Зима тревоги нашей - Джон Стейнбек

Я просто-напросто отвык от кровопролития. Привыкнуть человек может ко всему. К убийству, к ремеслу бальзамировщика и даже заплечных дел мастера. Привыкнешь – и дыба и клещи станут для тебя просто рабочим инструментом. Когда дети легли спать, я сказал:

– Пойду погуляю немного.

Еще несколько дней назад Мэри стала бы допытываться – куда, зачем? – а сейчас только спросила:

– Поздно вернешься?

– Нет, не поздно.

– Я ждать не буду, мне спать хочется, – сказала она. Став на некий путь, моя Мэри, видимо, ушла по этому пути дальше меня. А я все еще терзался из-за кроликов. Может быть, это вполне естественно, когда человек, уничтоживший что-то, старается что-то создать и тем самым восстановить в себе равновесие? Не это ли послужило для меня толчком?

Я ощупью пробрался в зловонную конуру, где жил Дэнни Тейлор. Рядом с его койкой горела на блюдечке свеча.

Дэнни был совсем плох – лицо изможденное, какое-то синее со свинцовым отливом. Меня чуть не стошнило – так дурно пахло в этой грязной комнате, где под грязным одеялом лежал давно не мывшийся человек. Глаза у него были открыты и тускло поблескивали. Я приготовился услышать горячечный бред. И меня потрясло, когда он заговорил внятно, голосом и тоном прежнего Дэнни Тейлора.

– Зачем ты пришел, Ит?

– Я хочу помочь тебе.

– Будто ты не знаешь, что это бесполезно.

– Ты совсем болен.

– Думаешь, я сам этого не знаю? Еще как знаю, лучше вас всех. – Он потянулся за койку и достал оттуда бутылку «Старого лесничего», на две трети пустую. – Хочешь?

– Нет, Дэнни. А ведь это виски из дорогих.

– У меня есть друзья.

– Кто тебе его поднес?

– Не твое дело, Ит. – Он хлебнул из горлышка и сдержал отрыжку, хотя это далось ему нелегко. Лицо у него сразу порозовело. Он засмеялся. – Мой друг завел со мной деловой разговор, но я его околпачил. Он только-только собирался начать, а я уже скис. Ему, видно, невдомек было, как мне мало надо. А ты тоже с деловым разговором, Ит? Тогда я быстренько напьюсь до бесчувствия.

– Дэнни, ты меня любишь? Веришь мне? Ну, хоть сколько-нибудь любишь?

– Конечно, люблю, но если уж говорить начистоту, так я пьянчуга, а пьянчуги больше всего любят виски.

– Если я достану тебе денег, ты будешь лечиться?

Больше всего меня испугало то, как быстро он пришел в себя, стал держаться свободно, просто – по-прежнему.

– Я мог бы сказать да, Итен. Но ты не знаешь, какой они народ, эти пьяницы. Деньги я возьму и пропью.

– Ну а если я внесу их прямо в лечебницу?

– Тебе же объясняют. Отправлюсь я туда с самыми благими намерениями, а через несколько дней сбегу. На пьяниц полагаться нельзя, Ит. Никак ты этого не поймешь! Я и соглашусь и сделаю, как надо, а потом все равно сбегу.

– Дэнни, неужели тебе не хотелось бы избавиться от этого?

– Да кажется, нет. И ты, конечно, знаешь, чего мне хотелось бы. – Он снова поднес бутылку ко рту, и меня снова поразила быстрота действия алкоголя. Мало того что он превратился в прежнего Дэнни, его восприятие, все его чувства так обострились, такая в них была ясность, что он читал у меня в мыслях. – Не обольщайся, – сказал он. – Это не надолго. Алкоголь сначала взбадривает, а потом действует угнетающе. Надеюсь, ты уйдешь и второй стадии не увидишь. Сейчас мне не верится, что так все и будет. Пока ты на взводе, ты в это не веришь. – И тут его глаза, влажные, блестящие при свете свечи, посмотрели мне в душу. – Итен, – сказал он. – Ты предлагаешь заплатить за меня в лечебнице. У тебя же нет таких денег, Итен.

– Достану. Мэри получила наследство после брата.

– И эти деньги ты дашь мне?

– Да.

– Даже если я говорю тебе: не верь пьяницам? Даже если я заранее предупрежу тебя, что деньги я соглашусь взять, но сердце тебе разобью?

– Ты и так разбиваешь мне сердце, Дэнни. Ты мне снился. Мы с тобой были как раньше – там, в вашей усадьбе. Помнишь?

Он поднял бутылку и сразу опустил ее со словами:

– Нет, нет, потом – не сейчас. Итен, не верь, не верь пьянице. Когда он… когда я страшен, когда я как труп, мой хитрый умишко втихомолку продолжает свою работу и работает против тебя. Вот сейчас, сию минуту, я тот самый, кто был твоим другом. Я тебе наврал, что скис. Скис-то я скис, но про бутылку все помню.

– Стой, я тебя перебью, – сказал я. – А не то тебе покажется… ты меня заподозришь. Кто принес тебе эту бутылку? Бейкер?

– Да.

