Шельмуфский - Рейтер Кристиан

Это снижение происходит у Рейтера за счет обращения его к традициям буффонного юмора народной литературы шванков и «гробианской» литературы. Рейтер как бы воскрешает эти традиции в новых целях. Однако его роман не просто собрание народных анекдотов об одном герое. Комизм шванка, как правило, большей частью – комизм ситуаций, и он может восприниматься и вне определенного героя. Это именно анекдот. В «Шельмуфском» истории сами по себе не смешны да, в конце концов, их не так уж много, порой они даже повторяются. Комизм здесь исходит от героя: смешны не эпизоды, а то, как отражается мир и жизнь в мозгу этого шалопая; смешно противоречие между его истинным положением и стремлением возвысить себя в богатстве, сословии, образовании. Акцент, следовательно, падает в романе на героя. Рейтер создает определенный характер, социально типичный, и он скрепляет произведение, придает ему целостность. Повторение сходных ситуаций, эпизодов не утомляет читателя, потому что герой психологически интересен; каждый раз он как бы предстает в другом освещении, выявляются его разнообразные стороны.

Поэтому вранье и хвастовство Шельмуфского несколько иного свойства, чем в народной литературе о лжецах. В шванках, народных песнях, в «Рыцаре-Зяблике» комизм лжи – это наивный комизм несуразиц, логически невозможного. Подобного рода комизм восходит к давней традиции народной смеховой карнавальной культуры в разных странах, в том числе и в Германии. Для этой смеховой культуры очень характерна своеобразная логика «обратности» (а l'envers), «наоборот», «наизнанку». Мир народной культуры строится как пародия на обычную, то есть внекарнавальную, жизнь, как «мир наизнанку». [90]В этом походе против логики обычных отношений и понятий выразился своеобразный дух протеста народных масс, их неистребимый оптимизм и стихийно-философское восприятие действительности. Этому явлению обязана своим возникновением немецкая «литература о глупцах» (Narrenlitecatur), к которой близок по общей своей направленности комизм литературы о лгунах. Так, например, в «Рыцаре-Зяблике» рассказывается о том, как герой залезает через пчелиную щель внутрь дуба, чтобы выбрать мед, отложенный там пчелами. Ужаленный ими, он хочет вылезти обратно, но щель стала очень мала: он бежит домой, берет топор, срубает дерево и вылезает снизу. Поэтому автор народной книги любит нагромождения противоречащих, взаимоисключающих определений: «Прекрасная, белая, зеленая, иссохшая, покрытая высокой, низкой травой лужайка». На таком комизме построена и знаменитая народная книга о шильдбюргерах – бестолковом народце.

В книге Рейтера встречается порой и подобный комизм «мира навыворот». Вспомним историю удивительного рождения героя или рассказ его о «личной певице» Великого Могола, которая пела арию о пурпурных очах и черных ланитах; впрочем, это также пародийный выпад против шаблонной галантно-эротической поэзии немецких прециозников, возможно, против поэтов Второй Силезской школы (см. прим. 3, стр. 208). Но в романе Рейтера невероятен не мир, противоречащий здравому смыслу, а невероятно хвастовство и вранье невежды и невоспитанного человека. Это превратность не мира, а превратность самого характера. Отсюда роман пронизывает гротесковая гипербола, вскрывающая объективное несоответствие внешности и сущности героя.

Несомненно, это своеобразие романа Рейтера свидетельствует о том, что он прошел плодотворную школу плутовского романа, оказавшего значительное влияние на становление нового европейского романа. Начиная с 1615 г., когда в Германии впервые было переведено одно из лучших произведений этого рода – «Гусман из Альфараче» Матео Алемана, немецкий книжный рынок в скором времени оказался буквально наводненным плутовской литературой, которая оказала влияние и на великого предшественника Рейтера – Гриммельсгаузена. Именно в плутовском романе цепь пестрых эпизодов объединяется определенным восприятием слуги-плута. С плутовским романом «Шельмуфского» сближает многое: мемуарная форма повествования от первого лица; безыскусная хронологическая последовательность событий, начиная с рождения героя, так называемая «нанизывающая» композиция; превратная, подчиненная случаю судьба странствующего героя из низов общества, сегодня богатого, а завтра – голодного и раздетого. Наконец, комизм явлений физиологического свойства. Но последний объясняется во многом влиянием немецкой гробианской литературы, хотя у Рейтера этот комизм все же более умерен и не становится самоцелью.

