В ожидании счастья - Виктория Холт

Выслушав его приветствия, поехали дальше; под триумфальными арками мы проезжали через весь Париж, чтобы все собравшиеся могли хотя бы мельком увидеть меня.

Это было одним из самых захватывающих событий в моей жизни. Я была, по-настоящему счастлива. У меня было восхитительное ощущение, что все идет так, как мне мечталось. Наконец мы подъехали к Тюильри, где нам предстояло отобедать. Здесь в парке собралась такая большая толпа народа, какую мне никогда не приходилось видеть. Не успели мы войти в здание дворца, как люди стали громко вызывать нас.

Монсеньер де Бриссак сказал:

— Они не успокоятся, пока вы не покажетесь им.

— Тогда, — ответила я, — мы удовлетворим их желание, поскольку я не могу разочаровывать народ Парижа.

Мы вышли на балкон, и когда толпа в парке увидела меня, раздались громкие приветствия, люди желали мне долгих лет жизни, а я улыбалась и кланялась им и была очень счастлива.

— Она достойна восхищения! — кричали люди. — Она прекрасна! Господи, благослови нашу прекрасную маленькую дофину!

Я была так счастлива! Страдая от многочисленных критических замечаний со стороны матушки и Мерси, я соскучилась по похвалам, и вот они обрушились на меня в таких огромных дозах!

— О, милые, милые люди! — плакала я. — Как я люблю их.

— Боже мой, какие толпы! Сколько их там!

Монсеньер де Бриссак, стоявший возле меня, улыбнулся, а затем с поклоном сказал:

— Мадам, надеюсь монсеньер дофин не обидится, но там, внизу, находятся двести тысяч человек, которые влюблены в вас.

— Это восхитительно, — заверила я его, — со мной такого еще никогда не бывало.

Париж принял меня всем сердцем, а я отдала свое Парижу.

Я вернулась в Версаль как во сне. В моих ушах все еще звучали приветствия и похвалы.

Король пришел узнать, каким было мое путешествие, и мне было страшно рассказывать ему об оказанной мне чести из-за опасения доставить ему огорчение, поскольку понимала, как он может воспринять известие о моей восторженной встрече. Люди, кричавшие приветствия в мой адрес и в адрес моего мужа, не стали бы таким же образом приветствовать короля. Они ненавидели его и ждали его смерти. Людовик, бывший когда-то «Всеми любимым», превратился в Людовика «Всем ненавистного». Как это ни было печально для него, однако это, по-видимому, его не расстраивало. Он взял мои руки и поцеловал их.

— Я слышал, что тебя встретили с триумфом, — сказал он.

— Ваше Величество довольны?

— Я бы отрекся от своих подданных, не прояви они хорошего вкуса и не вырази тебе своего восхищения.

О, эти французы! Как умело они прячут свой холодный цинизм в красивых словах!

В приподнятом настроении, вызванном пережитым триумфом, я засела за письмо к матушке:

«Дорогая матушка, невозможно описать, какое восхищение и любовь народ проявил к нам… Как мы счастливы, что нам так легко удалось завоевать его дружеское расположение. Я знаю, что такое расположение очень ценно. Я глубоко это сознаю и никогда не забуду».

Я наслаждалась, составляя это письмо. Теперь она будет знать, что я не неудачница. Мерси может многое не нравиться из того, что я делаю, но народ Парижа отнесся ко мне однозначно и не оставил никаких сомнений в своем дружелюбии.

Какой счастливой я чувствовала себя в ту ночь в постели! Мой супруг, лежавший рядом, быстро уснул. Пережитые церемонии утомили его и радостно возбудили меня.

Скуке бесконечных дней приходил конец. Париж открыл передо мной новый путь в жизни, и я вряд ли буду колебаться, чтобы ступить на него.

Глава 6. Загадочный незнакомец

Мадам ля дофина разговаривала со мной очень долгое время, но я не распознал ее. Наконец, когда она сняла маску, все окружили ее, но она удалилась в свою карету. В три часа ночи я ушел с бала.

Из дневника Акселя де Ферзена

Спустя несколько месяцев после моей поездки в Париж Артуа женился. Его невестой оказалась сестра Марии Джозефы. Их отец Виктор Амедей, король Сардинии, естественно, хотел, чтобы мужем одной из его дочерей был дофин, поэтому сестры были обижены на меня.