– И хотел, чтобы ты подписал что-то.

– Да, но тут я скис. – Он хмыкнул и снова поднес бутылку ко рту, и при свете свечи я увидел в горлышке у нее совсем крохотный пузырек. Он глотнул одну каплю.

– Вот и об этом я хотел поговорить с тобой, Дэнни. Что ему понадобилось – ваш луг?

– Да.

– Почему ты до сих пор его не продал?

– По-моему, я говорил тебе. С ним я все еще джентльмен, хотя джентльменским мое поведение теперь не назовешь.

– Не продавай его, Дэнни. Не поступайся им.

– А тебе-то что? Почему не продавать?

– Из чувства гордости.

– Нет во мне прежней гордости, только чванство осталось прежнее.

– Нет, есть. Когда ты попросил у меня денег, тебе было стыдно. Разве это не гордость?

– Да нет. Я просто ловчил. Тебе же говорят, пьяницы – они хитрые. Ты сам был смущен, и ты сам решил, что я стыжусь просить. А я не стыдился. Просто захотелось выпить.

– Не продавай его, Дэнни. Это ценнейший участок. Бейкер все знает. Иначе он не стал бы торговать его.

– А что в нем ценного?

– Это единственная ровная площадка вблизи города, где можно построить аэродром.

– Понятно.

– Если ты продержишься, Дэнни, вот тебе и начало новой жизни. Не поступайся им. Вылечишься, вернешься обратно, а в гнездышке у тебя яичко.

– Яичко без гнездышка. Может, лучше продать луг, деньги пропить, а когда… «подымется ветер и ветку пригнет, птенец желторотый в траву упадет», – сиплым голосом пропел он и засмеялся. – Тебе тоже понадобился наш луг, Итен? Ты за этим сюда пришел?

– Я хочу, чтобы ты выздоровел.

– Я и так здоров.

– Выслушай меня, Дэнни. Какой-нибудь голодранец волен поступать, как ему угодно. Но ты не голодранец, у тебя есть нечто такое, чем весьма интересуется группа дальновидных граждан нашего города.

– Поместье Тейлоров. Нет, я им не поступлюсь. Я тоже дальновидный. – Он с нежностью посмотрел на бутылку.

– Дэнни! Говорят тебе, это единственное место для аэропорта! Оно для них своего рода ключевая позиция. Им без него зарез! Или строить там, или срывать холмы, а это обойдется чересчур дорого.

– Значит, они у меня в руках, и я их еще поманежу.

– Ты забываешь, Дэнни. Имущий человек – драгоценный сосуд. Я уже слышал разговоры, что гуманнее всего было бы поместить тебя в соответствующее заведение, где ты будешь под присмотром.

– Не посмеют.

– Посмеют! Да еще возведут это в добродетель. Ты же знаешь, как в таких случаях поступают. Судья – человек тебе известный – вынесет решение о твоей неправоспособности. Назначит опекуна, и я догадываюсь, кого именно. Все это обойдется недешево, твой земельный участок, разумеется, будет продан для покрытия расходов, а теперь догадайся, кто его купит.

Глаза у Дэнни блестели, и он слушал меня, раскрыв рот. Потом отвернулся.

– Ты хочешь взять меня на испуг, Итен, но время выбрал неподходящее. Приходи с утра, когда я лежу пластом и весь мир как зеленая блевотина. А сейчас тройную силу придал мне сей штоф в моей руке. – Он взмахнул бутылкой, точно мечом, и глаза у него превратились в щелочки, блестевшие при свете свечи. – Я тебе разве не говорил, Ит? По-моему, говорил. У пьяниц совсем особенный ум – хитрый, злой.

– Но я же предупредил тебя, как все будет.

– Да, ты прав. Я с тобой согласен. Очень убедительно у тебя получилось. Но вместо того, чтобы напугать меня, ты разбудил во мне дьявола. Кто думает, что пьяница – существо беспомощное, тот болван. Пьяница – это существо особенное, и возможности у него тоже особенные. Я могу постоять за себя, и сейчас у меня просто руки чешутся схватиться с кем-нибудь.

– Молодец! Давно я хотел это услышать!

Он навел на меня бутылку и прицелился, будто на горлышке у нее была мушка.

– Дашь мне взаймы деньги Мэри?

– Да.

– Без гарантий?

– Да.

– Зная, что шансов получить их обратно – один против тысячи?

– Да.

– Пьяница способен на любую подлость, Ит. Не верю я тебе. – Он облизнул свои пересохшие губы. – И дашь деньги мне в руки?

– Когда прикажешь.

– Я же тебе говорил – нельзя давать.

– А я дам.

На этот раз он запрокинул голову, и со дна бутылки поднялся большой пузырек. Когда он отнял ее ото рта, глаза у него блестели еще ярче, но они были холодные и бесстрастные, как у змеи.

– На этой неделе принесешь?

– Да.

– В среду?

– Да.

– А сейчас у тебя не найдется двух долларов?

Как раз столько при мне и было – долларовая бумажка и монеты в пятьдесят, двадцать пять центов, две по десять, пятицентовик и три пенни. Я ссыпал все это в его протянутую руку.