Горменгаст - Мервин Пик

Кроха соскочил с высоты для него огромной прямо в руки крупного подростка с соломенными волосами.

Две половых доски отволокли на их место прямо под профессорским столом и вбили в узкие длинные полости. Но при этом совершили ошибку, замеченную, когда исправить что-либо возможности уже не было. Одну из досок второпях уложили не той стороной.

На самом же столе так и продолжала похрапывать черная, тяжкая, на собаку похожая груда. Даже визгливый вопль часового вызвал лишь легкий встрепет ее сочленений.

Любой из мальчиков первого ряда, сочти он возможным достичь профессорского стола и вернуться на место до появления Смерзевота с его командой, стряхнул бы складки мантии с головы Кличбора, лежавшей на столешнице между руками, и растряс бы его самого, хоть в какой-то степени вернув ему способность осознавать окружающее; ибо черная, бесформенная груда и вправду была старым учителем, укрытым тканью его собственной мантии. Ученики-то и набросили ее поверх преподобной главы Кличбора, как делали всякий раз, что он засыпал.

Но времени не было. Визг колес замер. Громко топоча и шаркая ногами, профессора сомкнули ряды за спиной своего начальника. Дверная ручка начала поворачиваться.

Когда дверь открылась, за нею обнаружилось тридцать с небольшим мальчиков, которые, согнувшись над партами и сведя от усердия брови, истово скребли перьями.

На миг наступила жуткая тишина.

Затем голос младшего учителя, господина Муха, воззвал из-за спинки Смерзевотова кресла:

— Школоначальник! — И весь класс вскочил на ноги. Весь, кроме Кличбора.

Вновь заскрипели колеса, и высокое кресло въехало в один из заляпанных чернилами проходов между партами.

К этому времени в классную проникли вслед за Школоначальником и ученые шапочки, под плоскими верхушками которых без труда различались лица Опуса Трематода, Пикзлака, Перч-Призма, Вроста, Фланнелькота, Йота и Мерцлина, Цветреза и прочих. Объезжавший классы Смерзевот, проинспектировав очередной, отсылал мальчишек в краснокирпичный двор, а учителей увлекал за собою, — так что теперь за ним тащился почти весь его штат. Вскоре мальчикам предстояло рассыпаться широким веером и выступить на целодневные поиски Титуса. Ибо причиной неслыханной нынешней суматохи стало его исчезновение.

Ах, сколько милосердия в том, что человек не ведает своего ближайшего будущего! Сколь страшно, сколь цепеняще было бы предвидение всеми грядущего события, от коего их отделяло лишь несколько секунд! Ибо ничто, кроме предвидения, не могло бы остановить того, чему предстояло внезапно свалиться на них.

Школяры еще стояли, господин Мух, младший учитель, достигший конца прохода, уже собрался поворотить кресло влево и подкатить его к столу Кличбора, дабы Смерзевот мог побеседовать со старейшим из своих профессоров, когда произошла катастрофа, затмившая даже страшный факт исчезновения Титуса. Господин Мух поскользнулся! Заносливая мелкая походочка его внезапно выродилась в кривой перебор ногами. Те выстреливались туда-сюда, как у лягушки. Но сколько ноги эти ни дергались, им не удавалось крепко утвердиться на скользком полу, ибо Мух наступил на ту самую доску, которую возвратили — перевернув — на ее место под столом Кличбора.

Отцепиться от Высокого Кресла Мух не успел. Кресло раскачивалось над ним, подобно башне, — и пока выстроившиеся длинной шеренгой Профессора вертели головами, выглядывая из-за плеч друг друга, пока мальчики стояли, оцепенев, за партами, случилось нечто, перепугавшее их куда сильнее, чем они могли когда-либо помыслить.

Ибо как только Мух с треском обрушился на пол, колеса высокого кресла, взвизгнув в последний раз, завертелись волчком, все шаткое сооружение подскочило, словно безумное, и с верхушки его что-то взвилось высоко в воздух. То был Смерзевот!

Он подлетел едва ли не до потолка и, будто гость с иной планеты, гость из вселенских царств дальнего Космоса, устремился, плеща всеми знаками Зодиака, к земле.

Когда б имел он у губ длинную медную трубу, когда б ему достало сил изогнуть спину и взмыть, приближаясь к полу, вверх, и промахнуть через комнату над головами школяров, над смятыми складками ткани, чтобы проплыть сквозь листву платана, над задворками Горменгаста и навеки покинуть рациональный мир, — тогда, если бы только в его власти было проделать все это, жуткого звука можно было б избежать: жутчайшего, тошнотворного звука, коего ни единый из мальчиков и профессоров, услышавших его в то утро, забыть уже не сумел. Звук затемнил сердце и разум. Он затемнил и самый солнечный свет, заливавший летний класс.

