Преследуемый Зверем Братвы - Джаггер Коул

мной и полицией.

— Nyet! — кричит она, зажмуриваясь. — Nyet! On spas menya!! — Он спас меня.

Они продолжают кричать ей, чтобы она убиралась от меня. Но вместо этого они внезапно бросаются в атаку. Мои руки поднимаются вверх, и я вздрагиваю, когда ее оттаскивают от меня. Затем они швыряют меня на землю и выкручивая мои окровавленные руки, чтобы надеть на меня наручники.

Я навсегда сяду в тюрьму. Но я не мертв и не полон полицейских пуль. И когда ее уводят, я улыбаюсь.

Я сделал одну хорошую вещь. И эта хорошая вещь только что спасла мне жизнь.

Настоящее время:

Внутри секретного дома, я наконец-то могу дышать. Всю дорогу сюда я оглядывался через плечо. Я проделал долгий путь, хотя она ранена, потому что мне пришлось это сделать. Я возвращался назад, делал ложные повороты и десять раз менял курс, прежде чем наконец проскользнул внутрь. И теперь мы в безопасности. По крайней мере, на данный момент.

Я смотрю на Нину, и мой рот сжимается. С ней все в порядке, я это знаю. По дороге сюда я останавливался две дюжины раз, чтобы убедиться в этом. Она отключилась, но дышит ровно, и кровь, пропитавшая мою рубашку, кажется, остановилась.

Я врываюсь в кабинет начальника с большими витражами. Внизу в темноте неподвижно и пыльно лежат старые ткацкие станки времен швейной фабрики. Это было мое убежище с тех пор, как я приземлился в этом городе. Здесь она будет в безопасности.

В дальнем конце огромного кабинета я уложил ее на большую кровать, которую принес несколько недель назад. После каменного матраса, на котором я проспал десять лет в своем ледяном гулаговском аду, теплая кровать казалась роскошью, которую я никогда больше не почувствую. Как и прикосновение к мягкости женщины. Или вообще видеть ее, если уж на то пошло. Но вот я здесь, со всем этим.

Я уложил ее. Я хмурюсь, скользя взглядом по ее спящей фигуре. На ее одежде кровь. Пульс в норме, дыхание ровное, но у меня не было времени осмотреть ее, убедиться, что она не слишком сильно ранена взрывом.

Я рычу про себя. И снова тот, кто охотится за ней, едва не причинил ей боль. Я знаю, что это тот же самый кусок дерьма, который был в ее доме и осквернял его. Я спешил обратно в больницу, когда мой телефон предупредил меня о взрыве оконного раствора. После этого уже не было никаких сомнений, оставалось только идти по горячим следам.

Люди, которых я убил сегодня вечером, были теми же самыми людьми из автокатастрофы, из-за которой она попала в больницу. Не то чтобы у меня было время их разглядывать. Но я мог видеть небольшое количество случайной Братвы и других криминальных чернил. Эти люди были заказными, как и крушение. Половина людей, которые следили за ней, мертвы. Остальные ранены. Если бы меня там не было…

Я зажмуриваю глаза. Я не могу об этом думать. Я не могу позволить себе пойти туда. Я провел десять лет, гадая, что стало с ангелом, который спас меня. Я нашел ее не только для того, чтобы потерять. Я не потеряю ее.

Я открываю глаза и хватаю складной нож со столика. Я наклоняюсь над ней и подношу нож к ее полуразорванной, окровавленной одежде. Они легко разрезаются, и внезапно она оказывается передо мной обнаженной.

Лучший, хороший человек может отвернулся бы. Но я нехороший человек. И нет такой силы в этом мире, которая могла бы помешать моим глазам впиться в каждый дюйм ее тела в этот момент. Я видел ее издалека. Я наблюдал, как она раздевается, и видел, как она трогает себя под простыней.

Но я никогда не видел ее такой. Не с расстояния в несколько дюймов. Не тогда, когда я мог бы положить на нее свои руки прямо сейчас и брать ее так, как мне заблагорассудится. Я стону, когда мой взгляд скользит по ее абсолютно совершенной наготе, ее мягким, полным сиськам, тому, как наклоняется ее животик, изгибу ее бедер и простым белым, полупрозрачным больничным трусикам, плотно натянутым на ее влагалище.

Я тихо рычу. Но я подавляю рев зверя внутри себя. Я делаю вдох и тянусь за аптечкой. Мои руки легко скользят по ее ранам, очищая и перевязывая небольшие порезы и царапины от взрыва. На одной руке у нее рана, которую потом придется зашивать. Но у меня нет ни инструментов, ни достаточно маленьких рук, чтобы сделать это. Вместо этого я чищу и перевязываю его, и этого будет достаточно.

Закончив, я еще раз осматриваю каждый дюйм ее кожи. Я стону, голова кружится от ее запаха, голова кружится от тепла ее нежной кожи и близости.

Моя челюсть сжимается. Моя голова качается. Я… устала. Я чувствую себя ослабленным. Я поднимаю голову и стону. Дело не только в ней, у меня действительно кружится голова. Я встаю и смотрю на себя. Пятно на моей рубашке от ее крови стало еще больше. Я хмурюсь, снимаю рубашку и вздрагиваю.

Черт. Это не ее кровь, это моя.

Комната качается. Я тянусь за аптечкой первой помощи, но она выпадает из моей руки и падает на пол. Мое зрение меркнет. Мне удается поднять голову ровно настолько, чтобы еще раз взглянуть на нее, спящую на кровати.

Она будет жить. Как и раньше, жертва ради большей невинности. Честный обмен сломленных и плохих на хороших и невинных.

Мое зрение меркнет, и я не знаю ничего, кроме черноты.

Глава 13

Нина

Москва, шесть лет назад:

— Yesh’ svoyu yedu!

Дима смотрит на меня через крошечный кухонный стол.

— Ешь свою еду, — снова огрызается она.

Единственная голая лампочка отбрасывает болезненные тени на полуразрушенную кухню. Я опускаю глаза и тыкаю пальцем в “еду”, приготовленную моей приемной матерью, которая на самом деле может быть кошачьим кормом. В наши дни никто не может догадаться, что я ем и буду ли вообще есть.

Это было плохо, когда Богдан был еще жив, тратя все государственные деньги, которые они получали, чтобы ухаживать за мной, на алкоголь и проституток. И все же почему-то с его уходом стало еще хуже. Без тирании мужа, постоянно принижающего и оскорбляющего ее, Дима действительно стала собой.

Проблема только в том, что “собой” — это безжалостно холодная и жестокая женщина с огромным пристрастием к азартным играм, и крэку-кокаину.

Видеть, как незнакомец