Последняя инстанция - Патриция Корнуэлл

В половине одиннадцатого я как раз сделала у-образный надрез и оттянула кожу, когда в зал вошел высокий пожилой человек и направился ко мне. У него широкое усталое лицо, он сторонится моего стола, сжимая под мышкой объемистый пакет из темной оберточной бумаги с завернутым верхним краем, заклеенным красной полицейской пленкой. Перед глазами мелькнул такой же мешок с моей одеждой, что стоял в моем собственном доме на красном обеденном столе.

— Надеюсь, вы детектив Стэнфилд? — Оттягиваю пинцетом кожу покойника и, легонько орудуя скальпелем, отделяю пласт от ребер.

— Доброе утро. — При виде трупа он торопливо отводит глаза. — Да уж, только не для него.

Стэнфилд не удосужился накинуть защитную одежду на перетянутый, сшитый не по мерке костюм. Ни перчаток, ни бахил. Кинул взгляд на раздутый рукав моей левой руки и не спрашивает, как я заработала перелом — значит, уже сам знает. Лишний раз вспоминаю то, что теперь подробности моей жизни раструбили повсюду, транслируют в «Новостях», которые я с таким упорством отказываюсь смотреть и слушать. Анна намеком обвинила меня в трусости, насколько для психиатра вообще допустимо обвинять. Пожалуй, выразилась она иначе — мол, голову в песок прячу. Ну и пусть. Стараюсь держаться подальше от прессы. Я не хочу ни видеть, ни слышать, что там обо мне говорят.

— Извините за задержку — дороги кошмарные, еле сюда добрался, — говорит Стэнфилд. — Теперь лучше на цепях ездить, того и гляди застрянешь. Пришлось вызывать автобуксировщик, еле вытянули, поэтому раньше и не добрался. Что-нибудь обнаружили?

— По угарному газу у него семьдесят два процента. Заметили, кровь вишневого цвета? Типично при высоких уровнях содержания СО. — Беру с подноса реберные ножницы. — По алкоголю — ноль.

— Значит, погиб при пожаре, уже точно?

— В руке торчала игла, но смерть наступила в результате отравления угарным газом. Боюсь, это мало что проясняет. — Прорезаю реберные кости. — Обнаружила тоннелирование заднего прохода, свидетельство гомосексуальной деятельности, иначе говоря. И еще: незадолго до смерти его запястья были связаны. Судя по всему, во рту был кляп. — Указываю потертости на запястьях и в уголках рта. Стэнфилд выпучил глаза. — Ссадины на запястьях не покрылись корочкой, — продолжаю я. — Иными словами, не успели застареть. А о том, что во рту у него был кляп за некоторое время до гибели, сужу по обнаруженным во рту волокнам. — Подношу увеличительное стекло к сгибу локтевого сустава и показываю Стэнфилду две крохотные кровяные точки.

— Следы свежих инъекций, — объясняю я. — Что интересно — никаких признаков, что он употреблял наркотики ранее. Возьму часть печени, проверю на хроническое воспаление желчных протоков, артерий и вен. И еще посмотрим, что покажет токсикология.

— У него, наверное, СПИД. — Похоже, детектива Стэнфилда только это и беспокоит.

— Проверим и на ВИЧ-инфекцию, — отвечаю я.

Стэнфилд отступает на шаг, глядя, как я извлекаю из грудной клетки треугольную грудину с ребрами. На этой стадии обычно подключается Лора Тюркел, которую мы позаимствовали из отдела регистрации захоронений при военной базе в Петерсберге. Она неожиданно материализуется у дальнего конца стола, при виде меня чуть ли не вскинув руку в приветствии. Турчанка, как ее здесь нарекли, неизменно называет меня шефом. Видно, «доктор», на ее взгляд, звание недостаточно почетное.

— Шеф, череп мне на вскрытие подготовили? — Вопрос риторический, ответа не требует. С нами работает много женщин, воспитанных в военной среде, и Турчанка — одна из них: подтянутая и смелая, без колебания затмит любого мужчину, среди которых, сказать по правде, немало нежных ранимых созданий. — Там доктор Чонг с женщиной работает, — говорит Турчанка, подключая мощную страйкеровскую пилу к подвесной катушке шнура. — Та составила завещание и даже некролог не поленилась написать. Все привела в порядок: страховки, бумаги. Сложила в папочку, оставила на обеденном столе, обручальное кольцо туда же. Потом легла на одеяло и выстрелила себе в голову. Можете себе представить?

— Да, печально. — Вынимаю мерцающую на свету секцию органов и кладу на разделочную доску. — Если вы здесь собираетесь задержаться, тогда вам лучше что-нибудь на себя накинуть. — Это в адрес Стэнфилда. — Вам не показали, где у нас раздевалка?

