Свенельд или Начало государственности - Андрей Тюнин

          – Без крови, – прерывал он меня и замолкал, дожидаясь моей очередной попытки соприкоснуться с его внутренним миром.

          Но я ощущал, что Рюрик изменился так бесповоротно, что влиять на него я не мог даже с помощью моих пророческих  предвидений. Он не устранялся от бремени власти, но чувствовалось, что оно перестало быть для него главенствующим, и он берег время для чего-то более существенного и всеобъемлющего. Одна грань его сложной натуры потускнела, а другая  не засверкала, ослепляя окружающих блеском, хотя и накапливала энергию несколько десятилетий подряд. И все-таки я понял, что нечеловеческие испытания не сломили Рюрика, а вызвали к жизни новые силы, заполняющие пустоты в душе, образовавшиеся после потери близких. И удивительно, что внутренне отдаляясь от волнений и деятельного участия в управлении, принимая решения как бы со стороны, неохотно и беспристрастно, он невероятным образом находил единственно верное решение проблемы, представляющейся нам крайне запутанной и вряд ли разрешимой. Тем, кто мало его знал и не мог наблюдать за ним пристально, просто казалось, что он стал мудрее, терпимее и  свободнее, чем до смерти Трувора и Синеуса.

         – Не мучайся, Свенельд,  –  говорил мне Весел, когда мы встретились в его замке недалеко от Шехонских болот – у нас все прекрасно: правитель справедлив и не жесток, в стране мир и спокойствие, а наследник рано или поздно родиться:  Пелгусий и ты не можете ошибаться одновременно.

         Нельзя было сказать, что Рюрик вообще избегал государственных дел: иногда он вызывал к себе Олега, меня и Горыса и требовал подробного отчета о положении в любом уголке растущей державы, делясь с нами собственным видением обстановки, воспринимаемым нами как руководство к немедленному действию. И мы –  Олег, Горыс, Степан, Щепа и я, Свенельд, были, как пять гибких длинных пальцев его правой руки, при необходимости сжимавшейся в пробивной кулак, способный сокрушить  непредвиденное препятствие. И чуткая длань его власти, таким образом, простиралась над всей страной, ощущающей ее с благоговейным трепетом и неподдельным облегчением.

        И дни тянулись как года, и года пролетали как дни, и наступил долгожданный момент, когда появился зеленоглазый наследник. И запылились книги, отодвинутые в сторону, и воспрянула душа, охваченная приливом умиления и нежности, а мудрость и терпение Рюрика стали примером для подражания и восхищения.

       – Свенельд, – попросил как-то меня посветлевший князь – пусть сын пока находиться на попечении Наты, но когда он окрепнет, воспитай его как война по нашим варяжским обычаям – славянский дух он впитает самостоятельно!

       – Ты что, собрался умирать? – спросил я его.

       – Обещай! – попросил он, не ответив на мой вопрос.

       – Конечно! – заверил я Рюрика, не проговорившись,  о том, что давно знал из предсказаний Пелгусия и своих сбывающихся снов.

        И он просветлел еще больше.  

24.

               Это был последний день, когда мы собрались вместе – Рюрик с Натой и  маленьким Игорем, Олег, Горыс и я, для того, чтобы навестить Пелгусия, по-прежнему жившего на окраине капища в старой Ладоге. После моей первой встречи с главным волхвом ильменских словен прошло больше десяти лет, время согнуло  Пелгусия, как безжалостная тетива сгибает боевой лук, его обе руки неотрывно опирались на березовый посох, но глаза старика все так же цепко вонзались в лицо собеседника, а длинные волосы, отливавшие серебром, были уложены один к одному, словно владелец их знал о  прибытии знатных гостей и заранее подготовился к встрече. Слава Пелгусия как вещего предсказателя неотьемлимым шлейфом распространялась вслед за нашими завоеваниями,  и Горыс уговорил нас попытать судьбу у мудрого старца, с первых дней так безоговорочно поверившего в успех общего дела. Все согласились с его предложением – кто просто желая своими глазами увидеть знаменитого кудесника, кто понимая, что наступила пора проститься с гордым волхвом, не раз оказывавшим нам неоценимую помощь, но каждый со жгучим нетерпением жаждя сверить собственные догадки с откровениями хранителя  человеческих судеб.     

        Пелгусию  не надо было ничего объяснять –   на мгновение слезы застили  изборожденное морщинами лицо, а затем его взор стал  чистым и глубоким, словно душа и разум предсказателя оказались в ином мире, и он воочию присутствовал в том времени, которое нам еще только предстояло прожить.

             Старец начал с меня, и слова его,  вырвавшись из паутины двусмысленности, были просты и отточены до крайности.

 – Ты проживешь дольше всех и увидишь, как сбудутся мои предсказания обо всех присутствующих здесь, но, что уготовано тебе – разгадать не под силу никому.

         Затем Пелгусий обратился к Горысу, и его речь снова заплескалась в витиеватости недосказанности и образности.

          – Сыновья, отягощенные прошлым своих отцов, чаще всего,  повторяют их путь.

 – Ты хочешь сказать, что …

 – Ничего не спрашивай. Огонь не совместим с водой, жизнь со смертью, но кто бесспорно различит тонкую грань между добром и злом, между любовью и ненавистью?

            Оба замкнулись в себе, один пытаясь вникнуть в смысл сказанного, другой лишний раз убеждаясь в тщетности ответа на собственный вопрос.  

           Никто не решился нарушить общее молчание, лишь медно-красные сосны поскрипывали под порывами ветра, и их верхушки, казалось, вот-вот соприкоснутся под клочками облаков, словно головы беседующих друг с другом заговорщиков.

              Пелгусий первым стряхнул с себя бремя оцепенения – его рука оторвалась от узловатого набалдашника посоха и взлетела в сторону Олега, сразу же сделавшего порывистый шаг навстречу волхву.

 – Стрелы, мечи и заговоры не коснутся тебя, – нараспев произнес мудрец, – слава и любовь подданных не разминутся с тобой, но остерегайся змей, свивающих ложе свое в самых неподабаемых местах.

        Ничего не добавив более, старик подошел к Игорю, оперся подбородком на скрещенные на посохе ладони, и впервые внимательно оглядел мальчика, который, как истинный сын варяга, ничем не выдал своего беспокойства и стойко переносил палящее солнце, особенно распоясавшееся в беспечный полдень.  

             – Береза станет твоим сопутствующим деревом, с ней будет связаны и счастье твое и гибель твоя. Но ты еще слишком мал, чтобы сказать о тебе больше.

              Пелгусий выпрямился, и, обращаясь к Рюрику и Нате, стоящим по обе стороны от послушного сына, с неподдельным умилением воскликнул дрогнувшим голосом:

              –  Даже непутевый отрок, глядя на вас, догадается, что мир и согласие заполонили любящие сердца, и смерть не  разлучить вас, на одном крыле навстречу предкам унося и мужа и жену.

               –  Она взойдет вслед за мной на поминальный костер? – не выдержал Рюрик.

          – Нет, нет – вы умрете в одной постели, в один и тот же миг, не покинув один и тот же сон.  

             Остатки облаков скрылись за горизонтом, и солнце стояло прямо над нашими головами, но мы застыли в глубоком молчании, словно незыблемые идолы, взирающие на нас без всякого стеснения. Пелгусий устал – его редкие волосы, покрытые инеем мудрости, увлажнились от пота, но глаза, вернувшись из неведомых времен, смотрели на нас с отеческой любовью.

          –  Живите, пока живется, – промолвил он, обращаясь в этот раз ко всем сразу.