Мертвый среди живых - Итан Блэк

— Мне неинтересно, что сделали вы. Меня интересует только он, — лжет Воорт, чтобы успокоить Мэтура.

— Поймите же, у него была страшная боль.

— А какие раны?

— Треснутые ребра. Ноги… знаете, я не поверил, что он сам доехал до больницы на такси. Он приехал не на «скорой». А лицо…

«Расскажи именно то, что мне надо знать».

Мэтур вынимает платок и прикладывает ко лбу и щекам.

— Он сказал, что его сбил грузовик.

В коридоре врачи делают обход. Санитарка протирает пол. Няня спешит в палату с подносом. От лифта катят тележку с обедами.

Понижая голос, Мэтур говорит:

— Однако раны спереди и сзади были совсем не такие, какие бывают, если сбивает машина. Лицевые кости раздроблены, словно по лицу с разных сторон многократно били… например прикладом ружья.

— Прикладом?

— Просто пришло на память. Понимаете, несколько лет назад я был военным медиком в Кашмире, в индийской армии. Обследовал подозреваемых в терроризме. Там правила другие — иногда солдатам необходимо проявлять грубость.

— С помощью прикладов? — спрашивает Воорт.

— Это были террористы, и относились к ним соответственно.

— И вы видели подобное у Ная?

— Множественные ранения лица, груди, ног. Такое мог сделать… Как-то у меня был пациентом заядлый карточный игрок — он не заплатил долги. Мою пациентку чуть не убил муж. И ранения у них были… похожие.

— Вы спрашивали его про грузовик?

Вид у Мэтура безрадостный.

— Я неплохой врач, а он мучился от страшной боли. Кричал, ему было жутко. И все твердил: «Да, это был грузовик! Перестаньте спрашивать! Помогите же!»

— Так, значит, вы бросили это дело.

Мэтур опять кидает взгляд в холл на своих интернов, будущих врачей, которым, несомненно, советует никогда не обманывать и — понимает теперь Воорт — не подделывать страховки.

— Конечно, нет. Но сказал ему, что если пациента сбил грузовик, то его ОМО затребует полицейский рапорт, прежде чем оплачивать больничные счета. В таких случаях страховая компания судится с водителем. Даже при наезде и бегстве с места происшествия компания ждет задержания шофера.

Мэтур качает головой, и это напоминает Воорту о сочувствии, которое Най вызывал у своей старой соседки Эстель Мур и директора школы Натана Хейла. Кажется, Уэнделл Най преуспевает по части вызова сочувствия у людей.

— Он рыдал и не знал, что делать. Врать не умел и, по-моему, был обычным человеком. Он напомнил мне о Кашмире, потому что временами, когда солдаты били человека и ошибались — понимаете, хватали не того, — они угрожали ему. Говорили: «Мы вернемся, если ты расскажешь о нас». Уэнделл Най до смерти боялся полиции. Он этого не говорил, но было видно.

«Нам необходимо попасть в его квартиру».

— И вы помогли ему, — подсказывает Воорт.

— Я предположил, — говорит Мэтур, — что такой вид ран более соответствовал бы, если, скажем, дома на него рухнула полка с тяжелыми предметами или канистра с краской, например. И он ответил: «Так и пишите». Эта запись и присутствует в его медицинском формуляре.

— Так зачем же, вернувшись домой, он повторял рассказ о грузовике? — спрашивает Мики.

— Возможно, у него не было никакой полки, и соседи это знали. Явно знала и семья. Неопытные лгуны все время меняют свои рассказы. Но ложь им не слишком удается. Могу только догадываться.

— Черт возьми! — произнес Мики.

— Слушайте, — говорит Мэтур. — Можете не верить, но обычно я не нарушаю правил. В этом человеке было нечто особенное. Смотришь ему в глаза и видишь не страдание, а нечто большее. Крах. Хочется помочь ему поправиться. Это не оправдание.

— Постараюсь держать вас в стороне от этого дела, если получится. — Воорт говорит то, что думает.

«В конце концов, не ты сделал ошибку, а я. Ты помог ему, а я уехал. И ты не должен расплачиваться за свою помощь».

— Теперь Азиз нас ничем не удержит, и мы попадем в квартиру Ная, — говорит Мики, когда Мэтур тащится к студентам.

Но Воорт не очень уверен в этом. Он чувствует, как ноет в желудке.

— Это еще вилами на воде писано, — говорит он, трогая сотовый и вспоминая слова Азиза: «Если бы шесть лет назад вы поступили как надо, то мы не искали бы сегодня Ная».

Что же еще можно сделать?

Вскоре Воорт понимает это и с криком «Доктор!» бросается к Мэтуру, а двенадцать обитателей больницы изумленно оглядываются на полицейского, которого узнают по теленовостям.

Мэтур застывает в дверях палаты, в которой Воорт мельком замечает крупного негра, лежащего в кровати головой к окну.

— Он нуждался в последующем лечении, верно?

— Конечно. Терапия, хирургия. Я заново сделал ему лицо.

