Выбор - Виктор Суворов

Удивляется Макар: зачем девок к этому делу?

А одна ему знакомой показалась. Тоненькая, глаза что у твоей стрекозы. Ее отдача выстрела чуть не на метр отбрасывает, она явно вся в синяках от отдачи, но от ружья ее не оттащить. Аж визжит от удовольствия.

5

Сталин почему-то наперед знал, что двух тетрадей в стопке не хватает. И знал, чьих. Шесть великолепных сочинений и шесть черновиков. Все правильно, все чудесно. Но от той, от последней, от запасной, он почему-то не ждал образцового сочинения. Он почему-то ждал какого-то шага необычного, который за рамки выламывается.

Где же эта необычность? Пересчитал тетради: …десять, одиннадцать, двенадцать. Шесть сочинений, шесть черновиков, а седьмая что делала?

– Разрешите, товарищ Сталин?

Сталин как бы и не заметил вошедшего. Молчит. Он вообще ни на кого не кричал. Никогда. В гневе он отворачивается, ходит, смотрит в окно или себе под ноги, возится с трубкой, долго раскуривает ее. Чтобы внешние проявления гнева погасить и скрыть… Но Холованов знает, что означает сталинская сосредоточенность на пробивании дырочки в мундштуке. Холованов оценил ситуацию мгновенно. Он сообразил, что ошибся. Надо было сразу доложить, как было… Сейчас (и он это знает) единственный путь к спасению – не оправдываться. Потому Сталин молчит, сопит, продувает дырочку, опять ковыряет трубку особым шильцем и снова продувает.

И Холованов молчит.

6

Дверь зеркальная закрылась.

Семь девочек в большом круглом зале. Стены – одно сплошное зеркальное поле. С потолка – потоп света. Все сверкает и переливается. Только дверь нарушает искрящееся однообразие. Но вот закрыли дверь. Зеркальный круг замкнулся. Теперь даже трудно и сообразить, где она, дверь.

Тренировка – ровно час. Прозвучит музыкальный сигнал: динь-дон-дон, и с этого момента надо представить себя королевой или царицей.

Совсем недавно тут, в зеркальном зале, каждая должна была представлять себя вторым секретарем испанской коммунистической партии. Официально братскими партиями правят первые секретари из местных товарищей, а на деле правят вторые секретари, Москвой поставленные. Вот их-то девочки тут, в зеркальном зале, и изображали. Каждая – актриса, и в то же время каждая для остальных – зритель и судья. Оценок за этот урок не ставят – каждой и без оценок ясно, что она собою представляет на фоне других.

Теперь все так же, как и в прошлый раз, но только кто-то почему-то изменил программу подготовки, теперь надо играть роль не второго секретаря, а роль королевы или царицы. И не думайте, что так это просто – целый час из себя царицу корчить. Не думайте, что играть роль царицы легче, чем роль второго секретаря. Понятно, ни одна царица не имела столько власти, сколько второй секретарь братской коммунистической партии, и все же играть роль королевы или царицы вовсе не так просто, как со стороны показаться может. Еще и тем задание усложняется, что в зале не одна царица, а сразу семь.

Впрочем, седьмая уже как бы не в счет. Ее скоро из группы выгнать должны. Не уживается запасная в коллективе, не вписывается. Все у нее на свой лад. Все ей не так. Недавно сочинение писали «Кабы я была царица». Объявил товарищ Холованов тему, все только черновые тетради открыли, а она, тему услышав, черновую тетрадь даже не раскрыв, сразу черкнула что-то в основной тетради, бросила Холованову на стол и вышла.

Вот и теперь прозвучал сигнал, все величественные позы приняли, лишь она презрительно усмехнулась и видом своим показала, что в этой игре принимать участие не намерена.

7

Долго трубка не поддавалась очищению. Но всему приходит конец. Сталин положил трубку в правый карман френча и тут только обратил удивленный взгляд на Холованова: ах, вы тут, я и не заметил.

И Холованов игру поддержал, себя виновным выставляя, прикинулся, что вошел без разрешения и теперь спрашивает:

– Разрешите, товарищ Сталин?

– Да, входите. Я вас вот по какому вопросу вызвал, товарищ Холованов, меня волнует состояние дел в шведской группе.

И этот прием Холованову известен: Сталин уже подавил вспышку гнева, но при первых словах она может вспыхнуть снова. Потому он начинает издалека, чтобы успокоить не только свой дьявольский мозг, но и речь свою.

– Товарищ Сталин, думаю, нет оснований беспокоиться о состоянии дел в шведской группе. Есть проблемы, есть срывы, но все в рамках поправимого и устранимого, в рамках нормального рабочего ритма…

– А что у наших греков?

– В греческой группе все в норме, только одну девочку считаю необходимым отчислить за нарушение дисциплины.

– Что случилось?

– Самовольная отлучка.

– Продолжительность?

– Сорок шесть минут.

