Откровенно. Автобиография - Андре Агасси

Двух других мальчишек связывала длительная, непримиримая вражда. До поры до времени дело ограничивалось насмешками и колкостями, пока один из них не решил поднять ставки. Несколько дней он мочился и испражнялся в ведро и вот как-то вечером, вбежав в барак своего обидчика, надел этот сосуд нечистот ему на голову.

Я чувствую себя в джунглях, где повсюду разлита угроза и под каждым кустом ждет засада. Это чувство обостряется, когда однажды, незадолго до отбоя, издали доносится звук тамтама.

— Что это за чушь? — спрашиваю я одного из ребят.

— Это Курье. Родители прислали ему барабан, он любит поколотить в него.

— Кто?

— Джим Курье. Из Флориды.

Через несколько дней я впервые вижу главного смотрителя, создателя и владельца теннисной академии Ника Боллетьери. Ему пятьдесят с небольшим, но выглядит он на все двести пятьдесят из-за болезненного пристрастия к загару. Две других его страсти — теннис и женитьбы (он был женат пять или шесть раз, точное число не помнит никто). Он так много времени провел жарясь на солнце и впитывая в себя свет ультрафиолетовых ламп в бесчисленных соляриях, что навсегда изменит: пигментацию кожи. Единственная часть его лица, которая не приобрела интенсивный цвет вяленой говядины, — это усы: черные, тщательно подстриженные под испанского гранда. Ему явно не хватает бородки — эспаньолки, без нее усы смотрятся как пара нахмуренных бровей над губами. Я вижу, как он движется по территории — сердитый человек с красным лицом, в солнцезащитных очках, распекающий мальчика, который трусит рядом, стараясь подстроиться под его шаг, — и надеюсь, что мне никогда не придется общаться с ним лично. Я вижу, как он вскакивает в красный «феррари» и, взревев мотором, уносится прочь, оставляя за собой плотный шлейф пыли.

Ребята сообщают, что мыть и полировать четыре спортивных машины Ника входит в наши обязанности.

Наши обязанности? Что за чушь!

«Скажи об этом судье», — отвечают мне.

Я пытаюсь расспросить старших мальчиков, много времени проведших в академии, о Нике. Кто он? Что им движет? «Он ловкий парень, — говорят мне. — Неплохо наживается на теннисе, хотя сам его не любит и даже толком не разбирается». Ник ничуть не похож на моего отца, которого завораживают углы и цифры, вся красота игры. И все же он напоминает моего отца: их обоих завораживают деньги. Ник не стал пилотом морской авиации, провалив экзамен, его выгнали с юридического факультета, и в один прекрасный день он решил заняться преподаванием тенниса. Немного работы и много удачи — и вот его уже считают гигантом этого вида спорта, воспитателем спортивных гениев. Конечно, кое-чему у него можно научиться, говорят, с его помощью я мог бы перестать ненавидеть теннис.

ИГРАЮ ТРЕНИРОВОЧНЫЙ МАТЧ, энергично гоняя по корту парнишку с Восточного побережья, и вдруг замечаю, что сзади стоит Габриэль, правая рука Ника, внимательно глядя на меня.

После нескольких очков Габриэль останавливает игру, спрашивает:

— Ник уже видел твою игру?

— Еще нет, сэр.

Он, нахмурившись, уходит.

Чуть позже по громкой связи, слышной на всех кортах академии Боллетьери, объявляют:

— Андре Агасси, на главный внутренний корт! Агасси, на главный внутренний корт, немедленно!

Я ни разу не был на главном внутреннем корте и понятия не имею, зачем меня вызывают. Прибежав туда, вижу стоящих рядом Габриэля и Ника.

— Тебе надо посмотреть, как он бьет, — говорит Габриэль.

Ник отходит в тень, Габриэль встает на противоположную сторону корта. Полчаса мы с ним перебрасываемся мячом. Украдкой я поглядываю через плечо, едва различая силуэт Ника, сосредоточенно поглаживающего усы.

— Ударь несколько раз слева, — говорит он. Голос его похож на скрип застежки-липучки.

Я делаю то, что мне велели, — бью слева.

— А теперь — несколько подач.

Я подаю.

— Ближе к сетке.

Подхожу.

— Достаточно.

Он выходит вперед.

— Ты откуда?

— Из Лас-Вегаса.

— Какое у тебя место в национальной классификации?

— Третье.

— Как я могу связаться с твоим отцом?

— Он на работе. Он работает в казино MGM.

— А твоя мать?

— Сейчас? Наверное, она дома.

— Идем со мной.

Мы идем в офис, где Ник просит продиктовать мой домашний телефон. Он сидит в высоком черном кожаном кресле, почти отвернувшись. Мне кажется, что лицо у меня покраснело сильнее, чем у него. Дозвонившись, Ник беседует с мамой, просит рабочий телефон отца, затем набирает номер.

— Мистер Агасси? — кричит он в трубку. — Ник Боллетьери! Да, да. Да. все хорошо. Послушайте, я должен сообщить вам нечто очень важное. Ваш мальчик талантливее всех, кого я видел здесь, в академии. Совершенно точно. Всех без исключения. И я собираюсь сделать его лучшим из лучших.

О чем это он? Я здесь только на три месяца. Через шестьдесят четыре дня я уеду домой. Неужели Ник хочет, чтобы я остался? Надолго ли? Навсегда? Разумеется, отец на это не согласится.

— Да, конечно, — говорит Ник. — Нет, это не проблема. Я займусь им, даже если вы не заплатите больше ни гроша. Андре может оставаться здесь бесплатно. Я рву ваш чек.

У меня сердце уходит в пятки. Я знаю, отец не сможет устоять перед словом «бесплатно». Моя судьба предрешена.

Ник вешает трубку и вместе с креслом поворачивается ко мне. Он ничего не объясняет. Не сочувствует. Не спрашивает, хочу ли я остаться. Он говорит лишь: «Возвращайся на корт».

Тюремщик добавил несколько лет к моему приговору. Единственное, что я могу сделать, — вновь взять кайло и вернуться к каторжным работам.

КАЖДЫЙ ДЕНЬ В АКАДЕМИИ БОЛЛЕТЬЕРИ начинается с вони. На соседних холмах разместилось несколько фабрик по переработке апельсинов, источающих по окрестностям тошнотворный запах горелой апельсиновой корки. Этот запах — первое, что я чувствую, открыв глаза. Он напоминает о том, что я все еще не в Вегасе, сплю не в своей постели на половине нашей комнаты-корта. Я и раньше не особенно любил апельсиновый сок, но после академии Боллетьери я не могу без дрожи смотреть на коробки с изображением апельсина.

Пока солнце разгоняет утренний туман над болотами, я стараюсь опередить всех на пути в душ: ведь горячая вода достанется лишь нескольким счастливчикам. Говоря по правде, это нельзя назвать душем: узкая насадка с трудом испускает тонкий пучок болезненно-острых водяных струек, так что намочить тело под ним удается с большим трудом, не говоря уж о том, чтобы как следует помыться. Затем мы несемся на завтрак: раздача пищи в столовой организована так бестолково, что это напоминает сумасшедший дом, где медсестры забыли принести пациентам таблетки. Поесть тоже нужно успеть как можно раньше, иначе масло окажется засыпанным хлебными крошками, хлеб закончится, а яйца, и так вкусом напоминающие резину, будут холодными.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});