Тонкая зелёная линия - Дмитрий Конаныхин

месте сняли-то. Вот мы молодцы!

Действительно, метрах в пятидесяти справа парила теплом невидимая в кочкарнике топь. Там можно было засесть намертво – даже восемь колёс чуда советской инженерной мысли не спасли бы. Чуть впереди было посуше – полоса кочкарника заканчивалась. Дальше, в полукилометре впереди, за бурой полоской кустарника, дышал Амур.

Вовочка спрыгнул в траву, раскрывая на ходу складной нож особой, охотничьей остроты.

– Сей-час-то мы её, сей-час ро-ди-му-ю! – он даже не замечал, как пел на ходу. Так испокон веков сердце добытчиков поёт. – Алёшка, поможешь?

Филиппов отдал автоматы Чаркину, копошившемуся внутри китовьего брюха БТРа, стукнул каблуками по стальной шкуре, спрыгнул вниз на чавкнувшую дернину. Носки начищенных хромовых сапог заблестели росным лаком. Лейтенанты подтащили первую косулю к боковому люку, пошли за второй.

– Ну, вот скажи, Филиппов, ну что твоя рыбалка-то? Сидишь себе, сидишь, комаров кормишь. А тут – видел? – скорость, глазомер, погоня, азарт какой! – алтаец Мышкин говорил нараспев, деревенским говором, словно бабушку Лукерью Аграфеновну вспомнил. – Выстрел! И всё! До-бы-ча. Классно же, старик? Ай, интеллигент, что-то задумался? Ну? Сейчас быстро шкуру снимем, всё чики-пуки будет! Эй, Филиппов, что задумался?

– Ничего. Утро славное. Сколько тут до Амура?

– А, сырость почуял, плавниковая душа? Сейчас освежуем, потом всё равно надо будет к реке сходить, руки помыть да Чаркину канистру набрать… Знаешь, неплохой-то парень этот Чаркин оказался. Я думал, он ни рыба ни мясо, из учебки-то – помнишь? – пришёл, два сцепления пожёг! Думал, в тоску вгоню его, а он-то, видишь, очухался. А поначалу какой был? У тебя такие есть?

– Есть, конечно. Хозвзвод – сплошь «профессора». Дети гор вперемешку с детьми степей. Самое оно. Ну и Среднерусской возвышенностью разбавленные. Разные. Вот Изгельдов, ясное дело, взрослый дядька. Джигит. Чуть что: «Зарэжу!» Но парень весёлый. Горячий. Да они все разные. Знаешь, у меня откровенных лодырей или уркаганов нет. Вон, парнишка у меня, Панкратьев, ну, тот, который собачник, знаешь? Да. Так он ДШК с закрытыми глазами научился перебирать, куда там РПК или АКСы. Маленький-маленький, а жилистый. Или Андреев. Ну никакой. Дохлый совсем. Руки из жопы выросли. Думал, его Изгельдов точно на шашлык пустит. А выучился стрелять – только держись. И ещё поёт.

– Поёт?

– Да. Голос феноменальный. Сирота. Тётка воспитывала. Тёткин хлеб не мамкин. Баловала, да, но и не пойми как. Некогда ей было. Вот и вырос дядечка. Вымахала каланча косорукая. Ещё один мечтатель. Отца бы ему.

– Ну. Сам знаешь, это нам повезло, что отцы выжили. Слушай. Ладно, давай оттащим козла и поговорим. Держи его за рога. Я за задние возьму. Чёрт, здоровый какой. Будет Марчуку шашлык, а нам мараловка. Ну, Алёшка, выпьешь мараловки – все почтарки твои!

– Ну что ты мелешь? Какие почтарки?

– Ай, семейная ты душа! А я… Там рыжая такая…

– Мыш! Ты опупел?!

– Сам ты опупел, физик! Да ей-то лет тридцать пять всего. Не уже, Алёшка, а всего. Но ты-то видел её? Огонь. Не на голове, а… Глазищи зелёные, забыть не могу. Нет, Алёшка, рвану к ней сегодня. Васи-то наши расслабятся, может, и Костыч подобрее будет. Погоди, я перехвачу. Мех скользит, отсырел.