Он тупо уставился на пропитанные кровью рукава моего халата, который на этот момент тоже уже весь забрызган.

— Мэм, если не возражаете, я бы хотел показать вам, что принес, — говорит он. — Может, присядем на минутку? А то мне бы назад возвращаться, пока погода совсем не испортилась. Тут скоро на санях придется ездить.

Турчанка берет скальпель и делает разрез по задней части головы, от уха до уха. Подхватывает пальцами верхнюю кромку скальпа и оттягивает его вперед, лицо обвисает в трагической маске протеста и сморщивается, как пустой носок. Обнаженный купол черепа блестит девственной белизной, и я принимаюсь его рассматривать. Гематом нет. Ни зарубок, ни трещин. Электропила жужжит, как гибрид циркулярки и стоматологической бормашинки. Стягиваю перчатки и бросаю их в красную корзину для биологических отходов. Подзываю к себе визитера, и мы проходим к длинному рабочему столу, тянущемуся во всю противоположную стену зала. Берем стулья.

— Буду с вами откровенен, мэм, — начинает Стэнфилд, медленно, словно нехотя качая головой. — Мы понятия не имеем, с какого конца распутывать это дело. Одно могу сказать с полной уверенностью, — детектив указывает на тело на столе, — вчера в три пополудни он зарегистрировался в мотеле «Форт-Джеймс».

— Вы можете дать точные координаты этого мотеля?

— Почти у самой магистрали, оттуда до Вильяма и Мери рукой подать, минут десять, не больше.

— Вы говорили с администратором?

— Да, опросил. — Открывает большой желтый конверт и высыпает пригоршню мгновенных снимков. — Ее зовут Бев Киффин. — Он диктует по буквам, чтобы я записала, вынимает из внутреннего кармана пиджака очки для чтения. Подрагивающими пальцами перелистывает страницы блокнота. — По ее словам, этот мужчина сказал, что ему нужен специальный номер с услугой шестнадцать ноль семь.

— То есть? Что это за номер такой? — Кладу шариковую ручку на свои записи.

— Сто шестьдесят долларов семьдесят центов. Проживание с понедельника по пятницу, пять ночей. Получается тысяча шестьсот семь. Обычно за ночь берут сорок шесть долларов — для такого места дороговато. Грабят туристов, обирают безбожно.

— Тысяча шестьсот седьмой? Год основания Джеймстауна? — Странно вновь услышать о Джеймстауне. Мы о раскопках только прошлой ночью с Анной вспоминали, когда я рассказывала о Бентоне.

Стэнфилд задумчиво кивает.

— Да, как дата основания Джеймстауна. Тысяча шестьсот седьмой. Это у них бизнес-расценки, так они сказали. Сумма за рабочую неделю. Позвольте сказать, мэм, местечко не из лучших. Настоящая дыра.

— Как насчет сводок по преступности?

— Все чисто, мэм.

— Значит, просто убогое местечко.

— Просто убогое, — кивает он.

Детектив Стэнфилд отличается особой манерой разговаривать: с каким-то напряженным ударением, словно учит не слишком сообразительного ребенка, которому все надо повторять дважды и важные моменты выделять особо. Аккуратно раскладывает фотографии на столе ровным рядком, и я их изучаю.

— Это ваши снимки? — высказываю предположение.

— Да, мэм, чьи же еще?

Его фотографии отсняты с толком, с расстановкой: дверь номера с надписью «14», сам номер, вид из коридора через открытую дверь, обгоревшая постель, закопченные от дыма шторы и стены. В номере стоит единственный комод и платяная ниша у двери, которая представляет собой самую обыкновенную выемку в стене с горизонтальной перекладиной. На матрасе лежат остатки покрывала и белых простыней, и больше ничего. Спрашиваю Стэнфилда, не сдавал ли он постельное белье в лабораторию, чтобы проверили на катализаторы. Отвечает, что кровать была не застелена, так что, кроме обгоревшего матраса, сдавать в лабораторию оказалось нечего. Вырезал обгоревшие места и упаковал их в алюминиевую банку от краски — «строго по инструкции», как он выразился. Слова эти выдают его с головой: в следственной работе Стэнфилд новичок. Кстати, отсутствие постельного белья тоже показалось ему подозрительным.

— А когда постоялец въезжал, постель была застелена? — интересуюсь я.

— Миссис Киффин говорит, будто она в номер его не провожала, но точно знает, что кровать была заправлена по всем правилам. Поскольку лично прибиралась в номере после предыдущего жильца, который съехал несколько дней назад, — повторяет он ее слова. Положительный знак, хорошо, что сам догадался спросить.

— А что с багажом? — задаю следующий вопрос. — У жертвы были с собой вещи?

— Я вещей не обнаружил.

— Когда приехали пожарные?