Ошибка природы (сборник) - Светлана Алешина

— Я не знаю, — проговорила Маша, отводя взгляд.

— Да, не знаешь. Ты не давала себе труда задуматься, выбрав месть и отчаяние, потому что так было удобнее. И сыграла Оле на руку, поддержав ее дешевым спектаклем. А ведь Соня была на грани нервного срыва, Маша! Как бы ты жила, покончи она с собой? Восхищалась бы по-прежнему своей великой трагической ролью мстительницы?

Она молчала, опустив глаза. Ответа от нее получить не удастся. Я продолжала:

— Когда он отказал тебе, Оля, ты нашла и бутылку, и двести рублей. Собственно, двести рублей ты взяла у отца. А дальше был небольшой разговор с двумя бомжами, и Миши не стало… Но Римма обо всем догадалась. И начала тебя шантажировать. Когда ты придумала свалить все на отца? Когда он дал тебе эти паршивые две сотни? Или тогда, когда твой отец, поняв, что ты и есть убийца…

— Я не убийца, — пробормотала она.

— Ты и есть убийца, — безжалостно продолжала я, — потому что это по твоей просьбе был убит Миша. А потом ты организовала и Римину смерть. Собственно, ты проговорилась уже на допросе. Ты пыталась свалить все на отца. Слишком активно. Люди этого не поняли. Так вот, однажды твой отец, заподозрив, что ты играешь в эту кошмарную игру, решил обратиться за помощью к нам, в наше агентство. Ты узнала. Ты, как всегда, подслушала. Времени прошло много. Но в это время стали твориться странности в Сониной квартире. Твой отец рассудил, что это снова твои проделки. Он спросил тебя об этом. Ты сделала невинные глаза. Но он не поверил тебе, он уже знал, что ты и это умеешь. Поэтому решил обратиться к нам напрямую. Слишком любил тебя, чтобы сразу пойти в милицию. И поплатился за это. Ты уже ждала его в Чистом переулке, переодевшись мужчиной. Теперь тебе не у кого было занять две сотни. Если тогда их дал тебе он…

— Он не давал мне их! — завопила она. — Я вынуждена была заработать их на панели!

В комнате повис ужас. Все смотрели на Ольгу, боясь вздохнуть. А она вдруг поняла, что проговорилась, и тихо отходила к двери, пытаясь вырваться из этого круга ненависти, обрушившейся на нее, и бормотала:

— Это не я, это не я! Я не убивала отца! Его убил мужчина!

Она плакала, ее трясло.

— Мне холодно, — закричала она. — Мне холодно.

Я накинула на ее плечи черное пальто. Она вздрогнула и посмотрела на него с ужасом.

Тихо провела по воротнику ладонью. В ее глазах застыло безумие.

— Нет, только не это… Это его пальто! Это же пальто Миши!

Я промолчала. Хотя и взяла это пальто в стенном шкафу — в коридоре. И Мише оно не принадлежало. Обычное мужское пальто — скорее всего принадлежавшее Олиному отцу. Впрочем, и тот и другой, если верить моим рассуждениям, были ее жертвами! Но — увы! В ее расстроенном воображении нашлось место только для Миши!

— Оля, я боюсь, что нам придется поговорить с Лешей Ванцовым.

Она покачала головой. В ее глазах стояли слезы.

— Что, черт побери, у вас тут? Я замучился ждать в этом треклятом Чистом переулке…

Леша открыл дверь и застыл. Он недоуменно переводил взгляд с Оли на меня и беззвучно шевелил губами. Дашка, стоявшая рядом с ним, распахнув глаза, смотрела на Ольгу и вдруг отпрянула и, спрятав лицо в ванцовское пальто, проговорила едва слышно:

— Это он, он!

— Кто он? — спросил ничего не понимающий Ванцов.

— Убийца, — прошептала Дашка. — Только он бинтами не замотан…

Оля медленно повернула голову. Теперь она улыбалась. Как Мария Стюарт перед казнью.

«Все-таки лучше бы ей стать актрисой, чем убийцей, — вздохнула я. — Толку было бы больше!»

— Вот и все, что требовалось доказать, — сказала я устало. — Она расскажет тебе, где спрятан револьвер. Откуда она его взяла. И куда засунула. А вот платок. Можешь взять для истории как вещественную улику. Девчонки подтвердят, что видели его у убийцы.

О, как она смотрела на платок! Как побелело ее лицо! Проведя по зловеще выделяющейся полоске пальчиком, она что-то прошептала и подняла на меня глаза, в которых застыли страх и безнадежность.

Не надо было никаких «допросов с пристрастием»!

