Волгарь - Марина Александрова

Когда собрался новый круг для выбора станицы, что поедет в Москву с Евдокимовым, Разин подошел неожиданно да и объявил, что лазутчик Герасим, а не честный гонец. Велел Стенька привести его немедля и допрос учинил. Страшно сделалось Евдокимову, не понимал он, как сумел Разин проведать про тайный государев наказ, который получал он в столице с глазу на глаз и отдавал из рук в руки.

Чуть душу не вытряс гневный атаман из гонца и приказал завязать Герасиму рубаху на голове, набить ее камнями да и бросить его в реку. Хотел вступиться за Евдокимова Корнило Яковлев, дескать, не след поступать так с гонцом царским, да только не унять было Стеньку. Зло он посмотрел на заступника и пригрозил учинить с ним то же, что и с лазутчиком.

Утопив гонца, Разин разогнал казачий круг и стал полным хозяином Донского Войска. Через десять дней ушел шалый атаман из Черкасска, а за ним утянулась вся голытьба и из самого города, и со всего низовья донского. В полный голос готовился заговорить Стенька о своих планах посчитаться с боярами да освободить подневольный люд. Звал атаман с собой всех, кто устал терпеть над собой насилие помещичье, кто хочет лучшей жизни.

Но не сразу начался новый поход, еще долго собирало Стенькино войско запас военный да строило новые струги. И, казалось, что идут за Разиным уже все, кто мог, ан нет, все текли и текли к нему люди ото всюду. Всех беглых принимал атаман, всех привечал, всем обещался разобраться с обидчиками боярами да воеводами. И прорвался наконец к Стеньке Васька Ус со своей ватагой. Встретились атаманы, как два брата, без ревности к прошлой славе, потому что собирались они на непростое дело. Да и войско укреплял Разин, наводил порядок и на расправу был скор и крут. Казаки хоть и ворчали, но с понятием относились к новым порядкам.

Снова собрал Стенька казачий круг, не таясь более, сказал, что зовет всех на Волгу, воевать за государя с изменниками боярами да воеводами. Знал уже атаман, что согласны все будут идти за ним, потому как засылал он везде людей своих, чтоб вели разговоры нужные, исподволь сеяли в казаках мысли правильные.

Долго говорил атаман, поминал и лихих бояр, что изгалялись над крестьянами, хулил худых советчиков государевых, называл их изменниками, но и справедливых да к казакам ласковых дворян не забыл. Выходили после стенькиной речи казаки, говорили о своих обидах, звали идти на Волгу и на Русь, чтоб посчитаться с обидчиками, да ослобонить людей от тяжкого гнета. И каждому из них отвечал круг казачий: «Любо!»

На следующее утро выступило огромное, невиданное казацкое войско к Волге. Казаки шли и конными, и пешими, волокли струги на деревянных катках, катили пушки. Пыль висела над высушенной горячим солнцем степью. Но не только казаки эту пыль поднимали – полетели гонцы и к воеводам, и в Москву, упредить всех, что двинул Разин огромную силу, и надобно укреплять волжские города. Еще в начале весны знали в Думном приказе о стенькином войске, но не верилось боярам, что решится атаман после государева прощения на такой беспримерный поход. А теперь ясно стало им, что не приходится ждать пощады от предводителя голытьбы русской и страшен гнев народный. Объявили Разина богоотступником и бунтовщиком, да поволжским помещикам в первую голову оборону поднимать велено было. И для защиты от Разина двинулись из Москвы полки стрелецкие.

Сам же Стенька не только поход начал, но и отправил тайных гонцов к запорожским казакам. Были у атамана думки по всей Руси поднять народ да скинуть ненавистных бояр. Лишь супротив царя не говорил Разин, потому что почитали государя на Руси помазанником Божьим и свято верили в непогрешимость и непорочность царскую. Не знает, дескать, батюшка, что с народом бояре-изменники делают, вот и послужим государю, изведем под корень измену. Но не спешил запорожский гетман ответ давать, не было у него охоты воевать с регулярной армией. А вот голытьба запорожская бежала к Стеньке, и напрасно грозил гетман, что не будет им обратной дороги.

