Капитан гренадерской роты - Всеволод Соловьев

Тогда тоже и Александру Даниловичу кричали: «покажись-ка!» Но все же далеко не все, вышедшие глядеть на печальный меншиковский поезд, посылали вслед павшему вельможе проклятия. Тогда были люди, решавшиеся и пожалеть его. Эти люди сознавали, что он виноват, что он по делам наказан, но все же они знали и о его заслугах; все же они знали, что это наказан большой русский человек, много делавший для земли своей и только попутанный бесом.

Теперь же, глядя на яркий плащ Бирона, никто не находил в себе жалости к регенту. Все знали, что никаких заслуг никогда и не было за этим иноземцем, что он появился как червь негодный, который портит хлеба роскошные, что он умел только пожирать все, попадавшееся ему под руку! И вот все, как один человек, провожали его насмешками и радовались его унижению.

Проехала карета, народ стал расходиться, толкуя о совершившемся событии.

— Ну, скрутили злодея, теперь, авось, и вздохнем свободнее! — слышались голоса.

— Ах! Да вздохнем ли? — отвечали другие. — Один, что ли, враг был у нас — Бирон? Им одним разве все зло держалось? Много еще разных Биронов осталось. Что-то будет? Это они теперь только друг с дружкой грызутся! Эх, кабы наша царевна Елизавета Петровна… она бы всех этих червей негодных из русской земли с корнем вывела!

Часть вторая

I

Прошло несколько месяцев с тех пор, как Анна Леопольдовна была признана правительницей. За все это время в России и в Петербурге не случалось никаких волнений. Все казалось тихо, спокойно, а, между тем, это спокойствие было только кажущимся: всюду велись большие интриги.

Оскорбленный Минихом принц Антон скоро достиг своих целей. Он знал, что выбирает себе надежного помощника в Остермане.

Андрей Иванович, действительно, в этом деле работал за двоих. Ему необходимо было доказать и самому себе, и Миниху, что промах еще не есть признак слабости.

Не прошло и месяца со дня свержения Бирона, как Миних должен был почувствовать силу Остермана; а надежных друзей и сторонников у него не оказывалось. Он совершил переворот ради себя и принцессы, забыл об интересах всех остальных, и, следовательно, мог держаться только одной принцессы. Но и относительно Анны Леопольдовны положение его было не особенно крепко. Принцесса не чувствовала к нему никогда большой привязанности; ее с ним связывала теперь только благодарность; а, ведь, известно, что благодарность, для большинства людей, чувство очень тяжелое и от него всячески стараются избавиться. Миних забылся; с первой минуты своего торжества поставил сам себя на первое место, считал себя в праве всем распоряжаться, не стесняясь заявлял, что только его советами, выражаемыми в безапеляционной форме, должна руководствоваться правительница.

Она сознавала, что он может этого требовать, что она, действительно, ему всем обязана, но в то же время эти требования ее раздражали. К тому же миниховские советы иногда не согласовались с ее собственными желаниями, а она, как бы то ни было, считала себя теперь действительной правительницей России.

«Что ж это такое — думала она по своему обыкновению вслух перед другом своим Юлианой: — что ж это такое, неужели для того я избавилась от Бирона, чтобы попасть под новую опеку?»

Конечно, Юлиана, приобретавшая с каждым днем все более и более влияния на принцессу и всегда умевшая направлять ее мысли, могла бы и тут сослужить верную службу своему родственнику Миниху, но и она этого не хотела, и она тоже возмущалась его опекой, и молча выслушивала жалобы своего друга, ни одним словом не заступалась за фельдмаршала. Все остальные приближенные только и делали, что раздражали Анну Леопольдовну: они ежеминутно толковали ей о том, что честолюбие Миниха всем известно, что, наверное, он питает в себе самые опасные замыслы, что это человек уже и по своему характеру никогда не могущий быть ничем довольным и постоянно желающий большего: «вчера он свергнул Бирона, завтра, если что-нибудь ему не понравится, он точно так же может свергнуть легко и ее, принцессу. Да, Миних даже опаснее Бирона, потому что отважнее его, умнее, даровитее. Для того, чтобы он был доволен, надо подчиняться ему во всем. Рядом с собой он не потерпит никого, он никому не позволит себе заграждать дорогу»…

«Рядом с собой он не потерпит никого», — эта фраза, не раз повторяемая, осталась в голове Анны Леопольдовны, и в этой фразе была вся дальнейшая судьба Миниха.