Ольга поняла, что теперь все кончено. Она обвела комнату взглядом, ища сочувствия и поддержки, но видела лишь брезгливое отторжение. Тогда она снова села на пол, усмехнулась и допела песенку Офелии:

— «Нет, умер он и погребен. И за тобой черед». И за мной, то есть…

Немного посидела, раскачиваясь и бессмысленно улыбаясь.

— Ольга, — тихо позвал ее Ванцов.

Она резко обернулась. Оглянувшись, вдруг подмигнула Ванцову и рассмеялась.

— Знаешь, Лешка, а я тоже превыше всех земных созданий! — сказала она совершенно спокойно.

Потом быстро вскочила, так быстро, что никто не успел даже сообразить, что происходит, и подбежала к окну. Распахнув его, обернулась на миг, взмахнула рукой и вылетела, подобная птице.

Птице, приносящей несчастья…

* * *

Когда мы пришли домой, где нас ждали мама, девчонки и Соня, Лариков просто обнял меня, несмотря на свирепые взоры Пенса, и прижал к себе.

Я очень хотела разреветься. Но не могла.

— Сашка, ты умница! — прошептал он. — Какая же ты у меня умница!

Я покачала головой. В доме моем было мирно, уютно и нормально. Тепло было.

А в мире Ольги царил холод. Холод, заставивший ее взмахнуть руками, как крыльями… Я не имела права ненавидеть ее! Я должна была ее остановить!

— Знаешь, а ей так лучше, — угадал мои мысли Пенс.

— Слушай, ты всегда так переживаешь, когда ловишь бандита? — поинтересовалась Маринка.

— Всегда, — развела я руками. — И потом, она не была бандиткой!

— Как это? — вытаращилась на меня девчонка. — Трех человек ухлопала и не была бандиткой? Ты, Саша, в этой жизни чего-то не понимаешь, наверное!

Она так смешно и важно это сказала, что я улыбнулась.

— Ты молодец, — сказала Юлька. — Я бы ни за какие коврижки в этой галиматье не разобралась.

— Я бы тоже, — призналась я. — Если бы…

«Если бы не Шекспир», — проговорила я уже про себя. И не луна, в блеске которой вещи и люди приобретают иногда призрачные очертания, позволяя окружающим видеть себя такими, какими они хотят казаться…

* * *

Так закончилась вся история. Собственно, я никогда не расскажу Соне, что запахи «Кензо» использовала ее любимая племянница. А уж потом эту находку переняла и Оля. Я никогда не расскажу ей этого. Но иногда, когда я бываю у них в гостях, Маша смотрит на меня очень настороженно, как будто спрашивает саму себя, знаю ли я, кто все это делал?

Кажется, они живут сейчас хорошо. Мои девчонки-»бомжихи» пока официально не усыновлены, но Соня в них души не чает. Они оказались очень талантливыми и, представьте, ставят «Ромео и Джульетту».

Сначала они думали о «Гамлете». Но слишком много с ним было связано такого, о чем никому не хотелось лишний раз вспоминать.

Олю похоронили рядом с отцом. На ее могиле выбиты слова:

Офелия, о нимфа, помяниМеня в своих молитвах…

Говорят, их выбили по заказу Кости Пряникова. Иногда я прихожу на это место и подолгу смотрю туда, где на телеграфных проводах тусуются черные птицы. Может быть, какая-то из них Оля?

И вспоминаю слова Гамлета:

Вон королева. Двор. Кого хоронят?Как искажен порядок! Это знак,Что мы на проводах самоубийцы.

Он произнес это, когда увидел похороны Офелии.

А мой невыносимый босс ворчит, что я не стану хорошим сыщиком, если не избавлюсь от комплекса сострадания!

Только я не согласна с ним…

Парящая в небесах

Глава 1

Все было довольно просто. До сегодняшнего дня. Потому что именно сегодня она позвонила. Он долго слушал ее голос — то, что ему сообщалось, казалось неправильным, злым, гадким, — но в то же время осознавал, что она не может не сказать этого.

Все было закономерно.

Он долго ходил по комнате, пытаясь успокоиться, — ничего не выходило. Сердце готово было выскочить из груди, а в глаза будто кинули горсть песку.

Впрочем, бросили…

Отодвинув занавеску, он посмотрел в окно. Над городом сгущался туман, из которого, как в хичкоковском фильме, выплывали черные фигурки, напоминающие ему тараканов.

Фигурки двигались по мокрому асфальту, упрямые, сосредоточенные, уверенные на все сто процентов в правильности и необходимости этих движений.

Отныне он в этом уверен не был.

Если кто-то собирается изменить твою жизнь к худшему и ты знаешь, что исправить уже ничего нельзя, хотя бы опереди того, кто стремится это сделать.

Измени ее сам.

По крайней мере, ты сам обречешь себя на тернии. Пусть это называют гордыней — но ему такой ход по нраву…

* * *

— И получается вот такая штука — взгляни-ка сам, Андрей!