Тайны Парижа - Пьер Понсон дю Террайль

— Согласен! Но разве вы не замечали, — холодно продолжал полковник, — что когда возвышенные чувства вмешиваются в прозу нашей жизни, то мы делаем глупости?

— Как это? — спросил Гонтран.

— Дорогой мой, если вы начнете говорить фразы о дружбе, уважении к памяти предков и прочее, то кончится тем, что слезы выступят у вас на глазах; вы расстроите себе нервы, лишитесь сна, завтра рука ваша будет дрожать, в глазах появятся красные круги, и вас убьют. Вот до чего доводит поэзия.

Полковник рассмеялся.

— Итак, я должен драться?

— Конечно, если вы не захотите носить на щеке прикосновение генеральской перчатки, да притом вам, наверное, не улыбается драться с шестью членами общества «Друзей шпаги»?

— О, какая низость! — прошептал Гонтран вне себя.

— Мой бедный друг, — сказал полковник сочувственно, — вы еще недостаточно закалены и придаете слишком много значения предрассудкам. Но это пройдет со временем, будьте уверены.

Гонтран не отвечал; он опустил глаза, как преступник, выслушивающий свой смертный приговор.

— Теперь, мой дорогой друг, — продолжал полковник, — если вы захотите выслушать меня, то ляжете в постель и заснете, предоставив мне разбудить вас. Я выберу шпаги и закажу карету. Доброй ночи, прощайте.

И полковник вышел, продолжая напевать арию. Гонтран долго не мог прийти в себя. Наконец, он понял весь ужас ассоциации, в которую он вступил из-за желания обладать Леоной; теперь он понял, что вместо свободного человека он сделался навеки рабом и орудием в руках своих сообщников.

Когда маркиз вошел в свою комнату, то застал в ней Леону, взволнованную и грустно улыбавшуюся ему.

— О, Боже мой! — сказала она. — Что с вами? Отчего в так бледны?

— Сегодня, — сказал он сухо, — настал день расплаты.

— Расплаты? — спросила она с удивлением.

— Да, сегодня я расплачиваюсь за вашу любовь, — сказал он с судорожной улыбкой. — До сих пор я только наслаждался.

И, повернувшись спиной к пораженной Леоне, он повалился на кушетку, решившись заснуть одетым. Он спал долгим беспокойным сном; его все преследовали какие-то видения, и он бормотал бессвязные слова. Леона слушала и дрожала.

Гонтран просыпался несколько раз и снова засыпал; наконец на рассвете полковник постучал в дверь. Гонтран вскочил, сразу все вспомнил и пришел в ужас и от самого себя, и от той роли, которую он играл. Он решил:

— Я дам себя убить… это справедливее… Затем Гонтран открыл дверь полковнику.

— Как! — удивился тот. — Вы не ложились? Да вы с ума сошли!

Гонтран пожал плечами.

— Я забыл раздеться, — сказал он.

— Глупо, друг мой. Смотрите, вы бледны, ваши нервы напряжены. Это может дорого обойтись вам.

— Э! Не все ли равно?

— Ну, — флегматично заметил полковник, — это не в наших интересах.

Затем он прибавил мягче, почти дружески:

— Друг мой, когда джентльмен идет на дуэль, то он собирается на нее, как на бал, и надевает праздничное платье. Займитесь немного своим туалетом, смените белье, переоденьтесь в сюртук, широкие брюки и наденьте ботинки. Ах да, кстати, я взял у Зуэ отличные шпаги; они чрезвычайно легки. Попробуйте, — и полковник подал шпагу маркизу, который невольно описал ею круг в воздухе.

Гонтран переоделся и, когда был совершенно готов, вошел к Леоне: она спала и показалась ему теперь прекраснее, чем когда-либо. У Гонтрана закружилась голова, и он почувствовал, что жажда жизни снова овладела им. Он захотел жить для любви.

Полковник взял его под руку, и они тихо вышли из комнаты, не разбудив Леону.

Карета ждала их на улице. Гонтран и полковник сели, спрятали шпаги под одну из подушек и приказали кучеру: — В Ботанический сад!

Карета покатила рысью по пустым еще улицам. Густой туман спустился на землю; было свежо. День был самый неподходящий для дуэли. Драться хорошо только при солнце.

Когда карета остановилась у Ботанического сада и полковник с Гонтраном вышли, чтобы отправиться на берег Жарре, маленькой речки, единственной в Марселе, Гонтран почувствовал, что он озяб, и закутался в плащ.

— Ну! — сказал ему полковник. — Что же будет с вами, когда вы снимете сюртук?

И он улыбнулся.

— Вы прекрасно знаете, что такие шутки неуместны; я легко зябну, вот и все! — ответил Гонтран, пожимая плечами. — К тому же мне никогда еще не приходилось драться на дуэли во время тумана, — прибавил он с грустной улыбкой.

— Всегда поэт, — презрительно сказал полковник. Они спустились на берег речки и выбрали подходящее место на песчаной площадке. Скоро появился и генерал в сопровождении шевалье д'Асти.

— Шевалье восхитителен в своей роли, — тихо прошептал полковник. — Можно подумать, что он совершенно не знаком с нами.

Генерал был в сюртуке, застегнутом по-военному до подбородка, и в узких серых рейтузах. Его уверенная и гордая походка свидетельствовала о том, что в минуту опасности к нему вернулось его обычное хладнокровие, хотя он был бледен и печален. Он поклонился полковнику и Гонт-рану, затем, вместо того, чтобы по обычаю отойти в сторону, когда секунданты условливаются насчет ведения дуэли, он прямо направился к маркизу и спросил его:

— Милостивый государь, вы маркиз Гонтран де Ласи, сын полковника де Ласи, который командовал полком во время войны в Испании?

Гонтран вздрогнул и побледнел еще более.

— Да, — ответил он.

— Сударь, — продолжал генерал, — ваш отец был мой близкий друг и три раза спас мне жизнь на поле битвы.

Де Ласи страдал невыразимо, слушая генерала.

— Взгляните на меня, — продолжал де Рювиньи, — мне сорок пять лет, я состою тридцать лет на службе; участвовал в двадцати кампаниях, получил восемнадцать ран, убил на дуэли трех человек. Похож ли я на труса?

— Нет, — сказал Гонтран, сердце которого билось так сильно, что чуть не разрывалось в то время, как генерал пристально смотрел на него.

— Ну, — продолжал де Рювиньи, — дайте мне слово, что вы никогда не произнесете известное вам имя вместе с именем негодяя Лемблена, и я сейчас же извинюсь перед вами… потому что, — продолжал генерал с волнением, — я не могу убить сына моего друга.

О, если бы маркиз де Ласи был свободен, как охотно он бросился бы на колени перед этим благородным, несчастным и добрым человеком и стал бы молить его о прощении! Но Гонтран не располагал собою, он был членом общества «Друзей шпаги», а потому не мог избавить генерала от тяготевшей над ним судьбы.

Взволнованный до последней степени, Гонтран повернул голову и с мольбою посмотрел на полковника, который был спокоен, хладнокровен, и глаза его красноречиво говорили: «Вы должны драться! Вы дали клятву!»