— Так, значит, он посещал больницу, да?

— Нам пора, Везунчик, — ухмыляется Мики; теперь он тоже понимает, что к чему.

— Он заполнил одну из форм со сведениями о пациенте. Верно? Написал имя? Аллергии?

— При чем здесь аллергии? — Доктору Мэтуру как-то не по себе. — Детективы, помилуйте! Формы со сведениями о пациенте имеют строго ограниченный доступ. Я не могу показать их.

— О, так теперь мы следуем правилам?

Доктор Мэтур краснеет, смотрит на студентов и никнет, признавая, что придется поступиться своим эгоизмом.

— Полагаю, что если бы я читал факс, а вам выпало стоять рядом, то у меня через плечо вы увидели бы необходимое.

Через пять минут все трое уже находятся в кабинете больничной администрации для связей с общественностью — там гудит факс и, хрипя, выползает лист бумаги.

СВЕДЕНИЯ О ПАЦИЕНТЕ

Бумага движется судорожно, рывками. Воорт хватает листок раньше Мэтура. Игра «Прочти через мое плечо» загублена.

УЭНДЕЛЛ НАЙ

— Взгляни на «а» в слове «Най», — говорит Воорт Мики, держа рядом с факсом копию записки из Центрального парка.

— О Господи! — говорит Мэтур, и глаза у него широко открываются.

— Оба текста написаны одним человеком, — задумчиво произносит Мики.

— Уличное избиение отличается от профессионального, — говорит Мэтур. — Умелец точно знает, куда бить, и бьет туда снова и снова.

За окном садится солнце. Тени удлиняются, смеркается. Воорт чувствует, что где-то там ходит Уэнделл — человек, которому пытался помочь Мэтур, которого Артур Бирнбаум вспоминал как очень вежливого и из-за которого винила себя Эстель Мур.

— Везунчик, подумай о себе, — говорит Мики. — На всякий случай вызови пару кузенов в свой квартал.

Воорт звонит Азизу, чтобы получить ордер на обыск.

18.50.

«Забавно узнать, о чем ты думаешь в самое неподходящее время, — говорит Уэнделл в микрофон, неторопливо поднимаясь по Второй авеню поблизости от Пятьдесят пятой улицы в сторону офиса Эйдена Прайса. — Пытаешься не отвлекаться и думать о главном, но неожиданно возникают самые непонятные мысли».

Теперь Уэнделл в роли священника. Уэнделл — духовное лицо и наслаждается приятным теплым вечером. Отец Дуглас Дэли из Тампы — так он подписал регистрационную карточку в отеле «Нордик», — прихрамывая из-за старой «раны», в конце часа пик идет по переполненным людьми тротуарам. Рыжевато-коричневый плащ расстегнут, чтобы выглядывал воротничок священника. Удлиненные бачки, коричневые контактные линзы, фальшивая бородка, парик, какие были в моде лет пять назад за пределами Нью-Йорка, особенно на юге.

Очередной дипломат, потертый, лилового цвета. В нем предметы, необходимые Уэнделлу, чтобы отправить на тот свет мистера Эйдена Прайса.

«Прошлой ночью я боялся, что страх существенно осложняет дело, но, кажется, воспоминания отвлекают меня. Иногда они настолько сильны, что мне почти физически приходится отталкивать их. Вот убийца, которого ищет весь город, и из-за такого-то я волновался? Чего ради беспокоился, как бы не испортить дела? Зачем подробно изучал, как буду выбираться из офиса на тридцать восьмом этаже после убийства босса?»

Он останавливается у газетного киоска, смотрит на специальный выпуск «Нью-Йорк пост» с заголовком на первой странице «Кто следующий?» и вдруг мысленно слышит бас:

— Уэнделл?

— Папа…

Уэнделл видит Скотта Ная в грязной куртке, грубых ботинках и замызганных джинсах, чувствует запах дизельного топлива — таким был отец каждое утро, грузно входя в кухню.

— У тебя усталый вид, папа.

— Это хорошая усталость — работал в поте лица.

Скотт целует маму и валится в кресло у обеденного стола. Ставит рядом спортивную сумку с эмблемой профсоюза транспортных рабочих — там его каска и оранжевая куртка.

— Где твой табель, приятель?

Скотт сладкоречивый. Скотт из грозных мускулов и сплющенного лица, над которым как скульптор потрудился боксер-любитель среднего веса в ходе шести матчей за приз «Золотая перчатка» — пик несостоявшейся карьеры. Каштановый чуб все еще по-ребячески странно свисает над дневником — наглядной историей наказаний. Довольный человек в домашней обстановке, он сохраняет в приличном виде подземный город, когда миллионы жителей спят: стирает граффити со стен пешеходных туннелей, рассыпает крысиный яд вдоль линии подземки Флэшинг, смывает шлангом грязь, оставшуюся на платформах за день от четырех миллионов ног на «Таймс-сквер», «Гранд-Сентрал», «125-й улице».