Жертва. Путь к пыльной смерти. Дверь между… - Роберт Пайк

«Все они к этому приходят, — часто говаривал Мак-Элпайн, — рано или поздно, но все они к этому приходят. Не важно, в какой степени, они хладнокровны, смелы и талантливы, они все равно придут к этому, и чем тверже их ледяное спокойствие и самообладание, тем легче они ломаются».

Правда, Мак-Элпайн порой любил несколько преувеличить. К тому же была группа — пусть даже и очень небольшая — выдающихся гонщиков, в прошлом победителей в больших международных состязаниях, которые ушли из спорта в расцвете физических и духовных сил и, таким образом, могли бы начисто опровергнуть утверждение Мак-Элпайна. Но, с другой стороны, кто же не знал о водителях-виртуозах, которые пришли к полному краху или так устали от нервного и умственного напряжения, что превратились в пустую оболочку своих прежних «я», и кто же не знал, что среди нынешних двадцати четырех завоевателей Гран-При есть пять или шесть человек, которые никогда больше не выиграют ни одной гонки, так как утратили всякое желание добиваться победы и продолжают участвовать в гонках только ради поддержания своего фасада — уже давно опустевшего обиталища гордости. И все же в мире гонщиков есть свои законы, и один из них гласит: нельзя вычеркнуть человека из славной когорты участников Гран-При только из-за того, что у него сдали нервы.

Печальная истина, однако, заключалась в том, что Мак-Элпайн был чаще прав, чем неправ, о чем ясно свидетельствовал вид дрожащей фигурки, поникшей рядом с ним на скамье. Если какой-нибудь человек и одолевал вершину, достигал и перешагивал пределы возможного, прежде чем низвергнуться в бездну самоотрицания и приятия конечного краха, то этим человеком, несомненно, был Джонни Харлоу, золотой мальчик заездов Гран-При и до этого дня, без сомнения, выдающийся гонщик своего времени, а по мнению многих, и всех времен. Ведь несмотря на то, что в прошлом году он стал чемпионом международных гонок и что, лидируя в первой половине заездов нынешнего сезона, он мог, по всем прогнозам, снова стать обладателем Гран-При, его нервы и воля, очевидно, были непоправимо надломлены. И Мак-Элпайн, и Даннет ясно понимали, что — проживи он хоть сто лет — обугленный призрак, бывший раньше Айзеком Джету, будет преследовать его до конца дней.

Да, по правде говоря, те, кто имеет глаза, чтобы видеть, могли и раньше заметить кое-какие признаки, а у гонщиков и механиков на трассе глаза что надо. Эти признаки появились уже после второй большой гонки этого сезона, когда Харлоу так легко и убедительно одержал победу, еще не зная, что его младший брат, идя со скоростью более ста пятидесяти миль в час, был оттеснен с трека и врезался в ствол сосны. Харлоу никогда не отличался общительностью и не тянулся к шумным сборищам, но после этого он стал еще более сдержанным и молчаливым, а если и улыбался, что случалось все реже, улыбка эта была пустой, как у человека, который не находит в жизни ничего, чему стоило бы улыбаться. До сих пор самый хладнокровный из гонщиков, учитывающий любую мелочь, и враг всякого лихачества, цена которому — человеческая жизнь, он стал понемногу отступать от своих высоких принципов и все меньше заботился о безопасности, хотя и продолжал свой триумфальный путь на мототреках Европы. Но теперь он добивался рекордов, завоевывая один за другим трофеи Гран-При с риском для себя и своих товарищей. Его езда стала неосторожной и даже опасной, и другие гонщики, при всей их крепкой профессиональной закалке, явно испытывали перед ним какой-то страх, ибо вместо того, чтобы оспаривать у него повороты, как это бывало прежде, почти все они теперь предпочитали притормаживать, когда сзади появлялся его бледно-зеленый «коронадо». Говоря по совести, последнее было весьма редко, ибо Харлоу придерживался простой и эффективной формулы: сразу проскочить вперед и оставаться впереди до конца.

Теперь все больше людей громко заявляли, что его самоубийственное соперничество на гоночных дорогах означало битву не против равных, а против самого себя. Становилось все очевиднее, что эта битва была единственной, которую он никогда не сможет выиграть, что его последняя отчаянная ставка против сдающих нервов ни к чему не приведет, что настанет день, когда поток удач иссякнет. И вот теперь такое случилось — с ним и с Айзеком Джету, и Джонни Харлоу на глазах у всего мира проиграл свою последнюю битву на треках приза Гран-При и в Европе, и в Америке.

