Танцор Января - Майкл Флинн

О’Тул волновался, ведь он вырос в Доле, и хотя давно покинул планету, воспоминания все равно не давали ему покоя.

— Была одна девушка в Фермое, — признался он Рингбао за стаканом вискбеаты. — Она любила меня; и я бы женилс’ на ней, не злись она на то, что я заклад’ваю за вор’тник. Именно женщ’ны, а не альфвены толкают мужчин в космос. А те’рь Калим гов’рит, что Фермой… — Он, не договорив, осушил стакан, пока Маленький Хью О’Кэрролл всеми силами старался сохранить образ Рингбао делла Косты. Хью положил руку на локоть пилота.

— Может, с твоей девушкой все хорошо. — Хью заставил свою личину сказать это так, словно нисколько не переживал за мир, которым сам когда-то помогал управлять.

О’Тул покачал головой.

— Это было так давно… она уже забыла меня. И я думал, что забыл ее.

ОН КРАК

Арфистка недовольно хмурится.

— И в чем заключается смысл этой истории? В том, что лучше путешествовать, полным надежд, чем достигнуть цели своего путешествия? Не думала, что ты опустишься до подобной банальности.

Сложно понять, когда человек со шрамами улыбается. Края его губ опускаются до самого изгиба подбородка, словно носок, перекинутый через спинку стула.

— С чего ты решила, что они были полны надежд или что достигли цели своего путешествия? — смеется он. — Впрочем, пускай наслаждаются своим моментом славы.

Арфистка ничего не говорит, но ее лицо каменеет.

— Твой юмор излишне жесток, — наконец произносит она. — Думаю, он отравил всю историю.

Девушка поднимается, чтобы уйти, но слова человека со шрамами благодаря загадочной геометрии ниши словно шепчут ей в уши:

— А где еще ты услышишь эту историю, отравленную или нет? Принимавшие в ней участие давно разбросаны по весям, исчезли или уже мертвы. Ты либо услышишь нашу версию, либо не узнаешь ничего.

Она подбирает футляр и забрасывает его за спину.

— Не будь таким самоуверенным, старик. Я бы не пришла сюда неподготовленной. Не только твоими устами говорит эта история.

Человек со шрамами поднимает когтистую руку, словно в мольбе.

— Не уходи, — шепчет он. Скажи старик это с большим чувством, его слова могли бы сойти за просьбу; но в нем уже почти не осталось чувств, и поэтому они звучат как приказ. — Останься еще ненадолго, ради нашего одиночества.

Арфистка поправляет поклажу и замирает, полуобернувшись. Осталось еще кое-что, что она хочет узнать, вопросы, которые следует задать, поэтому девушка неохотно повинуется.

— Останусь пока — ради твоего безумия, — произносит она, снова присаживаясь.

— Сыграй мне о путешествии, — произносит человек со шрамами. — Хочу услышать, что у тебя получилось.

Какое-то время арфистка хранит молчание. Затем она наклоняется и достает арфу из футляра.

— Скольжение по Электрической авеню играли и прежде, — отвечает она, — но, возможно, есть еще одна вариация этой темы.

Ее пальцы танцуют, мелодия льется со сверхсветовой скоростью.

— Мне всегда нравился образ альфвенов, которые цепляются за нити пространства, — говорит она во время глиссандо. — Космическое путешествие напоминает игру на арфе.

— Возможно, — соглашается человек со шрамами, — но альфены двигают корабль, а… — Он замолкает, затем улыбается. — Ну надо же!

Арфистка усмехается, и арпеджио перерастает в отчаянное децелерандо, замедляясь до спокойного ритма орбиты, чье мерило — «акцентный стих» древней островной поэзии, и наконец превращается в «Плач по Долу Эрена», столь горестный, будто хочет затопить целый мир. Сидящий неподалеку пьяница вскрикивает: «О боже!» — отворачивается и плачет навзрыд. Некоторые присутствующие опускают головы или смахивают с щек слезы.

Бармен покидает свое место и подходит к ним.

— Сюда приходят забыть свои печали, а не приумножить их. — Он скорбно глядит на человека со шрамами. — Сколько еще ты будешь здесь сидеть? Люди думают, что ты часть персонала или предмет интерьера.

— Я кое-кого жду, — говорит человек со шрамами.

— Правда? И кого?

Пожимает плечами.

— Пока не знаю.

Бармен кусает губы, но его недовольная гримаса и близко не может сравниться с привычным для человека со шрамами выражением лица.

— Еще по одной, — просит арфистка, и бармен обращает свой взор на нее.

— Попробуй сыграть что-нибудь повеселее, — советует он ей.

— Я думала, здесь приветствуется музыка, побуждающая людей пить.

— Неправильно думала. — Бармен отворачивается и широким шагом возвращается на свой пост. Вскоре после этого к ним подходит официантка с двумя стаканами вискбеаты.