И тем не менее многое отличает произведение Рейтера и от плутовских романов. Шельмуфский отнюдь не хитрый, деятельный мошенник, ловкач, извлекающий выгоду из своих проделок, а довольно безобидный, хотя и очень смешной хвастун. Он деятелен лишь в своем воображении. Он даже чрезвычайно наивен в своем неуемном стремлении казаться кавалером. Это самозабвенный враль, и чем больше мы знакомимся с его похождениями, тем более он поражает нас каким-то простодушием. Поэтому в книге господствует не столько саркастический смех плутовского романа, сколько юмор, который лишает книгу мрачного пессимистического взгляда на жизнь, присутствующего в каждом плутовском романе. Рейтер добродушно посмеивается над своим краснобаем, и в смехе его чувствуется своего рода симпатия к этому поэту вранья и хвастовства, которого он наделил искренностью и непосредственностью. В книге Рейтера живет также вечно юная фантазия сказок, небылиц, удивительных случаев, напоминающая чувство, которое мы испытываем, слушая хвастливые истории охотников и рыболовов. Таким образом, юмор Рейтера многозначен: в нем отражены и жизнерадостный темперамент самого поэта, и ранняя ступень немецкой сатиры, которая в то время еще не дошла до вершин своего ожесточения; и, наконец, тот исторический оптимизм, который подготавливал век Просвещения. Поэтому в романе Рейтера, продолжающем ту же линию немецкой обличительной литературы, которая представлена произведениями Грифиуса, Логау, Мошероша, Гриммельсгаузена, уже отсутствует трагический оттенок века барокко. Ни кошмарных видений, пи мистики, ни напряженной динамики страстей, ни бегства на необитаемый остров как реакции на хаос жизни мы уже не встретим. Это предвестник новой эпохи.

Похождения плута, встречи его с жизнью в пикарескном романе постоянно сопровождаются морально-дидактическими размышлениями и назиданиями. В «Шельмуфском» отсутствует и это. Если в комедиях устами положительных героев Рейтер еще комментировал действие и прямо вмешивался в него, формулируя свою идею, то в «Шельмуфском» она нигде прямо не излагается. Эта идея вытекает из всего конкретного материала – бытовых зарисовок и развития событий, а главное – благодаря типичному, жизненно верному изображению героя. Автор скрыт за ними, идея теснейшим образом сливается с формой произведения, в центре которого – характер. Это одно из самых важных завоеваний Рейтера, которому суждено было дать богатые плоды в дальнейшем развитии романа. Разумеется, характер Шельмуфского еще пока статичен, Рейтер явно уступает и плутовскому роману, и «Симплициссимусу» Гриммельсгаузена в широте изображения жизни и философичности.

Тесное слияние идеи произведения с формой его особенно проявляет себя в стиле романа и прежде всего в речи главного героя. Подобно тому как Шельмуфский необычайно глуп и в своем стремлении слыть изысканным дворянином доходит до бессознательной наглости, точно так же примитивно и развязно выкладывает он свои фантазии. Формулообразные обороты, галантные обращения постоянно перебиваются грубым просторечием, иностранные слова соседствуют с проклятьями и бранью; в светски равнодушный тон речи вклиниваются обороты речи обиходной, многочисленные пословицы, идиомы, поговорки; его немецкий язык сильно окрашен диалектально – он близок к верхнесаксонскому диалекту в окончаниях, синтаксисе, лексике. В сочетании возвышенного с низменным в речи Шельмуфского, как и в самом противоречивом облике хамоватого кавалера, еще явно ощущаются следы барочной эстетики, с которой связан Рейтер: это комические, гротесковые гримасы, диссонансы переходного века.