Сколько волка ни корми - Карина Володина

она.

Но Сивер не успокаивается.

— Что такими глазами на меня смотришь, Вран из Сухолесья? — спрашивает он зло. — Скажешь, не знал, что деревня твоя как волка павшего увидит, сразу его к себе на раздолье тащит? Сколько у вас шкур — с дюжину, наверное, а то и больше, на каждого из ваших старейшин хватит? И всё-то вы уже для этого придумали — побольше ям, ветками со снегом укрытых да кольями утыканных, нароешь, вот тебе и новая шкурка волка священного, а название-то какое хорошее — «волчья яма», сразу ясно, для кого делали. А уж если ножик потом какой в лесу с одеждой сложенной находят, то и его сразу в дом несут — красивые же у нас ножики, кто из вас, беспомощных, такой себе сделает? А можно и по-другому: волка серого о милости перед входом в лес битый час просить, весь воздух своей чушью испоганить, а потом, когда заблудишься в трёх соснах, а он тебе на помощь выйдет, с перепугу его десятью стрелами прошить и сочинить потом сказку красивую, как нашёл ты его уже мёртвым в лесу, как забрели сюда, наверное, охотники из общины соседней, волков совсем не уважающие. Вот ведь гулять они любят, диву можно даться, правда? Вот ведь далеко как забираются!

— У нас так…

— Ты мне об этом говоришь? — сверкает глазами Сивер. — Я все эти разговоры собственными ушами слышал. В деревне вашей, видимо, особо о таких вещах не поговоришь, везде уши любопытные — а лес этих разговоров полон, невинная ты моя душа. И не надо мне такие рожи корчить — гнилой каждый до единого в вашей деревеньке мерзкой, на словах одно, на деле другое, а на уме и вовсе третье, и ты такой же, не обмануть тебе меня: весь уже как пить дать этим духом пропитался, выкрутиться, обмануть, глаза честные сделать, руки от крови за спиной вытирая — вот чем вы живёт…

— Я третий раз повторять не буду, — прерывает его Бая. — Я сказала: достаточно. Я не для этого тебе со мной пойти позволила. Ещё раз это начнёшь — домой отправлю.

С нескрываемым вызовом на неё Сивер смотрит, и кажется Врану: не выдержит сейчас, сорвётся, до конца договорит.

Но нет. Передёргивает плечами Сивер, на Врана взгляд последний неприязненный кидает — и с места трогается, влево сворачивая и отрывисто через плечо бросая:

— Так короче.

Не даёт Врану покоя речь его гневная, горячая. Молча Бая за Сивером устремляется, молча и Вран за ней следует, а про себя всё думает: да нет же, нет.

Нет, не могут так себя деревенские вести. Ямы волчьи — они потому волчьими называются, что волки туда добычу приводят, людям помогая, а не сами в них проваливаются. И не посмеет никто ни разу в волка выстрелить, не то что десять стрел в него пустить. Не было дыр никаких на шкурах обрядовых ни от кольев, ни от стрел — Вран шкуры эти видел, Вран бы заметил…

…хотя дыры и подлатать можно, а к изнанке Вран и не приглядывался особо…

Вран рассеянно по спине Сивера глазами блуждает, пытаясь взглядом в узорах рубахи его затеряться да от мыслей дурных отделаться. Сивер плащ серо-коричневый причудливо через плечо перекинул, и узоры как на ладони эти: странные, пёстрые, угловатые и разноцветные уж слишком — в деревне-то Врана если хоть два цвета на рубаху наскребётся, то выходная эта рубаха, не на каждый день. А у Сивера — цветов пять, если не больше: тут тебе и основной, коричневый, и чёрный, и желтоватый, и льняной, как плащ, и голубой даже.

Голубой…

Глаза волка на ноже врановом, отцом в честь его рождения сделанном, тоже голубыми были. Блестели в них два крошечных камешка, уж откуда их отец взял, загадкой всегда для Врана оставалось. Думал Вран, что из-за надежд на него возлагаемых отец так расстарался, на богатства какие эти камешки чужеземные обменял и в нож приладил. Только всегда недоумевал Вран: а почему они голубые-то, глаза эти? У волков глаза же другие совсем, тёплые, янтарные. Никак не голубые.

Никак не голубые, Вран думал. Никак не такого цвета прозрачного, как у Сивера, например.

Не холодно сейчас в лесу, не замёрз Вран, как накануне — но почему-то чувствует холодок в груди.

— Знахарь наш рядом с Лесьярой стоял, если так уж покоя тебе это не д… — нарушает молчание Бая.

Но Вран одновременно с ней говорить начинает:

— А как нож отца вашего выглядел?

Замолкает Бая на полуслове. Косится на Врана Сивер через плечо, но, как ни странно, никакими колкостями бросаться не начинает — видимо, слушается он Баю всё-таки.

— Вран, брату своему сказала и тебе скажу: не для тебя разговоры эти, — говорит Бая, и понимает Вран по голосу её ровному, что бесполезно с ней спорить. Иначе Врана быстро к деревне развернут. — Принято у нас за собой в первую очередь следить, а не на других оглядываться.

— Других не суди, на себя погляди, — понимающе говорит Вран.

— Да, — кивает Бая. — Именно так. Что бы в деревне твоей ни делали, как бы люди там ни жили — нас это не касается, у нас свой дом есть, и не в наших правилах в окна чужие заглядывать, чтобы жизнь чужую обсудить. Шкуры, ножи — оставь всё это на чужой совести, пусть она с содеянным разбирается, а ты о своих делах думай. И под ноги смотри: болота начинаются.

Видит Вран в её глазах грусть лёгкую — видит Вран, что, может быть, в глубине души не так равнодушна она ко всему этому, как ей хотелось бы. Видит, нет, надеется Вран, что, не будь здесь Сивера, не будь здесь брата её младшего, за которого она явно ответственность чувствует да в верную сторону направляет, может быть, с одним Враном она совсем по-другому говорила бы.

Не говорил ведь толком Вран с ней — о ней. О себе все уши ей прожужжал, всю подноготную свою поведал, и то — полуправду вперемешку с ложью, а о ней он и не знает ничего, кроме законов её племени волчьего. Зачем из дома по ночам убегает — разрешают ей или своевольничает? Почему брат родной на неё так посмотрел, когда смеяться начала — неужели правда рассмешить её здесь никто не может? Что делает она при свете дня, когда не следит украдкой за Вранами всякими, что есть любит, что пить — знает ли, какой дивный сбитень можно из