– Отчисляйте и примите меры сохранения тайны.

– Меры сохранения секретности приняты, расстрельный материал готов, представлю завтра.

– Хорошо. Идите… Нет, постойте. Есть еще вопрос…

Вот оно… Сжался Холованов. Внутренне сжался. Внешне он – сама беззаботность: что там еще?

– Тетрадей с сочинениями испанской группы должно быть четырнадцать.

– Тринадцать, товарищ Сталин. Она черновиком не пользовалась.

Холованов старается говорить так, как говорит Сталин: предельно ясно, предельно четко, экономя слова и время. Потому, экономии ради, он не назвал по имени ту, которая черновиком не пользовалась, для краткости обозначив все местоимением. Почему-то, говоря о ней, он считал, что пояснений не требуется. Он почему-то думал, что говорить о ней можно, не называя имени, товарищ Сталин и так знает, о ком речь, знает, кто способен на такие вольности.

Действительно, Сталин не заметил, что имя той, которая вопреки установленному порядку черновиком не пользовалась, еще не названо. Речь о ней. И это обоим ясно.

– Хорошо, товарищ Холованов, допустим, она черновиком не пользовалась, тогда тетрадей должно быть тринадцать. Где же тринадцатая тетрадь?

– Товарищ Сталин, она не справилась с заданием. Ее сочинение неудовлетворительно.

– Это буду решать я. Где тетрадь?

И Холованов понял, что спасен. Получив срочный ночной вызов в Кремль, он в мгновение вспомнил тысячу дел, сто тысяч вопросов, на которые Сталин может потребовать немедленный ответ. Поди сообрази, зачем вызывает Сталин в три ночи, поди упомни тысячи своих подчиненных и уйму хитроумных комбинаций, в которые каждый вовлечен сталинской волей. Из тысяч дел поди выбери единственно нужное в данный момент… Он открыл огромный сейф с документами категории «Совершенно секретно. Особой важности», скользнул взглядом и снова запер сейф. Открыл второй, с документами категории «Совершенно секретно». Снова скользнул сверху вниз по тысячам папок. Наугад выхватил тетрадку вздорной девчонки с сочинением на тему «Кабы я была царица», запер сейф. Опечатал оба своей персональной печатью и понесся в Кремль.

Теперь, когда Сталин протянул требовательно руку и грозно спросил: «Где тетрадь?», Холованов просто опустил руку в портфель и, как великий чародей, вытащил единственное, что в нем находилось, единственное, что требовалось: вот она.

Он знает: не окажись тетради с ним, никаких объяснений Сталин не примет и ждать, пока тетрадь привезут, не станет. При таком раскладе Холованова ждал арест на выходе и расстрел на заре.

Обошлось.

8

Не скажу, что новенькой не хотелось быть королевой. Хотелось. И даже очень. Но ей хотелось быть королевой настоящей, а не ряженой. Ей претило из себя королеву изображать. Какая-то внутренняя сила сдерживала ее, прикидываться не позволяла. В зеркальном зале нет уголка – круглый зал, но одно кресло все же в стороне от других. Роскошное кресло, явно из будуара Луи Тринадцатого. Вот в это кресло она и села, подперла щеку рукой и смотрит на своих величавых подруг, не выражая ни интереса, ни одобрения, ни порицания. Она просто созерцает происходящее с полным пониманием, что в коллектив она не вписалась, что теперь-то уж ее не простят, теперь ее из группы выгонят.

9

Тетрадь Сталин взял как-то осторожно, как-то бережно, как большой мастер берет в руки работу любимого ученика: ну-ка посмотрим. Он отошел с тетрадью к окну, как бы разворачиваясь к свету прожектора заоконного, одновременно отворачиваясь от Холованова.

Он нетерпеливо пролистал чистые листы, начиная с последнего, наперед зная, что почти все они чистые, что ей одной первой страницы вполне хватило. Но надо удостовериться. Да, ей хватило одной страницы. Одного предложения. Растягивая удовольствие, Сталин пропустил два мгновения перед тем, как написанное прочитать.

Прочитал.

И просиял.

Он никогда никому не показывал своих чувств. И сейчас он неспроста отворачивался от Холованова. Он ожидал сюрприза, но не знал, какого именно. Он не хотел показать своей реакции.

И ему думалось: не показал.

Но Холованов, видя только сталинскую спину, вдруг понял: сияет.

10

Прозвучал сигнал: динь-дон-дон. Растворилась дверь зеркальная: занятие закончено, выходите. Сразу девочки из королев и цариц превратились в наших родных советских комсомолочек, зачирикали на модную тему о новом фильме «Петр Первый». Почему-то раньше все фильмы были про борцов-революционеров: про Чапаева, про Щорса, про Кирова, про Ленина, а теперь вдруг пошли очень интересные фильмы про гетманов, князей, царей и императоров: про Александра Невского, про Богдана Хмельницкого или вот – про Петра. Говорят, про Ивана Грозного будет…