Страшные немецкие сказки - Александр Волков

Перед тем как приступить к рассмотрению образа госпожи Холле, поговорим о воде. В сказках типа 480 немало персонажей проживает в колодце, в проруби, на берегу реки, а в типах 327 и 328 на границе владений врага зачастую находится водоем с перекинутым через него мостом.

Российская фольклористика школы Проппа несколько затушевывала эти факты. О связи воды с потусторонним миром известно давно, а вот в инициацию ее вписать сложно. Пропп уверенно заявлял: «Обряд посвящения производился всегда именно в лесу. Это — постоянная, непременная черта его по всему миру. Там, где нет леса, детей уводят хотя бы в кустарник»[271] — и следом цитировал Вергилия, описывавшего вход в иной мир: «Свод был высокий пещеры, зевом широким безмерной, каменной, озером черным и сумерком леса хранимой» (Энеида, 6: 237–238). То есть не один лес окружает царство мертвых, но и озеро. А вот цитата из Овидия: «Есть по наклону тропа, затененная тисом зловещим. К адским жилищам она по немому уводит безлюдью. Медленный Стикс испаряет туман» (Метаморфозы, 4: 432–434). И здесь тисовый лес сочетается с речными водами.

Безусловно, Пропп знал и о колодце, и о болоте, и о реке. Изменение места действия сказки его не беспокоило. Если бывший руководитель обряда приходил на дом, ученый так и писал: «Испытание происходит в самом доме» (о «Золушке»), Но водоемов в сказках действительно много, и они успешно конкурируют с лесом. Поэтому Пропп счел нужным уточнить, что море (водоем) сменило лес позднее, в обществе земледельцев, когда «лесная охотничья дичь перестала быть единственным источником существования и соответствующие обряды потеряли свой смысл» [272]. Вот так! И попробуйте возразить. Вам сразу укажут на охотящихся дикарей, которые за получением знаний неизменно идут в кусты.

Доказывать знаковое сродство леса и воды с царством мертвых я не буду [273]. Его корни теряются в глубине веков, и отделить лес от воды не легче, чем тисы от Стикса, а доисторических охотников от земледельцев. «Мифологисты» соотносили водную стихию с воздушной — между прочим, в связи с той же Холле — и этим объясняли ее потусторонность. Мы же скажем пару слов о средневековом восприятии леса и воды.

Г. Рупнель в своей «Истории французской деревни» отмечает, что лес всегда, начиная с периода неолита и до конца Средневековья, являлся для человека местом, которое воображение его «населило ужасами». Святой Перегрин, войдя однажды в темный лес, услышал чудовищный шум, завывания и вопли (не те ли, что слышат герои сказок в избушках?) и обнаружил, что находится посреди скопища демонов во всевозможных обличьях, которые возопили к святому: «Зачем ты явился сюда? Этот лес — наш» [274]. Современное воображение (назовем это так, хотя я бы предпочел слово «вера») больше не населяет лес ужасами, но человеку, угодившему туда ночью или заблудившемуся днем, все равно страшно, и страх этот гораздо реальнее первобытных ритуалов.

У воды же не столь, простите за каламбур, подмоченная репутация. С одной стороны, «места влажные и болотистые» в трактате Петра Тирского (XVI в.) тоже названы местом обитания демонов [275], а водяные и русалки бывают вредоноснее лешего. Но с другой — существовало поверье, что злой дух не в состоянии пересечь водный поток. Румыны считали, что проточная вода снимает все заклятия и ведьма не может ее перейти. О борьбе с мертвецами мы уже сказали. Сербы не забывали лить воду перед домом после возвращения с похорон. В Греции было принято увозить мертвое тело на пустынный остров, дабы вампир не преодолел морскую преграду, а на Руси покойника нередко пускали по воде. Память об этом способе погребения сохранилась в названии знакомых нам монстров — навьи, которое родственно латинскому navis («корабль») [276].

Теперь логика поведения сказочных чудовищ отчасти проясняется. Людоеды и ведьмы обитают в лесу и около воды, а во время погони не могут пересечь реку или озеро. Лес тоже вырастает на их пути, но сквозь него они, как правило, прогрызаются, вода же останавливает их окончательно (это подчеркнул и Пропп). Иногда река бывает огненной — вода и огонь дополняют друг друга в качестве апотропеев. Ту же роль играет и мост, по которому не могут пройти не только великан или дэв, но и грешники в аду. Они падают с него в адскую реку, где плавают инфернальные твари (впервые в «Диалогах» Григория Великого) [277]. Не оттого ли в славянских поверьях души убийц помещены под мост? Впрочем, мост может просто связывать два мира подобно Мировому древу.

Осталось сделать последний шаг — признать возможность существования благодетельных мертвецов, живущих в воде. Один из них — «светлая» ведьма госпожа Холле.

Подозрительная доброта

Нет ничего более демократичного,

чем логика: она совершенно равнодушна

к тому, кто как выглядит, и даже крючковатые

носы нередко принимает за прямые.