Но мало того, что всех оцепенил треск, с которым раскололась, точно яйцо, голова Смерзевота — все словно сговорилось породить величайший из ужасов, и Рок распорядился так, что Школоначальник, пав совершенно отвесно, врезался макушкой в пол да так и остался стоять вверх ногами, сохраняя жуткое равновесие, как бы окоченев в преждевременном rigor mortis[5].

Дряблый, невесомый, слабенький Смерзевот, сей архисимвол спихивания обязанностей, отрицания и апатии, выглядел теперь так, словно вмещал — в перевернутом состоянии — больше воли к жизни, чем когда бы то ни было. Его закоченевшие в смертной судороге конечности оказались положительно мускулистыми. Расплющенный череп как будто поддерживал равновесие в теле, вдруг отыскавшем основание для продолжения жизни.

Первое после всхлипа ужаса движение, совершившееся в солнечном классе, произвели останки того, что было недавно Высоким Креслом.

Следом объявился и младший учитель — рыжие волосы вздыблены, бойкие глазки выпучены, зубы стучат от страха. Увидев своего стоящего на голове господина, он рванулся к окну. Ни следа былой заносчивости не виделось в нем, присущее ему чувство приличия было оскорблено настолько, что он не желал ничего, как только поскорее покончить с собой. Вскарабкавшись на подоконник, Мух перекинул ноги наружу и полетел к квадрату двора, лежащему в сотне футов внизу.

Из шеренги профессоров выступил Перч-Призм.

— Все мальчики немедля удаляются во двор красного камня, — провозгласил он дробным, высоким стаккато. — И все тихо ждут там дальнейших распоряжений. Петрушкер!

Отрок с низко отвисшей челюстью и остекленелыми глазками дернулся, как ударенный.

— Петрушкер, — повторил Перч-Призм, — ты возглавляешь класс; Чеснокер, ты замыкающий. А теперь поторапливайтесь! Быстрее! А ну, равнение на дверь. Ты! Да, ты, Шалфеер-младший! И ты, Мятник, или как тебя там, проснитесь. Ходу! Ходу! Ходу!

Оглушенные школяры потекли в дверь, не отрывая глаз от покойного Начальника.

Трое-четверо прочих Профессоров, отчасти опомнившись после первого страшного потрясения, помогли Перч-Призму вытолкать учеников из класса.

Ну вот, мальчиков в классе не осталось. Солнечный свет играл на пустых партах, освещая лица профессоров, но почему-то оставляя их мантии и шапочки такими черными, точно они одни и пребывали в тени. Освещал он и подошвы башмаков Смерзевота, назидательно указующие в потолок.

Оглядев профессоров, Перч-Призм понял, что и следующий шаг предстоит сделать ему. Черные бусины глаз его засверкали. То, что сходило у него за нижнюю челюсть, выпятилось вперед. Круглое, детское, поросячье личико преисполнилось деловитой решимости.

Он открыл аккуратный, обличающий некоторую жесткость натуры ротик, собираясь попросить помощи в придании трупу благоприличного положения, но тут, со стороны совсем уж неожиданной прозвучал приглушенный голос. Он показался и далеким, и близким. Сначала все затруднялись различить хотя бы слово, но миг-другой спустя голос зазвучал с большей ясностью.

— Нет, мальчик, я так не думаю, — произнес он, — ибо та любовь давно уж утрачена, моя королева, между тем как Кличбор оберегает вас… — И сонный голос продолжил в дремоте: — …когда подкрадутся… лев… я оборву им гривы… у-у-у… о-о-о. Коль змеи засипят на вас, я их попру ногами… надо полагать… и хищных птиц бесстрашно расточу.

Из-под складок ткани послышался свист, и неожиданно беспозвоночная масса, дрогнув, начала расправляться: то Кличбор неспешно оторвал голову от рук. Еще не высвободившись из-под последних наслоений мантии, старик сел, выпрямившись, в учительском кресле, и, пока он сдирал руками ткань с головы, голос его уже донесся из тьмы:

— …Назовите мне перешеек! — гулко бухнул он. — Оттростик?.. Блото?… Птичтопь?… Трясин?… Волгл?… Что! Может хоть кто-нибудь сообщить своему старому учителю название перешейка?

Рванувшись, Кличбор выпутал голову из последних покровов мантии и явил на свет длинное, слабое, благородное лицо, голое и маститое, как у какого-нибудь глубоководного монстра.

Прошло несколько мгновений, прежде чем его бледно-голубые глаза приноровились к освещению. Он поднял лепное чело и заморгал.