Не исключено, конечно, что он останется на треке и будет еще сражаться, но одно казалось совершенно очевидным: никто не понимает с большей ясностью, чем сам Харлоу, что его боевые дни уже позади.

В третий раз Харлоу потянулся к бутылке. Руки его по-прежнему дрожали. Бутылка была уже на треть опорожнена, но лишь малая доля жидкости попала по назначению — настолько неуверенными и неуправляемыми были движения Харлоу.

Мак-Элпайн мрачно взглянул на Даннета, пожал грузными плечами, жест не то отречения, не то принятия неизбежного, и выглянул из павильона. В этот момент за его дочерью прибыла машина «скорой помощи» и он поспешил туда, а Даннет принялся обмывать лицо Харлоу губкой, обмакивая ее в ведро с водой. Казалось, Харлоу было совершенно все равно, что будет с его лицом. О чем бы ни думал он в те минуты, а при данных обстоятельствах только полный идиот не прочитал бы его мыслей, все его внимание сосредоточивалось на этой бутылке бренди, и если вообще в человеческих возможностях стать воплощением какой-то идеи, причем, абсолютным воплощением, то именно таким и был Харлоу сейчас: воплощением одной-единственной потребности, одного неумолимого желания, а именно — немедленного забвения.

Пожалуй, оно и к лучшему, что ни Харлоу, ни Мак-Элпайн не заметили человека, стоявшего снаружи у самой двери и всем своим видом показывавшего, что больше всего на свете ему хочется, чтобы Харлоу вообще перешел в мир вечного забвения. Лицо сына Мак-Элпайна, Рори, этого смуглого кудрявого подростка, отличавшегося обычно дружелюбием, сейчас омрачала грозовая туча — выражение как будто и немыслимое для человека, который уже несколько лет и даже еще несколько минут тому назад считал Харлоу единственным кумиром своей жизни.

Рори перевел взгляд на машину «скорой помощи», куда внесли его окровавленную сестру, и немыслимое перестало казаться немыслимым. Он повернулся, чтобы еще раз бросить взгляд на Харлоу, и во взгляде этом было столько ненависти, сколько вообще может выражать взгляд шестнадцатилетнего подростка.

Официальное следствие, проведенное почти сразу после несчастного случая, как и предполагали, не выявило никого, кто мог бы служить причиной катастрофы. Официальное следствие почти никогда не выявляло конкретного виновника, в том числе и в пресловутом и беспрецедентном убийстве в Ле-Мансе, где во время гонок погибли семьдесят три зрителя, а виновника так и не нашли, хотя всем было хорошо известно, что виновником этой трагедии был всего один человек, теперь уже покойный.

Как только что было упомянуто, виновника не нашли и на этот раз, хотя две или три тысячи зрителей, находившихся на главных трибунах, не колеблясь, возложили бы вину на плечи Джонни Харлоу. Но еще больше его обличало неопровержимое свидетельство всего случившегося в виде телезаписи. Экран в маленьком зале, где велось следствие, был небольшой и весь в пятнах, но изображение на нем было достаточно четким, а звук живо и реалистично воспроизводил то, что произошло на трассе. Из фильма — а он длился всего каких-нибудь двадцать секунд, но повторялся для просмотра пять раз — было видно, как три машины, снятые сзади при помощи телеобъектива с переменным фокусным расстоянием, приближались к пункту обслуживания. Харлоу в своем «коронадо» висел на лидирующей машине, зарегистрированной от имени частного лица, старой марки «феррари», которая шла впереди лишь по той причине, что уже успела отстать на целый круг. Двигаясь на еще большей скорости, чем Харлоу, и держась четко другой стороны трека, шла зарегистрированная от завода красная, как пожарный автомобиль, машина фирмы «феррари», которую вел блестящий калифорниец Айзек Джету. На прямом отрезке пути двенадцатицилиндровый двигатель Джету имел значительное преимущество перед восьмицилиндровым двигателем Харлоу, и было ясно, что Джету намерен обойти Харлоу. Видимо, и Харлоу это понимал, ибо включил стоп-сигнал, очевидно, собираясь слегка убавить скорость и следовать за отстающей на круг машиной, пока Джету не проскочит мимо.

Вдруг случилось невероятное: тормозные сигналы машины Харлоу погасли, и «коронадо» с силой рвануло вбок, словно Харлоу в последний момент решил обойти идущую впереди машину до того, как Джету успеет проскочить.

Если он действительно принял столь необъяснимое решение, то это было величайшим безрассудством, ибо он поставил свою машину на пути машины Джету, который шел со скоростью не менее 180 миль и не имел ни малейшей возможности затормозить или уклониться в сторону; а ведь только это и могло спасти его.