Мария Терезия была даже безобразнее своей сестры. Главной отличительной чертой ее был нос, и то благодаря своей длине; рот у нее был огромный, глазки маленькие и ко всему прочему она слегка косила. Она была очень маленькая и абсолютно лишена изящества. Король дал ясно понять, что считает ее отталкивающей; что касается Артуа, то он не выражал своего разочарования и вел себя так, как если бы этот вопрос не имел для него никакого значения. Казалось, что Мария Терезия хочет спрятаться от всех, и он был рад предоставить ей такую возможность. У него уже была любовница — очень красивая женщина, намного старше его, по имени Розали Дуте, которая обслуживала герцога де Шартра так же, как теперь она обслуживала Артуа.

Каждого забавляло положение Артуа, но никто не симпатизировал бедной маленькой невесте. Все симпатии были на стороне Артуа, поскольку он был поистине несчастен, имея такую жену.

В Версале ходил типичный каламбур: «Заработав несварение желудка на сладком пироге из Савойи, принц поехал в Париж отведать чайку»[2].

Я была одной из немногих, кто сочувствовал Марии Терезии, и делала все, чтобы стать ее подругой, но она вела себя со мной весьма отчужденно и неприязненно.

Однако никогда еще после моего приезда во Францию я не проводила время как весело, поэтому мне не нужна была дружба моих невесток. Принцесса де Ламбаль стала моей близкой подругой и мы болтали с ней так же, как раньше с Каролиной. В первый раз я действительно поверила, что мне удалось найти замену своей сестре.

Когда выпал снег, мне ненадолго показалось, что вновь возвратилась в Вену. Однажды я нашла в конюшне Версаля старые сани. Поскольку со мной вместе была принцесса, я рассказала ей, как мы привыкли веселиться в Вене, и о том, как Иосифу привезли снег с гор, когда он уже растаял внизу, поскольку брат очень любил кататься на санках.

— А почему бы и нам не попробовать? — воскликнула я. — Не вижу никаких препятствий. Вот сани, а там снег.

Поэтому я приказала конюхам приготовить сани, запрячь лошадей в них, и мы с принцессой выехали.

Мы направились в Париж — всегда в Париж, и так весело было ехать по дороге. Наконец, мы добрались до Булонского леса. Было очень холодно, но мы закутались в шубы и с восторгом чувствовали, как пылают наши лица.

— Это так же, как в Вене, — кричала я, — а ты напоминаешь мне мою самую дорогую сестру Каролину.

Однако в действительности это не было похоже на Вену, где саней насчитывалось множество, а здесь нашлась только одна дорога, по которой можно проехать. В Булонском лесу были только наши сани, и мы не путешествовали, а просто играли. Люди вышли на улицу и наблюдали за нами; они очень отличались от тех, кто приветствовал меня в городе летом. У этих людей были истощенные синие лица; они стояли и дрожали от холода и контраст между ними, одетыми в разнообразные лохмотья, и нами, закутанными в шубы, был мучительно неприятным. Я понимала это, но пыталась не обращать внимания, поскольку это отравляло веселье.

Мерси пришел в мои покои суровым.

— Ваше новое приятное времяпрепровождение не нравится народу Парижа, — сказал он мне.

— Но почему?

— Такие развлечения здесь не приветствуются.

— О, — пробормотала я, — опять этикет. Однако это имело гораздо большее значение, — чем вопросы этикета, и я не горевала, отказавшись от этой затеи.

Таков был конец наших поездок на санях. Напряжение в кругу семьи, которая увеличилась в связи с приездом жены Артуа, постепенно возрастало. Две сестры были объединены своей неприязнью ко мне, а два деверя — своим властолюбием. Из двух братьев Прованский несомненно был более честолюбивым. У Марии Джозефы не было никаких признаков беременности, ходили слухи, что она страдает таким же бессилием, как и дофин.

Мерси предупреждал меня о «мелком утонченном надувательстве» со стороны моего старшего деверя, но поскольку он постоянно давал советы, я не обратила на это внимания. А теперь даже мне, склонной к игнорированию неприятностей и поискам новых развлечений, нельзя было не замечать растущего напряжения между братьями.

— Прованский властолюбив и стремится всеми путями стать наиболее влиятельным членом семьи, — сказал Мерси. — Я пишу об этом в письме к императрице. Мне редко доводилось встречать столь молодых и столь честолюбивых людей.

Такое честолюбие провоцировало ненависть к моему мужу. Мы шестеро часто бывали вместе.

От нас этого требовал этикет. Однажды мы были в покоях Прованского. Мой муж находился у камина, а на каминной полочке стояла красивая фарфоровая ваза — Прованский коллекционировал хорошие фарфоровые вещицы. Муж всегда восхищался этой вазой, а я обычно наблюдала за ним и, смеясь, спрашивала, не хочет ли он поменять кирпичи и ружейные замки на фарфор. Он серьезно отвечал, что над этим стоит поразмыслить.