До чего ж оно все запоздало - Джеймс Келман

Да, говорит Сэмми: ответишь «нет», так начнет с вопросами приставать.

Мужик, продолжая болтать, довел Сэмми до дверей мини-маркета. Если бы мужик не открыл их перед ним, Сэмми, может, отправился бы прямо домой. А так сразу все и купил. Вообще-то у них тут самообслуживание, но парень ему попался вчерашний, хороший такой парень, услужливый, мигом крикнул кому-то, чтобы принесли молоко и хлеб.

После этого осталось только произвести последний забег и через стеклянную дверь войти в дом. Дверь качнулась, захлопнулась, но потом вроде как спохватилась и открылась опять, как будто кто-то ее придержал и протиснулся следом за ним. Сэмми прошел к лифту, отыскал кнопку. В голове вертелись дурацкие мысли. Он старательно вслушивался, но ничего не услышал, да и неудивительно, что не услышал, тут и слышать-то было нечего. Хорошо, что добрался до дому. Сейчас прямиком в постель. Возьмет с собой приемник, футбол послушает. Хоть почувствует, что убрался с проезжей дороги и лежит себе в стороне, на травке. Вне опасности. А то ты, похоже, паникуешь по всякому пустяку, вроде как координация у тебя расстроилась – видеть не можешь, так начинаешь слышать незнамо что. А дальше включается долбаное воображение.

Озяб он чего-то, странно, как он, на хер, умудрился озябнуть? Надо согреться, осторожность не повредит, Христос всемогущий затраханный, может, он того и гляди загриппует, может, в этом все дело. Вот и объяснение, почему он так дергается, обычно-то он не такой, друг, не такой офигенно нервный. Да где же лифт, господи-боже! годами его приходится ждать. Скорее всего, гребаный молодняк в прятки играет. Эти сопливые ублюдки, друг, бывает, заедут на самый верх и дверь заблокируют. Ну все, идет. Сэмми снял очки, засунул в карман, отступил в сторонку и постарался, как мог, спрятать палку за спину. Вышли двое. Хорошо, он нащупал кнопку, нажал. Лифт тронулся. Отлично. Для того лифты и делают, – чтоб они ездили, возили всяких мудозвонов вверх. Или вниз – зависит от того, в какую пимпочку ткнуть, как сказал епископ актрисе. Сказал епископ актрисе, друг, интересно, существовал ли он вообще, этот, мать его в лоб, епископ.

Господи, говоришь совсем как папаша, прямо его словами!

Нервы, долбаные нервы, почему он такой, на хер, нервный! того и гляди завизжишь, друг! такой ты нервный, исусе-христе. Но ты должен с ними справиться, должен справиться, просто справиться, на хер, и все, справиться. Лифт остановился. Двери открылись. Прошел коридором, нащупал на двери табличку с именем. Слава богу, сказал он себе, когда вставил в замок ключ, и тот подошел. Однако, мать моя женщина, ключ-то и не понадобился. Лихо. Только он вставил его, только начал поворачивать, как дверь сама собой и открылась. Сэмми толкнул ее, вошел, захлопнул. И позвал Элен: Это ты? Элен!

Никакого ответа.

Элен!.. На этот раз громким шепотом: Элен! Ты здесь?

…

Все в порядке, друг, все в порядке; он снял куртку, повесил ее на крючок; ну, допустим, забрались в дом какие-то люди, но ты же этого выяснить не можешь, как ты это выяснишь, вот и начинаешь бродить по квартире, прислушиваться к звукам, не дышит ли кто. Кончай. Он положил хлеб и молоко на кухонный стол и пошел в уборную. Не в первый раз забыл он запереть дверь на два оборота. Да вряд ли и в последний. Нет, серьезно, господи, да однажды он даже захлопнуть ее забыл, просто забыл захлопнуть! Чертова хреновина так и стояла настежь, друг, долбаная дверь то есть, я о ней говорю. И тогда тоже Элен еще не вернулась с работы. Дичь.

Как бы там ни было. Начнешь придавать значение всякой ерунде, так кончится тем, что будешь из любой мухи слона делать. И обратишься, на хер, в буйно помешанного, друг, вот чем ты закончишь. Следи за собой. Это и в крытке было самое главное. Сколько мудаков докатилось там до паранойи.

Здорово тебя придавило. Такое чувство, что лезешь в гору с тяжелым грузом и все стараешься сбросить его, на хер, с плеч. Снова почувствовать себя так, словно ты стоишь на краю обрыва, смотришь в море, ветер дует, танкер уходит за горизонт, и ты всем нутром чуешь, что вот он, настоящий долбаный простор, христос всемогущий, полная противоположность ощущению, что тебя обложили со всех сторон, полная…

Ну, так вот, то, что ощущает Сэмми, это полная противоположность той противоположности, иными словами, он ощущает, что его, на хер, как раз со всех сторон и обложили, понимаешь, друг, обложили; и будет ему только хуже – пока не станет лучше; это уж точно, будет только хуже. Надо как-то справляться, ей-богу, надо как-то справляться. Изменить весь подход к жизни. Всю систему. Все. Он должен все изменить. Есть куча вещей, которые следует сделать, и сделать их должен он. Больше некому. Если он их не сделает, они так несделанными и останутся. Останутся несделанными, если он не сделает их. Очень просто. Жизнь его переменилась. Он должен это признать. А он словно бы не признает. Ведет себя так, точно вовсе и не ослеп, как будто не считает себя слепым, а просто сталкивается со всякими препятствиями, с этими долбаными препонами, все время, на хер, врезается в них. Жизнь переменилась, да, переменилась. Чем раньше он это признает, тем лучше. Но он же так и так хотел изменить свою жизнь, чего же херню-то пороть.