...Недалече от Царицына спустили казаки струги на воду. Подошли к городу с двух сторон: по Волге на стругах, а по суше конные да пешие полки. Приказал Разин встать лагерем вокруг Царицына и в бой не вступать. Знал уже атаман от перебежчиков, что нет нужды губить казаков и на приступ идти, мало погодя откроют жители ворота сами. Вот и сдал Стенька атаманские права на время Ваське Усу, а сам с малой частью войска ушел в степь разворовать улусских людей да едисанцев, кои были старыми казацкими врагами. А напоследок наказал казакам на стругах пойти вослед с подмогою.

...Есаул Парфенов на горячем жеребце ворвался с налета в едисанский стан вместе с другими казаками. Жарко рубились, вспоминая былые походы, не щадили едисанцев, пьянели от битвы. Ефим все время был в самой гуще сражения, крутился рядом с Разиным, и его сабля не знала усталости. Да только, видно, изменила удача бравому есаулу, достала его стрела. Хорошо, что подошла подмога на стругах, когда начали вороги окружать казаков, а не то не смогли бы соратники вытащить раненого Ефима. И когда возвращались казаки, нагруженные добычей, – табуны гнали да ясырь везли – лежал в том обозе в беспамятстве Ефим.

А в Царицыне ждал радостный Васька Ус. Недолгой оказалась осада города: посбивали посадские люди замки с ворот да и вышли встречать казаков хлебом-солью, загнавши поначалу воеводу Тургенева с ближними людьми в башню. Избавителя Степана Тимофеевича встречали с поклоном, руки тянули, хоть прикоснуться к его одежде, славу кричали атаману.

Ефима же раненого признал царицынский житель, да и присоветовал нести его в хату, где жила Ефимова мать, и дорогу показал.

Евдокия Степановна хлопотала на подворье, пусть теперь уж не таком справном, как ранее, но дел все едино хватало. Подросшие внучата, Николка да Юрашик, что-то мастерили тихонько. После гибели сотника его сыновья враз посерьезнели, несмотря на малый возраст. Старшенький Николка всяко опекал братишку, остерегал его от сильных шалостей. Малец не столько опасался за брата, сколько жалел мамку, которой нелегко было пить вдовью чашу. И вправду не ласкова была доля Дарьина: то как Григорий загинул, полоскали злые языки ее имя, а теперь и вовсе удержу знать перестали! Несть числа сплетням, что гуляли меж кумушек-соседок. А как же, такой повод: брат у Дарьи в есаулах ходит у Разина, а муж – царевым сотником был! Да и Григория припомнили, когда прознали про его судьбу. Бедной бабе стало хоть со двора не выходи! Мать ее, Евдокия, пыталась укорот соседкам сделать, так куда там! Вот и жили две вдовицы горькие одни, как придется.

Когда казаки заносили раненого Ефима на вдовье подворье, аж сердце захолонуло у старухи, показалось ей, что вернулся тот страшный день, в который точно так же несли ее мужа Харитона. Но увидала она, что не сильно ранен сын ее, и перекрестилась от облегчения. Хоть и непутевый Ефим ее уродился, а все ж родная кровиночка! И Дарья враз забыла все обиды прошлые, захлопотала над братом раненым. Устроили бабы Ефима на лежанке поудобнее, кафтан разрезали, рану промыли, перевязали. Стрела пробила ему плечо насквозь, и, обломив наконечник, казаки вытащили ее сразу. Вроде и не страшной та рана была, и непонятно было, почему Ефим в беспамятстве. Надеялись, правда, женщины, что крепок он и справится с хворобой. Но когда к утру начался у Ефима жар и принялся он метаться по лежаке да бормотать бессвязное, в конец обеспокоились женщины и послали Николку за лекарем.