Звезды Эгера - Геза Гардони

— За ребенком, — ответил Цецеи. — Только не подумай, что няней, нянь там достаточно. Вица просто там время проводит, вот и все.

— Твоя дочь ходит за сыном Сапояи? — воскликнул священник и вскочил, покраснев.

Цецеи беспокойно заковылял по комнате.

— А что ж тут такого? — проворчал он, обернувшись. — Ты ведь сам говорил: лучше уж пес, да венгр, чем ангел, да немец?

— Но твоя дочь баюкает сына Сапояи! — Отец Балинт свирепо заорал на Цецеи: — Да что ж у тебя, мозги раскисли на старости лет? Или ты забыл, что отец этого ребенка был палачом? Забыл, как вместе со мной лакомился мясом Дердя Дожи?

И он так хватил стулом об пол, что стул разлетелся вдребезги.

У Гергея кусок застрял в горле. Он бросился вон из комнаты, стремглав сбежал по лестнице, вывел своего коня и умчался, ни с кем не попрощавшись.

14

Возле королевского дворца он соскочил с коня и взял его под уздцы.

На стене дворца Гергей заметил солнечные часы величиной с колесо телеги. Солнце как раз скрылось за тучи, и позолоченный столбик только бледной тенью указывал на римскую цифру IV.

Гергей пытливо рассматривал окна. Оглядел по очереди окна нижнего, потом верхнего этажа, а затем и башенные оконца.

В ворота дворца входили и выходили солдаты. Шаркая ногами, подошел к воротам седобородый, сгорбленный старик венгр. За ним следовало двое дьяков.

— Прочь с дороги! — крикнул страж двум зевакам-мальчишкам. — Чего рты разинули?

Старик с трудом передвигал ноги. Он был, видимо, очень знатной особой, так как с ним здоровались все, а он никому не отвечал на приветствия. Дьяки несли свернутые трубкой бумаги. За борт суконных колпаков были засунуты гусиные перья, у пояса болтались медные чернильницы. День стоял солнечный, и тени дьяков величественно передвигались по стене. Гергей приметил и стройного белокурого солдата. Ему сразу бросилось в глаза, что солдат в красных сапогах, а тонкие ноги его обтянуты красными штанами, — он понял, что это солдат из сигетварской стражи. И тут же узнал в нем Балинта Надя.

Гергей повернулся и, взяв коня за повод, поспешно направился на площадь Сент-Дердь. Ему не хотелось встретиться с кем-нибудь из людей Балинта Терека.

Но дальше он опять встретил знакомого. Это был подвижный низенький человек с круглой бородой — Имре Мартонфалваи, дьяк, ключник, управитель, — словом, во всех отношениях полезный и близкий человек Балинта Терека.

Гергей спрятался за своего коня, но дьяк Имре заметил его.

— Ба, кого я вижу! — крикнул он. — Братишка Гергей!

Гергей покраснел до ушей и поднял голову.

— Как ты попал сюда? К господину нашему приехал? Где ты раздобыл этого буйвола с конской мордой? Не из наших же он коней!

Гергею хотелось провалиться сквозь землю вместе с достопочтенной лошадью, прозванной буйволом.

Но вскоре он собрался с духом.

— Я приехал к нашему господину, — ответил он, смущенно моргая глазами. — Где он?

— Не знаю, вернулся ли уже в Буду. Он отправился провожать пленных немцев к султану. Эх, и герой же наш господин! Видел бы ты, как он крошил немцев! Неделю назад, когда он вернулся из сражения, вся правая рука у него была в крови. Королева сидела у окна. Он проехал перед нею и показал ей правую руку и саблю… А как у нас дома? Не было падежа скота?

— Нет, — ответил Гергей.

— Невольники вычистили старый колодец?

— Вычистили.

— А на молотьбе не воруют?

— Нет.

— Баричи здоровы?

— Здоровы.

— А госпожа наша?

— Тоже здорова.

— В Реметеудваре ты не побывал?

— Нет.

— Отаву начали косить, не знаешь?

— Не знаю.

— Ну, где ж ты остановишься? — спросил дьяк, обмахиваясь шапкой. — Нашел себе пристанище?

— Нет.

— Тогда пойдем ко мне. Ты какую-нибудь важную весть привез нашему господину или письмо?

— Нет. Просто так приехал.

— Тогда подожди здесь. Я зайду во дворец. А то пойдем вместе на конский двор, оттуда ко мне домой, а там переоденешься в парадный костюм. Но, может, у тебя и одежды нет? Ничего, найдем. А с господином успеешь поговорить.

Он ввел Гергея во двор и поставил его в тени.

Провожая взглядом болтливого проворного человечка, Гергей видел, как он взбегает вверх по широкой лестнице из красного мрамора. Потом начал размышлять — не улизнуть ли от гнева господина Балинта?

