Эдуард Стрельцов. Трагедия великого футболиста - Андрей Сухомлинов

Сегодня, задним числом, хорошо понимая особенности того времени, мы можем назвать все, что наговорили тогда о Стрельцове, словоблудием по чьей-то высокой воле, а карательные меры — государственным заказом. По сути, это стало тяжелым прессом, давившим жертву, на роль которой подобрали Стрельцова. Еще более изощренно давили на него следствие и суд. Невооруженным глазом видна их тенденциозность и заданность на обвинительный приговор.

Так, напомню, в качестве свидетелей привлекали в основном людей, враждебно настроенных к Стрельцову. В нарушение закона «забывали» предупредить их об ответственности за дачу заведомо ложных показаний. Между тем, общеизвестно, что ни один из действительно близко знавших Стрельцова людей не поверил в саму возможность совершения им преступления, тем более против человека. Все знали, как он добр и отзывчив.

К делу были приобщены характеризующие материалы, создающие исключительно негативный фон при оценке личности Стрельцова. И ни одной положительной характеристики, ни одного доброго слова. Это о человеке, в девятнадцать лет ставшем Олимпийским чемпионом, заслуженным мастером спорта СССР. Вот и получилось: вознесли, развратили. А потом, лишь по навету, дружно и шумно дискредитировали и низвергли.

Эти и многие другие нарушения, которые уже приводились и изложены в кассационных жалобах, других материалах, были допущены вопреки закону. Права Стрельцова — подозреваемого, обвиняемого, подсудимого и осужденного

— были попраны многократно. И когда об этом узнаешь и задумываешься сегодня, напрашиваются две аналогии из области искусства. Одна

— из сферы театра, другая — кино.

Первая. Уж очень похоже все то, что произошло, на хорошо поставленный и сыгранный спектакль театра абсурда. Режиссер (мы уже говорили ранее, кто именно) сформулировал цель: в рамках очередной кампании борьбы за дисциплину и трезвость найти и примерно наказать какую-то, желательно колоритную фигуру (вот, мол, кого не пощадили), наказать построже, дабы другим неповадно было.

На главную роль выбрали подходящего человека (в отличие от настоящего театра — без его согласия) — широко известного и любимого, немного скандального, частенько выпивающего и «перебирающего», освистанного прессой и неискушенного в делах юриспруденции.

На остальные роли определили статистов, безоговорочно послушных замыслу режиссера, действующих по принципу «чего изволите-с?». Спектакль прошел «как по нотам», зрителей о впечатлении не спросили, да и нашлись, как всегда, те, что устроили овацию. Опять же — по извечному, нашенскому: пусть не все ладно в моем доме, лишь бы у соседа было похуже. А тут-то «похуже» у кого: у Олимпийского чемпиона, баловня судьбы, «звездного мальчика»! Зато мы — в порядке!

Вторая аналогия вызвана названием нашумевшего некогда фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих». Не так ли сложилось и у Стрельцова?

В фильме речь шла о другом времени, о давно канувшей в Лету эпохе. Но ощущать себя Стрельцов среди окружающих его людей мог именно так, как задолго до него герой фильма. С определенной долей условности примем, что «свои» — это те, кто находился рядом в нормальной, повседневной, до краев заполненной футболом, жизни. Это тренеры, руководители разных уровней, журналисты, а затем — работники милиции, суда и прокуратуры. Еще недавно многие из них расхваливали его. Восхищались, добивались дружбы, простое знакомство с ним старались всячески афишировать. От них, казалось бы, он и мог в трудную минуту ждать поддержки и помощи, объективности. Но этого не случилось.

Многие из «своих», когда со Стрельцовым случилась беда, когда над его головой грянул гром, отвернулись, отмахнулись, сделали вид, что иного финала и не ждали. Ни просьбы друзей, ни обивание матерью порогов организаций, еще вчера горячо в нем заинтересованных, результата не дали. В поддержке было отказано. А ведь он, неопытный в деле правовой защиты, неподготовленный, неискушенный в искусстве «мышиной возни», упав с высот, раздавленный чудовищными обвинениями, сам защищаться не мог. Да, наверное, и не хотел, из-за дурацкого мальчишеского упрямства: «С девушкой был, факт близости с ней не отрицаю, а как это квалифицировать, ваше дело». Не допускал, видимо, по простоте душевной, что следователи и судьи так легко ухватятся за его признание. Это потом он будет годами терзаться вопросом: «Почему? За что?»

