Маэстро - Юлия Александровна Волкодав

все как один его разглядывали. И Арно, так и не ушедший пить чай.

— Здорово, брат, ты вчера выступил! — продолжал Ренат Ахмедович. — Слушал, прямо заслушался. А почему «Под звездами балканскими», ты мне скажи? Кто это придумал? Твоя руководительница?

— Нет, я сам выбрал. — Марик собрал все мужество, чтобы голос не дрожал. — Из сборника Блантера.

— Сам?! Но почему же? Мне кажется, у Матвея Исааковича есть куда более подходящие песни для столь юного исполнителя. Например, «Песня о Щорсе». Как там? «Шел отряд по берегу, шел издалека…»

— Шел под красным знаменем командир полка! — тут же подхватил Арно.

Музыканты, словно только и ждали повода, словно знали все песни Блантера наизусть, тут же начали наигрывать.

— Подпевай! — Салимов хлопнул Марика по плечу.

Но Марик стоял столбом. Не знал он «Песню о Щорсе». Да и не нравилась она ему.

— Ну давай другую. Скажем: «Солнце скрылось за горою, затуманились речные перекаты…»

Ансамбль снова подхватил. Марик продолжал молчать. Салимов жестом оборвал песню на середине куплета. Он выглядел озадаченным.

— Тоже не нравится? Странно, обычно именно эти песни дети с удовольствием поют.

— Не нравится, — кивнул Марик.

— Почему? — Брови Салимова поползли вверх, видимо, от откровенности Марата.

— Потому что понятно все. Ну шел Щорс под знаменем, красный командир. Шел себе и шел. И советские солдаты за речными перекатами шли себе и шли. О чем тут петь? Почему они все куда-то идут? Зачем?

— То есть как «зачем»? Ну хорошо, а про что, по-твоему, «Звезды балканские»?

— Не знаю, — пожал плечами Марик. — Они про всё сразу. Про целый мир.

— Очень интересная теория. — Кажется, Салимов не знал, что сказать, поэтому быстро сменил тему: — Ну хорошо, Марат Алиевич, ты ведь сюда пришел не о песнях Блантера рассуждать, верно? Спой нам что-нибудь на свой вкус. Ребята тебе подыграют.

Марик растерялся. То есть прослушивание уже началось? Он так привык в школе к отчетным концертам, к отборам перед всякими конкурсами — в торжественной, даже пафосной, обстановке, с комиссией, в полной тишине, с трясущимися бантами на головах девчонок, с холодеющими пальцами. А тут вот запросто, поговорили по-дружески и вдруг «спой»! Но ясно же, что Салимов не для собственного удовольствия просит. И он, дурак, даже не готовился. Песню не выбрал, ноты не взял. О чем он вообще думал? Ни о чем! Рванул при первой возможности доказывать, что он взрослый. Что бабушка и дедушка больше не могут за него решать.

И какую песню назвать, чтобы музыканты подыграли? А впрочем, зачем ему музыканты?

— Я сам, можно? — Марик кивнул на рояль.

— Ох, ну конечно, Первая музыкальная школа! — усмехнулся Ренат Ахмедович. — Ну давай, сыграй. Гоги, освободи мальчику место! Сходи покури!

— Я бросил, — хохотнул усатый Гоги. — Нет, я хочу послушать!

Марик сел за рояль. Неаполитанскую песню с пластинки он уже не раз пробовал играть. Так что подбирать ничего не потребовалось. Он с силой нажал на педаль, чтоб погромче звучало, и запел:

— Marì, dint’o silenzio, silenzio cantatore! [1]

Из всей песни он понимал только, что речь идет о некоей Мари, которая просит (наверное!) певца замолчать. На конверте от пластинки не было перевода всей песни, только название перевели. А итальянского Марик, конечно же, не знал. И произносил слова наверняка с ошибками. Но какая разница? Зато музыка была невероятно красивая, а голосу было, где показать все свои краски и обертоны. Это не про Щорса тарабанить.

Он допел до конца, совсем позабыв и про Салимова, и про остальных музыкантов, которые слушали его очень внимательно. И только когда отзвучал последний аккорд, Марик очнулся. Вспомнил, зачем он здесь. Все молчали.

— Браво! — Салимов несколько раз хлопнул в ладоши. — Браво, молодой человек. Репертуар у тебя, конечно, поразительный. И не скажу, чтобы современный. Но это не важно. Марат Алиевич, я сказал это вчера твоей учительнице и повторю сегодня. У тебя абсолютно зрелый, сочный, великолепный баритон. И я не знаю, друг, как ты это делаешь, но твое пение завораживает. А такое редко случается, уж поверь мне.

Марик рассматривал подставку для нот, все еще сидя за роялем. Ждал продолжения.

— И опять же, повторюсь, я готов тебя взять в ансамбль. Прямо сейчас. Конечно, придется репетировать и заниматься. Вокалу тебя никто не учил?

Марик отрицательно покачал головой.

— Я познакомлю тебя с чудесным педагогом, который огранит бриллиант, скрывающийся в твоем горле. Сольных партий не обещаю, так что расслабься, Гоги, никто тебя не выгоняет.

— А я уж думал, — хохотнул усатый.

Все дружно засмеялись. Марик покраснел. Ему вдруг показалось, что смеются уже над ним.

— Будешь ходить на репетиции, заниматься, разучишь репертуар. А когда достигнешь совершеннолетия, переведем тебя в основной состав. Только учти, репертуар у нас серьезный, там, — Салимов многозначительно поднял глаза к потолку, — утвержденный. Так что «Звезд балканских», а тем более итальянщины не будет, Марик-джан.

И Марик все понял. Веселый тон и улыбка Салимова его не обманули, как и шутливое обращение «джан», до которого Марику еще расти и расти. Он-то решил, что его уже принимают как настоящего певца. Да, наверное, Салимов прав, нужно учиться. И педагог по вокалу — это здорово!

Но Марик как-то сразу вспомнил, что именно поет «Уруз» на концертах. Все вокруг с таким восхищением произносили название коллектива, добавляя, что это государственный ансамбль Республики. А сейчас в голове явственно звучали строчки: «За мир, за хлеб, за отчий дом спасибо партии родной…» Нет, Марик исправно носил пионерский галстук, когда пришло время, вступил в комсомол. И даже на собрания ходил. Иногда. В их школе на таких вещах не особо зацикливались, считая главным успеваемость по специальным предметам, а не идейность. Но петь «Спасибо партии» было еще хуже, чем «Песню о Щорсе». Не такой музыкой он хотел заниматься, совсем не такой.

А Салимов продолжал улыбаться.

— Ну что, Марик-джан, согласен?

— Нет.

В комнате воцарилась тишина.

— Спасибо, что нашли время меня послушать. Мне было очень важно узнать ваше мнение о моем голосе. — Марик умел быть вежливым, к тому же говорил чистую правду. — Но я понял, что еще не готов.

И вышел, не забыв попрощаться.

До школы он добрался как раз ко второму уроку. За партой его уже ждал Рудик, грустный как никогда.

— Что, лауреатам конкурса можно и поспать подольше? — съязвил он, увидев друга. — Алевтина Павловна тебя искала. На следующей неделе ты едешь в Москву, на Всесоюзный конкурс.

— Мы едем, — поправил его Марик. — Мы с тобой.

— А я причем? Я же не лауреат.

— Мы едем в Москву. Или не едет