Сан-Ремо-Драйв - Лесли Эпстайн

Барти был в слезах. Я увидел, что он описался. Артур тоже обратил внимание на брюки, мокрые в шагу, и увел его переодеваться в душевую. Я оставил свою удочку с натянувшейся до звона леской и выбрал леску брата. Наживка была не тронута. Я вытащил из ведра живую рыбину и воткнул его крючок в угол разинутого рта. Потом бросил рыбу в океан. Дворецкий и брат вернулись. Сделать открытие я предоставил Артуру.

— Смотри, мистер Бартон. У тебя поймалась.

Барти был в восторге. Он сплясал жигу.

— Ричи, погляди! Артур, погляди! Я поймал! Барти поймал!

— Молодец, Барти. Тащи ее. Смотри, вот так.

Я намотал свою леску на катушку. На крючке билась, извивалась макрель. Но Барти только продолжал пляску.

— Поймал! Поймал! Поймал!

Артур вытащил рыбу, уже несколько сонную. Он перекинул ее через перила, и она раз-другой вяло ударила хвостом под ногами у Барти.

— Подбери ее, Барти, — крикнул я. — Расшиби ей башку.

Бартон запыхтел. Пульсирующий валик между бровями зловеще покраснел.

— Э, нет. Она моя. Моя! — Он опустился на колени, поднял рыбину вместе с крючком и прочим и прижал к груди.

— Убей ее, Барти! Убей гадину!

— Нет, нет, нет. Моя рыба. Моя. — Рыба разевала рот, он прижался к ней щекой.

— Мы же ее съедим. Правда, Артур? Мы возьмем их домой на ужин. Это закон, Барти. Знаешь, закон джунглей. Большая рыба тоже ест маленькую.

Артур сказал:

— Никак мы не можем везти этих рыб домой.

Я опешил. Будто меня самого стукнули головой о сваю.

— Как это? Что ты говоришь? Что же с ними будет?

— Прямо не знаю, не хочется тебе говорить.

— Не знаешь? Не скажешь? Разве нельзя отдать их бедным, чтобы у них была еда?

— Эти рыбы, Ричард, они в помойку пойдут.

На меня вдруг накатила печаль. Я посмотрел на кучу макрелей, блестящих, зеленых. Я увидел себя, покрытого чешуей и кровью, так, как, наверное, видели меня они черными зрачками умирающих глаз. И у меня самого из глаз потекли слезы. Я хотел сказать им, что я не виноват. Но смог выдавить только:

— Тогда вези нас домой.

— Не могу, мистер Ричард. Велено было забрать вас на весь день.

— Нет, нет. Сегодня день выборов. Ты разве не будешь голосовать? Скажи-ка?

— Правду сказать, я голосовал бы за мистера Трумэна.

— Так голосуй! Еще не поздно. Завезешь меня, а Барти захвати с собой. Никто не узнает. Это твой долг. Обещаю: я никому не скажу.

Дворецкий заколебался. Он снял фуражку, снова надел.

— Раньше, за мистера Рузвельта я ни разу не упустил голосовать.

Внезапно Барти подбежал к перилам.

— Беги! — крикнул он. — Беги, рыбка!

Ему как-то удалось отцепить свой трофей. Он поднял его к небу, и тот кубарем полетел в пену Тихого океана.

Мы с Бартоном кое-как умылись в туалете за каруселью; потом Артур высадил меня на углу Сансета и Сан-Ремо. Я пересек лужайку перед домом и обогнул крыло. Нырнул под землю и пробрался туда, где уже слышны стали, а потом и видны оба рабочих. Наконец я вполз в конус света под лампой с колпаком.

— Привет, Эдди. Привет, Мартин. Хотите искупаться?

Не дожидаясь ответа, я повернул и пополз к выходу. Я знал, что они последуют за мной. Мы вышли из-под аркады на траву, недавно политую садовником. Оба рабочих, как и в прошлый раз, сбросили одежду на землю. Эдди остался в тех же, кажется, мешковатых трусах, что и вчера. На Мартине были трусики в обтяжку, ослепительно белые на солнце. Они разрезали его черное тело пополам, словно блестящая кривая сабля. Эдди с криком прыгнул в воду. Мартин медленно спустился по лесенке и погрузился — как континент, я подумал, как Атлантида, — на дно. Они купались довольно долго, наверное, с полчаса. Я снял туфли. Снял носки. Сел на закругленный камень бортика и свесил ноги в воду, прямо в брюках. Тут хлопнула сетчатая дверь и вышла мать.

На ней был привезенный из Франции купальный костюм из двух частей под названием «бикини». Фиолетовая ткань едва прикрывала грудь. На виду были вертлюги и интимные места ляжек. Она постояла минуту, заправляя локоны под белую резиновую шапочку. Потом спустилась на траву, прошла по плитам — не спеша, по этим горячим плоским камням — и окунулась в воду.

