Вон какая погода стоит золотая — тут-то и ухватить сенцо!

Охала потихоньку и Прасковья Филипповна — трудно ей было чуть не бегом бегать на пастбище, а оттуда — на покос, а с покоса — опять на пастбище…

— Года мои ушли, года ушли, — повторяла она, утирая фартуком белое, никогда не загорающее лицо, — силы не те… И сна маловато. — И бледные глаза ее смотрели жалобно из-под слипшихся от влаги и торчащих стрелками черных ресниц.

Лишь Катерина улыбалась да напевала — у нее и силы хватало и сна ей хватало. Ее округлые, почерневшие от загара руки легко управлялись с работой. Только лицо немножко осунулось, стали заметнее скулы да как будто светлее и шире стали глаза.

Погода стояла счастливая для уборки — солнечная, жаркая. Сено не залежалось — убрали. Загребли последний укос на лесной поляне, сложили последние скирдушки.

— Вот и передохнем! — сказала Таисья. — Свое дело сделали…

— Ох, чуть душа с телом не рассталась! — облегченно вздохнула Аграфена. — Сейчас брякнулась бы под кустики заснула бы на три дня!..

— Подожди засыпать, — ответила ей Прасковья Филипповна, — может, завтра за жнейкой вязать пойдем, пшеница тут недалеко. Вот поглядишь, сегодня кто-нибудь из бригадиров с нарядом прибежит…

Катерина шла сзади всех с граблями на плече и раздумчиво любовалась веселой солнечной зеленью леса. Кажется — все деревья зеленые, а если приглядеться, то ведь у каждого своя зелень. Катерина впервые сделала это открытие, и ей стало радостно, словно она получила подарок. У каждого — своя! У елки — своя, и у березы — своя. Осина тоже по-другому окрашена. А трава? И у травы свой цвет, да еще и не одинаковый — вон какой яркий, светлый на солнце, а в тени — густой, в синеву…

Последняя фраза Прасковьи Филипповны о бригадире долетела до Катерины, и она сразу встрепенулась. Прибавив шагу, она догнала Прасковью Филипповну.

— Тетка Прасковья, — живо сказала она, — а что нам ждать бригадира? Бригадиру-то, наверно, некогда, а мы же сами можем дойти до пшеницы, посмотреть. А вдруг там уже работать начали? Сразу и подсобим!

— Ох, батюшки! — простонала Аграфена. — Эта девка нас замотает совсем! Да ты хоть отдохни, подожди, когда позовут, сама-то не бросайся! Ну, уж и правда — беспокойный ты, Катерина, человек!

— Страсть беспокойный… — негромко подтвердила тетка Таисья.

Катерина засмеялась: ну вот, теперь все на нее напали!

— Ну что ж, у тебя ноги резвые, — сказала, подумав, Прасковья Филипповна, — добеги до пшеницы. Придешь — скажешь. А мы пока в табор побредем.

Катерина сунула Аграфене свои грабли и, свернув с тропки, побежала прямиком через лес к полю.

Светло-жёлтый простор пшеничного поля ослепил Катерину. Желтая пшеница, синее небо над ней, золотые волны ветра, клонящего колосья…

— Ах, хорошо! — вздохнула Катерина. — Хорошо, хорошо жить на земле!

Ей и в голову не пришло прикинуть — каково будет убрать такое-то поле? При ее счастливом характере всякая работа шла у нее как праздник.

Катерина из-под руки оглядела поле — никого! Значит, не начинали ещё. Она сорвала в сухой меже несколько длинных стеблей цветущей розовой повилики[27], сделала венок и надела на голову. Хорошо! Светлое небо сияет над головой, где-то поет малиновка…