Дело в том, что Линар был уже на дороге к Петербургу. Вот он приехал и правительница встретила его с таким нескрываемым восторгом, что об этом тотчас же стали говорить. В нем увидели сразу новое восходящее светило, быть может, нового Бирона. И конечно, прежде всех заметил это Миних. Он понял, что ему предстоит бороться с Линаром, что ему необходимо победить этого Линара, потому что иначе он заступит ему дорогу. Но он не понял и не сообразил того, что единственная возможность удержать за собою первенствующее значение и какое-нибудь влияние на принцессу, это именно всеми силами стараться не показывать нерасположение к новоприезжему, что необходимо взвешивать теперь каждый свой шаг и каждое слово. Миних неосторожно проговорился, вскользь заметил, что такая торжественная встреча и ласки оказываемые одному посланнику, могут весьма основательно обидеть других.

Эти слова были переданы Анне Леопольдовне и подняли в ее сердце целую бурю. Судьба Миниха была решена. Бороться с сердцем любящей женщины старому фельдмаршалу оказалось не по силам. Он был теперь со всех сторон окружен врагами, он чувствовал себя как лев, попавшийся в крепкие тенета, и только метался из стороны в сторону, с каждой минутой все больше и больше сознавая свое бессилие. Он видел, как принц Антон и правительница, совершенно чуждые друг другу, даже порвавшие супружеские отношения, дружелюбно сходились между собою в одном: в недоброжелательстве к нему, Миниху. Чем же все это кончится?

Окончания пришлось ждать не долго: враги Миниха работали быстро. Принц Антон каждый вечер сидел у Остермана, и каждый раз, возвращаясь от него, жаловался правительнице на то, что фельдмаршал с ним очень дурно и недостойно обращается.

В конце января Анна Леопольдовна, отворяя свой туалет, нашла в нем письмо, написанное как будто заграницей. В письме этом говорилось, что чрезвычайно опасно ей полагаться на одну только фамилию и, притом, иностранную, что в таком случае состояние подданных ее сына не может улучшиться, хотя и нет более Бирона.

Остерман, Головкин и Левенвольде пользовались каждым случаем, чтобы доводить до сведения правительницы о действительных и мнимых промахах фельдмаршала. Наконец, к довершению всего, сосланный Бирон прислал свои показания, в которых всячески изощрялся вредить Миниху.

Анна Леопольдовна была раздражена в высшей степени, и в этом раздражении нанесла первый удар своему благодетелю: Миних получил указ о том, что должен сноситься с генералиссимусом обо всех делах и писать к нему по установленной форме.

Этот указ застал фельдмаршала больным и, конечно, не мог способствовать его выздоровлению. Болезнь его усилилась, он лежал в постели, а в то же время вечно больной и по целым месяцам невыходивший из комнаты граф Андрей Иванович все чаще и чаще показывался на своих носилках в покоях правительницы.

Жалуясь на свои болезни и охая, прикрывая свои зоркие глаза и все обрюзгшее бледное лицо зеленым зонтиком, старый оракул убедительно доказывал принцессе, что Миних не сведущ в делах иностранных. А кто же мог вернее судить об этом, как не он, Остерман, в продолжение двадцати лет управлявший этими делами? Все яснее и яснее, из слов Андрея Ивановича, становилась для Анны Леопольдовны опасность: несведущий, высоко занесшийся фельдмаршал может приготовить гибель России.

— Что ж теперь делать? — растерянно спрашивала Анна Леопольдовна.

— Да уж и не знаю, ваше высочество, — отвечал Остерман, даже под зонтиком, закрывая свои глаза, чтобы ничего не было видно в его мыслях. — Уж и не знаю, что теперь делать! Конечно, я был бы рад сообщать фельдмаршалу все необходимые сведения, но вы сами изволите видеть, что я совсем больной человек и не могу к нему ездить; пришлось бы постоянно толковать не об одних иностранных делах, а и о внутренних. Хотя фельдмаршал и богато одарен от природы, но всякие познания даются только долгими трудами, многолетней опытностью и практикой, а он, как известно вашему высочеству, опытность и практику приобрел только в делах военных.

И Андрей Иванович начинал снова вздыхать и охать.

Следствием этих разговоров был второй удар Миниху: кабинет-министры получили именной указ, где говорилось, что первому министру, генерал фельдмаршалу графу фон-Миниху надлежит ведать все, что касается до сухопутной полевой армии и всех войск и рапортовать об этом герцогу Брауншвейгскому. Генерал-адмиралу графу Остерману ведать все, что подлежит до иностранных дел и дворов, а также адмиралтейство и флот. Великому канцлеру князю Черкасскому и вице-канцлеру графу Головкину ведать все, касающееся до внутренних дел, по сенату и синоду, о государственных по камер-коллегии сборах и других доходах, о коммерции и юстиции.