Оба видели ее. Эдди перестал скакать. Он смотрел, как Лотта плывет к нему брассом, — голова и голые плечи ее высовывались из воды, ноги выбрасывались в стороны и сжимались, ягодицы приподнимались и опускались. Когда она приблизилась, маленький негр забарахтался, как испуганная собачка, а когда подплыла совсем близко — выпрыгнул из воды и встал, дрожа, в собственной луже. А Мартин неуклонно скользил от одного края бассейна к другому.

Теперь мать оттолкнулась от стенки на мелком краю и поплыла на спине. Ее лицо, грудь и колени островками торчали над водой. Ступни взбивали воду, как винт. Мартин ждал на середине. Он шел по дну, пока она не поравнялась с ним, и тогда поплыл рядом, работая руками с ней в такт. Они были как два пловца из фильмов с Эстер Уильямс[78]. Но Лотта не улыбалась в камеру. Она ни разу не повернула головы к плывущему рядом. Коснувшись стенки, она поплыла обратно кролем. Черный человек двигался рядом. Они забирали воздух лицом друг к другу, одновременно открывая рты. Проплыв всю длину, они разом оттолкнулись от кафеля. Теперь Лотта плыла на боку. Мартин тоже. Их разделяли какие-нибудь сантиметры. Они вполне могли стукаться коленями. Ее груди под узенькой материей могли касаться его голой груди. Они плыли медленно, продвигаясь толчками, и наконец достигли бортика. Здесь мать нырнула и вынырнула с фонтаном брызг. Вода разлетелась от блестящей шапочки, как свет от электрической лампы. Мартин ждал ее на поверхности; с головы у него текло.

— Что вы делаете в моем бассейне? — спросила мать так, как будто впервые его увидела. И сразу поплыла к мелкому концу.

Мартин остался на месте. Он полежал на спине, потом перевернулся на бок. Эдди побежал к нему. Мартин ворочался, погружался и всплывал, ворочался, как кит, попавший под судно. Эдди подал ему руку. Мартин потянулся к ней, но не достал. Он хватал ртом воздух. Потом, должно быть почувствовав, что Лотта плывет к нему, выбросился из воды и поймал руку. Эдди, натужась, вытянул товарища на сушу. Они пошли вдоль бортика ко мне. Трусы на большом негре уже не были белыми, уже не сияли. Мокрая ткань сливалась с телом, спрятанным под ней.

Перед тем как спуститься под дом, рабочие оделись. Я натянул носки и туфли и полез за ними. Лампа висела на проводе, перекинутом через трубу. Негры уселись под ней на корточки. Но инструментов не трогали. Оба неотрывно смотрели туда, где остановился я под их взглядом. Ни тот ни другой не произнесли ни слова. Сердце у меня сильно забилось, и я не понимал почему. Можно вернуться, сказал я себе. Но пополз вперед.

Когда я подполз к ним, Эдди выключил лампу. Мы лежали в полной темноте. Теперь кровь стучала у меня в ушах так громко, что они наверняка должны были это слышать. Мартин позади меня сказал:

— Давай.

Я услышал, как Эдди, лежавший передо мной, сделал глубокий вдох. Он сказал:

— Ты еврей, так?

Я лежал на левом боку. Казалось, что земля вздымается подо мной, так же, как это было во время землетрясения.

— Да, — ответил я. — Думаю, да.

— Ты знаешь, Мартин был на войне. Он видел много плохого. Он не любит про это говорить. А самое плохое — то, что было с твоим народом.

Я почувствовал облегчение.

— Да, я знаю, что немцы делали с евреями. Я видел снимки в журнале «Лайф». Это было ужасно. Они даже детей не жалели. Они…

— Замолчи! — приказал Эдди. — Ничего ты не знаешь. Я не про картинки журнальные говорю.

В эту секунду я ощутил, что на мое бедро легла огромная ладонь Мартина. Я подумал, что сейчас задохнусь от жары, темноты, недостатка воздуха. Когда великан наконец заговорил, рот его был так близко, что я затылком ощущал его дыхание.

— То, что я видел, поломало меня.

Ловким движением двух пальцев он расстегнул пряжку моего ремня. Эдди продолжил его рассказ.

— Это был лагерь, знаешь? Он видел ходячие скелеты. Кости ходячие. Мертвых не отличить от живых.

Пока он говорил, громадная рука зацепила мои брюки за пояс и спустила их. Потом концы пальцев дотронулись до трусов и скользнули внутрь. Меня поразил контраст между размерами руки — она могла принадлежать колоссу, могла быть лапой могучего Кинг-Конга — и тем, как легко толстые подушечки пальцев двигались по моему гладкому безволосому животу.

— И вот что было, — продолжал Эдди. — Вот что порвет тебе душу. В углу поля, за проволокой была как бы гора. Понимаешь, человеческого кала. Все говно евреев. Мартину велели идти туда. Такой был приказ. И что же он увидел? Что же он увидел, молодой человек!

Рука Мартина сомкнулась на моем пенисе. Он держал его пальцами. Его горячее дыхание шевелило волосы у меня на затылке. Жар его тела обдавал мне спину сквозь рубашку. Мы были близко друг к другу, как мать с ним в бассейне.