А, лучше всего завалиться в постель. Есть, правда, хочется, ну да ладно, жратва, которую он не смолотит сейчас, это жратва, которую он смолотит позже. И хрен с ней, с Элен. Хрен с ней.

Сэмми зашел в гостиную, намереваясь взять приемник и отнести его в спальню, но не взял. Включил и присел. Может, долбаную палку покрасить? Неделя уже, как ее нет. Чего ж удивляться, что он переживает. Да нет, не переживает. Пусть ее делает, что хочет. Ей, на хер, решать. Ты так давно уже обходишься без родни, что это уже ни хрена и не важно, не важно, как-нибудь проживешь. Опять же, он собирался изменить свою жизнь; еще до этого дерьма, вот что самое главное. Так ей и говорил. Вернее, пытался сказать, ни хрена из этого не вышло. Она разозлилась на что-то, он не знает, потому как она ему не сказала, просто перестала с ним разговаривать. Иногда на этих баб просто диву даешься, друг, точно тебе говорю. Это было за пару дней до свары, ну, той, которая вышла у них в пятницу утром. Потому что это она и была: долбаная свара; так что сам виноват, храбрец Сэмми, это твоя роковая ошибка, сам ей все разболтал. Ну, не все, но достаточно, чтобы все изгадить. Он уж привык, что с ним вообще не разговаривают. В этом-то и проблема, обычно он ничего никаким мудакам не рассказывает, ни хера, друг, совсем ничего. И правильно делает. Такое у него обыкновение. И у тебя это здорово получается, охрененно здорово.

И ведь Элен даже не спрашивала ни о чем. Насчет его прошлого и всего такого, ее оно вроде не волновало. Знала, что Сэмми отсидел, ну и все, прошедшее время. Так что об этом и говорить-то не приходилось. Вот же дурь. Он мог до конца своей жизни ничего ей не говорить, и все было б отлично, она бы считала, что так и надо, нет проблем, ничего страшного, валяй в том же духе. А ему непременно нужно было все растрепать. Да ведь он хотел только одного – показать ей, что это и есть прошедшее время. Вот они лежат в постели, ее голова у него под мышкой, ноги переплетены, и она, друг, теребит волосы на его груди, так что на него временами нападает дурацкий страх, что она ему там узлов навяжет.

Да успокойся же ты, ублюдок

А то он не пытался успокоиться, на хер. С этого все и началось.

В том-то и дело, что он успокоился в жопу. Решил вставить ей еще раз, ну и набирался сил. Она была сонная, но Сэмми уже распалился да еще и хотел, чтобы она тоже кончила. Ну да, все верно, речи неопытности. Это ж надо, человек в возрасте Сэмми, пустивший одиннадцать лет псу под хвост, повел себя как задроченный умственно отсталый подросток.

А ведь как хорошо он себя чувствовал! как, на хер, хорошо! Исусе-христе.

Нет, правда, чувствовал он себя зашибись.

А! Он просто хотел объяснить ей, до чего все это было глупо. Каким он был дураком.

Был когда-то! Потому как все это в прошлом, все в прошлом, со всем покончено, на хер. Он лежал с ней и знал это, друг, действительно знал. Все кончилось. Все это говно. Кончилось. Рука обнимает ее за плечи и свисает вниз, ладонь на ее бедре, поглаживает. Мир и покой, мать его. Время наступления будущего. Вот что это было такое, этот долбаный миг – будущее! Не прошлое, не прошлое. С прошлым он завязал. Ну, правду сказать, не совсем; все-таки, чтобы попасть в будущее, надо взять с собой немного прошлого, иначе как туда попадешь, так что и оно тут присутствовало, как часть всего, позволяя ему начать все заново – им начать, им, вместе. Потому что он знал, это возможно. А она не знала. Она вообще не думала, что будущее существует. Вот в чем была ее проблема, друг, – не думала она, что будущее существует. Просто принимала его по мере поступления, по одному дню за раз. Потому как в глубине души считала, что они обречены. Это уж не его вина, ее. Она всегда так и говорила: это не его вина, а ее. Что-то в ней устроено неправильно, так она говорила, все время она оступается; а он нет. Это потому что она малышей своих потеряла. Отобрали их у нее. Ну и всякое такое дерьмо. Потому как это оно и было, дерьмо. Будь он с ней рядом, друг, такого ни хера бы не случилось, друг, знаю, что говорю, она бы за того кретина не вышла. Но ты ж не мог ее убедить, не мог убедить, ну ни хрена же не мог.