— Странно, как он еще не вышвырнул тебя отсюда, — говорит арфистка человеку со шрамами. Она пробует напиток и недоверчиво смотрит на стакан. — Либо он начал подавать лучший виски, либо у меня окончательно онемел язык.

— Сначала он подает самые дрянные напитки, надеясь отбить желание пить. Но большинство из тех, кто приходит сюда, все равно не чувствуют разницы. Старина Славобог не вышвырнет нас. Я один из тех страждущих, которых ему следует ублажать. — Смех человека со шрамами звучит хрипло и надломленно, будто груда камней, сползающая по склону высокой горы. Он поднимает стакан, приветствуя бармена, но тот притворяется, что не замечает этого. — Да он бы даже не знал, чем себя занять, не приходи мы сюда каждый день. Я для него чертова опора. Единственная константа в его жизни. Мы…

Человек со шрамами вдруг замолкает, и его глаза расширяются.

— Нет. Ты не можешь, — шипит он сквозь стиснутые зубы. Он хватается за столешницу, сначала одной рукой, потом обеими и дрожит, словно струна арфы. Девушка с тревогой смотрит на него, а затем поворачивается к бармену.

Внезапное движение арфистки привлекает внимание Бармена. Он смотрит на нее, затем на человека со шрамами, после чего, печально улыбнувшись, качает головой и возвращается к своим делам.

Он уже видел такое прежде. Почувствовав себя неуютно от этой мысли, арфистка вновь поворачивается к своему собеседнику.

Тот уже абсолютно спокоен.

— Готова к продолжению истории, дорогая? Предупреждаю, в ней есть главы, которые не должны быть рассказаны. Не сейчас. Но именно их я люблю больше всего.

Арфистка хмурится. Есть что-то странное в этом изможденном старике. Нечто смутное в голосе, как будто он только что вспомнил о чем-то важном. Или забыл.

— Одно стоит помнить о погоне, — быстро говорит человек со шрамами, — она отнимает больше времени у преследователей, чем у преследуемых. «Преследование в кильватер — это долгая погоня».

Арфистка невесело хмыкает и наигрывает пару строчек из дибольдского танца влюбленных.

К ее удивлению, человек со шрамами узнает мелодию и напевает слова.

Гнала его по разума сплетеньямИ, звонко хохоча, там пряталась сама…

— «Разума сплетеньям», — уже медленнее повторяет он. — Да, может быть, любовь и есть истинный ответ. — Человек со шрамами смотрит на арфистку, и в этот раз его улыбка становится почти человеческой. — Это ведь не всегда была песня влюбленных. Она взята из старинной поэмы древней Земли.

— Ты говорил о погоне, — чуть резче говорит арфистка.

Человек со шрамами пристально смотрит на нее, словно удивляется, не гонит ли она его по разума сплетеньям. А затем:

— Погоня. Да. Хоть о ней никто и не подозревал. — Он откидывается на спинку стула и взмахивает рукой. — Тогда продолжим, арфистка. Слушай мой рассказ.

ГЯНТРЭЙ

ПРЕСЛЕДОВАНИЕ В КИЛЬВАТЕР

— Закуток Иеговы — дурное место, — говорит человек со шрамами.

…Ведь человеку необходимо отыскать путь внутрь и путь наружу, и обе задачи не из легких, хоть большинство и справляется с первой задачей лучше, нежели со второй. Без помощи терран это практически невозможно. Но помощь может и не быть добровольной, даже преднамеренной, а для каждого правила есть свое исключение.

Одно такое исключение шагнуло в гудящий улей Тарако-сарая, открытой рыночной площадки, где Людноулица стыдливо изгибается в сторону более респектабельных районов города (в процессе перерождаясь под названием Дороги Славы). В Тарако-сарае сходятся монорельс, три улицы, четыре вьющихся переулка и еще двенадцать неутомимо переплетающихся пешеходных дорожек. К западу почти до самого горизонта тянется Порт-Иегова, где высокие, изящные корабли, словно обернутые в золотую фольгу, поблескивают багрянцем в лучах рассветного солнца. С остальных же сторон над рынком нависают хлипкие здания терранского Закутка.

Три стороны сарая занимают кубические магазинчики из тусклого металла, покрашенные ярко-синей краской. Каждый из них вплотную примыкает к соседним, если только между ними не протиснулись переходы Закутка. Западная сторона, выходящая на Людноулицу и порт, открыта, и здесь расположены монорельсовая станция и парковка для наземного транспорта. Еще до того как первые лучи солнца успевают озарить площадь, торговцы-дукандары, лязгая цепями и противовесами, поднимают стальные шторы, окликая друг друга и желая удачи либо всяческих бед — в зависимости от сложившихся отношений. Фронтальная часть магазинчиков всегда открыта, а стулья, скамейки и полки расставлены так, чтобы посетители могли рассмотреть товары наилучшим образом.