Да, многим «своим» именно это и было нужно: выдавить признания и свидетельские показания, подтасовать факты и — посадить надолго, как было велено.

Были среди «своих» и самые близкие — товарищи по спорту: чемпионы, рекордсмены, кавалеры высоких наград, люди, «вхожие» в высокие инстанции. Их заступничество, безусловно, могло благотворно сказаться на участи Стрельцова. Могло, но не сказалось.

Сошлюсь на документальный фильм «Вижу поле», посвященный Э. Стрельцову и демонстрировавшийся по телевидению. Один из участников экранного разговора поделился таким воспоминанием.

В 1963 году кем-то из друзей Эдуарда было подготовлено письмо на имя Н.С. Хрущева с просьбой об отмене дисквалификации Стрельцова, о его возврате в большой футбол. Под обращением автор поставил фамилии самых знаменитых спортсменов того времени в расчете на то, что уж ходатайство о снятии дисквалификации они подпишут. В передаче прозвучало несколько известных стране имен.

Эти имена с громкими титулами я перечислять не буду. Дело в том, что ни одной подписи, как об этом говорится в фильме, не появилось. Видимо, и эти сильные, мужественные люди дрогнули: а вдруг меня не поймут, как бы чего не вышло.

Горько об этом говорить, но факт остается фактом: письмо не пошло, шанс был упущен.

Это — о «своих».

Теперь — о «чужих», отнеся к ним, опять чисто условно, тех, кого Эдуард совсем не знал до «того случая», до следствия, суда и приговора. Это те, с кем «пересеклась» жизнь Стрельцова на его пути «в никуда»: подследственные, обвиняемые, заключенные, тюремный и лагерный персонал. Для них он поначалу был человеком из другого мира: недавно еще привилегированным, избалованным, зазнавшимся. Так им поначалу казалось. И он мог ждать от них не только настороженности и предубежденности, но и враждебности, агрессии. Однако и здесь случилось не так, и это тоже поучительно.

Как вы, наверное, помните, в камере, узнав в нем выдающегося футболиста, к нему отнеслись уважительно, а авторитет криминального мира Николай Загорский взял его под свое покровительство, и оно не раз выручало Эдуарда.

Многие надзиратели старались помочь, смягчить, облегчить его участь, условия пребывания в камере, лагере.

А как ему было не запомнить начальника Вятлага, организовавшего футбольный турнир! Понимал человек, что Олимпийский чемпион должен играть. И приезжал со своим окружением болеть за Стрельцова, верил, что, видя это, и подчиненные будут поддерживать знаменитого зэка-футболиста.

Вот и получилось, что среди многих «чужих» Стрельцов был своим в самом добром смысле этого слова.

Были, разумеется, и другие факты.

Чужие, например, оставили ему отметину на лице.

А свои? Были среди них и те, кто встал на защиту Стрельца: новые руководители ЗИЛа, генеральный директор Павел Дмитриевич Бородин и секретарь парткома Аркадий Иванович Вольский. Не оставляли в беде многие друзья-футболисты.

Бывший начальник команды московского «Торпедо», сделавший много для скорейшего возвращения Эдуарда в большой футбол и для увековечения его памяти, Ю.М. Степаненко вспоминает:

— Когда Стрельцов оказался в лагере, у нас состоялось собрание. Футболисты решили, что при выплатах премий за победу или по какому-либо другому случаю будем отчислять деньги и Стрельцову.

Его «долю» делили пополам: половину отдавали матери, а на вторую половину покупали продукты и отправляли их в лагерь посылкой или нарочным. В этой роли почти всегда выступал Витя Шустиков…

Слушал я этот рассказ и думал о том, как много значат настоящие дружба и товарищество!

И что уж вообще поразительно, так это свидетельства о том, что посылки с едой в тюрьму и лагеря Стрельцову посылали и болельщики на собранные ими деньги.

Пример этот, по-настоящему волнующий, зовет к тому, чтобы на несколько строк отвлечься от хода моих рассуждений и высказать хвалу по адресу этого удивительного и до конца не понятого еще нами братства людей — футбольных болельщиков.

Ревущие 100-тысячные стадионы, миллионы телезрителей, разные социальные сословия — от людей с мировой известностью до деградировавших личностей — все это включает в себя феномен болельщика.

Болельщики есть и в других видах спорта. Не менее темпераментные и не менее осведомленные о своих кумирах и знающие о них все — от размера обуви до имен любовниц.

Но футбольный болельщик — самый массовый, а поэтому, наверное, и самый агрессивный.