Эх, от него не удерешь! Он даже издали притягивает к себе властным взглядом. Придется сказать правду, признаться, что… Ой, в этом уж никак нельзя признаваться!

Голова у него пошла кругом от таких мыслей. Он почесал за ухом, потом снова уставился на окна.

Озираясь вокруг, он вдруг заметил, что за оградой зеленеют деревья парка. А что, если проникнуть туда? Хоть издали поглядеть на свою маленькую Эву, только издали, ибо такому простому смертному, как он, не положено близко подходить к королеве.

Да, но где же они? Должно быть, гуляют по тенистым дорожкам сада или сидят у какого-нибудь окошка. Эву он сразу узнал бы. Узнал бы ее нежное, белое лицо, ласково улыбающиеся кошачьи глазки. Махнул бы ей шапкой, и пусть она хоть неделю гадает, кто это был: Гергей или только мальчик, похожий на него, а может, только призрак Гергея.

По двору было разбросано сено. В стенке торчали вбитые в ряд большие, тяжелые железные кольца, к которым приезжие привязывали своих лошадей.

Гергей тоже привязал коня и, погруженный в тихие мечты, прошел между солдатами, потом проскользнул в тот проулок, где из-за ограды выглядывали зеленые кроны деревьев.

Гергей думал, что там и есть вход в парк. Вот недогадливый! Да разве стали бы строить ворота большого парка в таком узеньком переулке! Ворот тут не было и в помине. По одну сторону переулка — высокая чугунная ограда, по другую — здание. Некогда здесь жили ученые и художники короля Матяша, затем, во время Уласло[27], — польские попы и слуги, а позднее — дворцовая женская прислуга.

Но всего этого Гергей не знал. Он рассматривал ограду. Решетка белая, а концы чугунных прутьев позолочены. Кое-где из-за ограды свешивались ветки деревьев.

Гергей то и дело заглядывал в парк. Он видел дорожки, посыпанные гравием, и маленькие садовые постройки с зелеными крышами. На решетке то здесь, то там сидели чугунные вороны, но от большинства сохранились одни только лапки. Сквозь ветви мелькало несколько розовых пятен. Женские платья!

Сердце у юноши застучало, как водяная мельница.

Осторожно крадучись вдоль ограды, заглядывал он в парк. Наконец под старой липой увидел группу женщин.

Они сидели вокруг колыбельки. Все были в светло-розовых платьях. Только одна, с узким лицом, длинным носом и тонкими руками, была в черном. Лицо ее было бледно, черные глаза печальны. Улыбалась она только тогда, когда склонялась над колыбелькой, но и улыбка ее была грустной.

Гергей не мог заглянуть в колыбель — ее заслоняла толстая женщина в белом платье. Она обмахивала ребенка веточкой липы.

Стараясь рассмотреть все получше, Гергей то сверху, то снизу заглядывал за ограду. Он уже приметил, что вокруг колыбельки сидят четыре женщины, а пятая стоит возле большой мраморной вазы, изваянной в форме чаши, и все время то наклоняется, то поднимается.

К ней-то и побежал Гергей вдоль ограды. И правда, это была его маленькая Эва, Но как она выросла! Девушка собирала в корзину упавшие с дерева дикие каштаны.

— Вицушка! Кисушка! — тихо окликнул он Эву.

Девушка была шагах в двадцати от него. Она напевала какую-то песенку и потому не слышала Гергея.

— Вицушка! Кисушка!

Девушка подняла голову. Серьезная и удивленная, повернулась она лицом к ограде.

— Кисушка! — повторил Гергей уже сквозь смех. — Кисушка! Вицушка! Поди-ка сюда!

Гергей был скрыт ветвями тамаринда, но Эва узнала его по голосу.

Она поскакала, точно козочка. Останавливалась, вновь пускалась вприпрыжку. Ее большие, широко раскрытые глаза были полны изумления.

— Это я, Вицушка! — повторял Гергей.

Подбежав к нему, девушка всплеснула руками.

— Герге! Как ты попал сюда?

Вся просияв от радости, она просунула лицо сквозь прутья ограды, чтобы Гергей поцеловал ее. И Гергей услышал какой-то приятный запах — так пахнет в апреле цветущая жимолость.

Потом оба ухватились за решетку, и руки их соприкоснулись. Решетка была холодная, а руки теплые. Лица обоих разрумянились.

Не сводя глаз с девушки, юноша коротко рассказал, как он попал сюда.

Как она выросла, как похорошела! Только глаза, открытые и невинные, красивые кошачьи глазки, остались прежними.

Может быть, кому другому Эва и не показалась бы красавицей — ведь она была в том неблагодарном возрасте, когда руки и ноги кажутся большими, черты лица еще не определились, стан худой и плоский, волосы короткие, — но Гергею все в ней казалось бесподобным. Ему нравились ее большие руки — они казались белыми и бархатистыми; а на ноги ее, обутые в хорошенькие башмачки, он бросал долгие, восторженные взгляды.