Ницше Ф. Веселая наука [278]

Но стоит откинуть крышку сундука немецкой мифологии, чтобы извлечь оттуда светлую богиню, и на нас полезут змеи и лягушки, как на мачеху с дочкой. Не зря братья Гримм не учли родословную Холле — для добросердечной владелицы снеговой перины она чересчур зубаста. Ее имя, образуемое от Hohle («пещера, нора») и Holle («ад») [279], ни к воде, ни тем более к небу отношения не имеет.

Самое раннее письменное упоминание о Холле (Хольде) содержится в «Пенитенциалии германских церквей» Бурхарда (965-1025), архиепископа Вормского, написанном между 1008 и 1012 гг. Бурхард был родом из Гессена и Тюрингии, где Хольду особенно чтили. Архиепископ пишет о женщинах, которые в определенные ночи отправляются на свои сборища верхом на животных: «Народная глупость именует такую ведьму (striga) Хольдой». В другой рукописи пенитенциалия она названа Frigaholda, вероятно, по аналогии с древнегерманской богиней Фригг, или Фрейей. Термин striga (stria) был знаком еще франкам и лангобардам, чьи церковные проповедники осуждали народные верования в таких ведьм, готовящих в котле варево и пожирающих внутренности человека [280].

Сведения о Хольде, купающейся в прудах и озерах, живущей в недрах гор или на дне колодца, владеющей чудесным садом, повелевающей снегопадами, расчесывающей свои волосы и награждающей крестьян щепками, превращающимися в золото, поступают лишь на исходе Средневековья. Хольда почиталась на многочисленных горах. Ее главными резиденциями были гора Хоэр-Мейснер между Касселем и Эшвеге (Гессен) и горный хребет Херзельберг около Айзенаха (Тюрингия). Херзельберг (Horselberge) известен с языческих времен как резиденция богов[281], а гора Хоэр-Мейснер (Hoher MeiBner) — с 1195 г. под именем Wissener, происходящим от древневерхненемецкого wisa («луг»), wizon («провидец») или wiz («белый»). Последний вариант наиболее вероятен: на горных склонах рано выпадает и подолгу лежит снег. Новое имя впервые упоминается в 1530 г. На горе находится холодный и глубокий пруд, считающийся входом в подземный мир Холле. О пруде и о связанных с ним легендах впервые поведал в 1641 г. ландграф Герман фон Гессен-Ротенбург. В пруду купались молодые женщины в надежде на беременность. В 1850 г. на берегу пруда была найдена римская монета (I в. до н. э.), а в 1937 г. велись археологические раскопки, обнаружившие черепки посуды. Предположительно в древности здесь совершались жертвоприношения[282].

Пруд, образующий вход в подземный мир — мир мертвых, нас уже не удивит. Ту же функцию выполнял колодец. В финно-угорском фольклоре колодец знаменовал собой вход в преисподнюю и представлял опасность для девушек, похищаемых его обитателями. Чехи думали, что утопившихся в колодце девиц призвала Била Пани. Колодцы с их змеями и жабами предназначались для грешников, а праведники заселяли родники с чистой ключевой водой, на берегах которых благоухали цветы, зрели на деревьях плоды и пели райские птицы. Кроме того, колодцы были подвластны колдунам и ведьмам. Первые хранили там град, а вторые закрывали колодцы с дождевой водой, чтобы устроить засуху [283].

Подобно водной стихии Хольда двулична. Юная и красивая, она носит длинное платье и белое покрывало; волосы у нее густые и золотистые. Но гораздо чаще она предстает суровой уродливой старухой с больной ногой (она долго вертела колесо прялки — отсюда и увечье). У нее страшное лицо, всклоченные волосы, длинный нос, веник в руках и коровья шкура, наброшенная взамен верхней одежды. Такова и госпожа Берта (Перхта) — заместительница Хольды в Швабии, Эльзасе, Швейцарии, Баварии и Австрии. Берта почти всегда сгорбленна, длинноноса, космата и, как и Хольда, наделена острыми большими зубами. Она величается железной, поскольку имеет железные нос и грудь [284].

Другая черта облика Хольды и Берты, свидетельствующая об их двуличии, — отсутствие спины, на чьем месте находится корыто или дыра. Даже когда Хольда спереди выглядит как девушка, зад выдает ее сущность. Это особенность многих выходцев из преисподней. Великанши и сродные с ведьмами существа носят на спине корыто. По украинскому рассказу, черт — «пан такий убраний, а ззаду кишки висять»; у уральских казаков о черте говорилось прямо, что у него спина корытом. Древесные девы, прекрасные с первого взгляда, сзади трухлявы. Финская «лесная дева» только спереди имеет вид женщины, а сзади оказывается корягой или переплетением ветвей с хвостом. У некоторых скандинавских фей красивые лица, но с обратной стороны они пустые. Лесная или горная Хульдра, героиня норвежских и датских саг, танцующая вместе с нимфами на деревенских лужайках, распознается по кончику коровьего хвоста, торчащему из-под белоснежных одежд [285]. У нашей старой знакомой Убыр тоже не бывает спины.