– А что они тут на болоте делают?

– Косули-то? Так зверь железо чует лучше нашего. Примечай: справа – путанка, слева – путанка. Вон, видишь, край? Ну, трава зелёная. Там сыро совсем, там трава. А здесь – ты-то хоть понял, как мы проехали? Сейчас бы все колёса в проволоке были. Говорю же, Чаркин умница, весь зигзаг выучил. Тут к водопою дорога. Мы же проход оставили. Нас местные попросили. Староверы. Зато нет глаза зорче, чем у староверов-то. Видят то, что мы не увидим. Они испокон веков-то дальше нас видят, всё в душу да в небо смотрят. Вот. Они к Амуру ходят рыбки наловить. Тропинку видишь?

– Нет.

– И я не вижу. Почти. Вон, видишь, следы?

– Нет.

– Горожанин ты, Алёшка. Аккуратно ходят. Хитрые мужики.

– Как ты замечаешь? Не показал бы – ни за что не увидел бы.

– Э-э-э, Алёшка, походил бы ты, как я за батей, все следы научился бы примечать. Так, давай, закидывай его. Чаркин, давай, затаскивай. Стоп! Хорош. Оставь так. Головы снаружи. Да нет, не так! Головы вниз, чтобы кровь текла. Во-о-т. Чаркин, тащи сюда котелки. Сей-час, сей-час мы кро-вуш-ку ему спустим! Да поправь клеёнку ты! Отлично. Котелки мыл?! А это что? Давай чистые. Давай-давай, не жмоться! Быстро!

Мышкин ловко приладил котелки, полоснул ножиком по шеям косулей, и две струйки крови потекли в котелки, подставленные у борта машины.

– Класс. Ну, Филиппов, теперь минут пять есть. Покури. Я до ветру.

Утренняя заря прихорашивалась, яркой помадой подкрасила тучки, румянилась, ожидая восхода огненного властелина. Филиппов обошёл БТР, встал с восточной стороны, закурил, пыхнул дымом на заполошного комара, решившего напоследок насосаться кровушки, и всё смотрел вперёд, где спал Амур.

Он очень любил стрелять – стрелять метко. Пить – пил, но в меру, с ребятами. Ребята – лейтенанты-«любители» – классные подобрались, интересные. С такими не скучно, не стыдно, не глупо. Зосю любил всем сердцем, Зося его любила всей душой – куда по бабам бегать? Это Мышкины грызлись непонятно почему. Что-то не получалось у них. Куда там – душа… Семья чужая – вот где потёмки.

В его планшетке всегда лежала плоская жестяная коробка из-под монпансье, в которой была припасена катушка очень хорошей японской лески, коробок с мелкими крючками, грузилами, свёрток с перьями, несколько винных пробок, чтобы сделать поплавок для живца. Конфискованные у китайцев сети Филиппов хранил в ремонтном кунге ГАЗ-66, поэтому всякий выезд «на границу» завершался толковой ухой или роскошной жарёхой.

Северная Сувалда могла сколь угодно нежиться на июльском солнце, притворяться, что забыла Алёшку, гневаться, пенить волны, проливать слёзы затяжных дождей и замолкать под морозным панцирем. Но, очутившись на очень дальнем Дальнем Востоке, он немедленно изменил ей с Бирой. В первый же выход к Бире он научился ловить местных ленков, крупных сазанов и смешных сомиков. Сорную мелочь Филиппов просто не считал – восточная красавица щедро одаривала своего нового фаворита.

Почти каждый день в штабном рационе, да и на заставах, появлялась первоклассная рыба – да не просто так, а в изобилии. Если Изгельдов был спецом по мясу, то камчадал Корень – высокий, долговязый детина, словно из выворотней рубленный – был мастером рыбу солить, тушить, жарить, шкварить – пальчики оближешь. За рецептами Кореня фибролитовские хозяйки гонялись, друг другу в блокноты заветные переписывали.

– Ну, Алёшка, что глазами стреляешь? Сходим, сходим к